Легко в России богатеть, а жить трудно!

	П.П. Верещагин. Рынок в Нижнем Новгороде. 1867.

ПОД НАЗВАНИЕМ "Два купца" Максим Горький собирался объединить очерки об известных русских миллионерах конца XIX - начала XX столетия, но при жизни писателя был опубликован лишь один очерк "Н.А. Бугров". Можно понять замысел Горького, поскольку очень многое объединяет этих двух людей - происхождение, богатство, род занятий, отчасти даже взгляды, но и это не главное. Главное состоит в том, что оба они в наибольшей степени воплощали в себе все противоречия русского характера, те лучшие, особые черты истинно русской натуры, которые были подчас неудобны и опасны для жизни самих русских и совершенно непонятны иностранцам. Как раз этим очень показательным национальным свойством - русской совестью - они были интересны М.Горькому и не менее интересны нам.

Это довольно точно подметил сам Н.А. Бугров: "У нас в России особая совесть, она вроде как бешеная. Испугалась, обезумела, сбежала в леса, овраги, в трущобы, там и спряталась. Идет человек своим путем, а она выскочит зверем - цап его за душу. И - каюк! Вся жизнь - прахом... Худое, хорошее - все в один костер..."

И Николай Александрович Бугров (1837-1911), и Савва Тимофеевич Морозов (1862-1905) оба происходили из богатых старообрядческих семей потомственных купцов, оба получили в наследство и капитал, и дело, которое они продолжали. Конечно, семья московских фабрикантов Морозовых, насчитывающая к тому времени уже пять поколений, была более известна в России, чем нижегородцев Бугровых. У основателя текстильной династии Саввы Васильевича Морозова было пять сыновей, четверо из них стали создателями четырех главных Морозовских мануфактур и родоначальниками основных ветвей рода Морозовых. Так, Тимофей Саввич стал во главе Никольской мануфактуры, и эта хорошо оснащенная, вполне современная для той поры фабрика досталась в наследство его сыну, Савве Тимофеевичу Морозову. Известно, что С.Т. Морозов против воли отца женился на бывшей работнице своей фабрики, и от этого брака у него было четверо детей: два сына и две дочери.

В противоположность самоучке Бугрову Савва Морозов был блестяще образован, учился сначала в Московском университете, а затем в Кембридже, где получил специальность химика-технолога. Одно время он даже мечтал о профессуре. Конечно, это уже промышленник другого поколения, да он и был моложе Бугрова на четверть века, чем-то напоминая молодого Маякина из горьковского "Фомы Гордеева". При знакомстве с М.Горьким оба - и Бугров, и Морозов - немедленно заговорили об этом романе, особо интересуясь фигурой Маякина. Например, Бугров заметил о Маякине: "Я вокруг себя подобного не видал, а - чувствую: таков человек должен быть! Насквозь русский и душой, и разумом".

Пожалуй, Морозов и был таким человеком, прекрасно освоившим и ведущим дело. Возможно, почти идеальным промышленником своего времени. Трагедия его в том, что он был русским, родился и жил в России, причем на сломе эпох. Впрочем, у нас в России - каждое время переломное, и каждому поколению - свое.

К концу XIX столетия Н. Новгород во многом потерял то значение, которое имел еще в середине века, когда его называли "карманом России". Его место навсегда было занято Москвой. Тем не менее там еще хватало богатых торговых людей и промышленников - таких, как семьи Сироткиных, Рукавишниковых. Все они, как правило, жили в верхней части города на Волжском откосе, где до сих пор существуют их роскошные особняки, занятые теперь под музеи.

Бугров не уступал им по влиянию, но жил всегда проще, ближе к делу, принадлежавшему ему. Дом его стоял на нижней набережной Волги, посреди складов и лавок, напротив пристаней. От его дома, который сохранился до наших дней, совсем недалеко до Ивановской башни Нижегородского кремля. Здесь на торговой площади в 1611 г. обратился к своим согражданам Кузьма Минин. Не исключено, что Бугров не зря облюбовал это место - ему нравились старый город, его дома, старинные церкви, да и без Волги, похоже, он не мог обойтись: река обязательно должна быть рядом, чтобы рукой подать, из окна взглянуть, вдохнуть речную свежесть.

О Бугрове говорили, что он вдвое увеличил миллионы отца на самарском голоде в начале восьмидесятых годов. Но был он и довольно щедрым филантропом: город получил от него ночлежный дом, огромное здание для вдов и сирот на 300 квартир, школу, новый водопровод, здание городской Думы. М.Горький оставил яркое описание облика Н.А. Бугрова: "Большой, грузный, в длинном сюртуке, похожем на поддевку, в ярко начищенных сапогах и в суконном картузе, он шел тяжелой походкой, засунув руки в карманы, шел встречу людям, как будто не видя их, а они уступали дорогу ему не только с уважением, но почти со страхом. Лицо неясное, незаконченное, в нем нет ни одной черты, которая, резко бросаясь в глаза, навсегда осталась бы в памяти".

Сама история их сближения также не лишена интереса. К Горькому обратились за помощью: нужны были деньги знакомому ссыльному, по тем временам немалые - больше тысячи рублей. Бугров деньги ему дал и даже спросил, хватит ли этой суммы. А на предложение М.Горького дать расписку любезно усмехнулся: "Разве что из интереса к почерку вашему возьму..."

При одной из следующих встреч он сказал: "Книг не читаю, а ваши сочинения прочитал, посоветовали. Очень удивительных людей встречали вы... А ведь человек - страшен! Жутко помыслить, что встречный на улице, чужой тебе человек проникает в душу твою, и смятение твое понятно ему..." М.Горькому только и оставалось сказать первое, что пришло в голову: "С такими мыслями - трудно жить!"

Бугров рассказывал о своих беседах с царем Николаем II: "Не горяч уголек. Десяток слов скажет - семь не нужны, а три - не его... Ласков, глаза бабьи. А царь - до той минуты владыка, покуда страшен". В просьбах М.Горького о денежной помощи для революционеров он никогда не отказывал, хотя к возможности самой революции в России относился отрицательно. Он не понимал, какие же цели будут достигнуты - произойдет разрушение старого, но откуда появится новое, в частности новый человек: "В человеке одна годность: к работе! Любит, умеет работать - годен! Не умеет? Прочь его! В этом вся премудрость, с этим безо всяких конституций можно прожить".

И С.Т. Морозов, и Н.А. Бугров ценили свой народ, и, видимо, не только потому, что от глубин народа их самих отделяло всего два-три поколения. Бугров говорил Савве Морозову: "Народ у нас - хороший. С огнем в душе. У него, брат, есть эдакая девичья мечта о хорошей жизни, о правде". Морозов тоже как-то заметил М.Горькому: "Очень мало нужно русскому, чтобы он поумнел". Не это ли понимание своего народа и в то же время слабости существующего режима определяло их большее или меньшее участие в приближении революции, хотя оба они не без оснований боялись, что революция в России выйдет из-под контроля партий и завершится всеобщей анархией. Возможно, именно поэтому они помогали в основном той части социал-демократов, которые сплотились вокруг В.И. Ленина, считая их более твердыми, способными взять власть и удержать ее в весьма специфических условиях. Трудно, конечно, было заранее предвидеть, что события примут совсем другую направленность и на первый план выйдет якобинское нутро большевиков, с их идеологией "революционной целесообразности", не оставившей места для иной жизни в России.

Но все это было еще впереди, а тогда, поздней осенью 1901 г., они сидели втроем: Максим Горький, Николай Бугров и Савва Морозов, в московском ресторане Тестова и мирно беседовали. Морозов был настроен, как это нередко с ним бывало, нервно и раздраженно, много говорил об отсталости отечественной промышленности. Бугров заметил: "Очень много ты, Савва, требуешь от людей, они от тебя меньше хотят. Не мешал бы ты им жить". Сказал, как в воду глядел. Наверное, именно эта черта Морозова в 1905 году приведет к трагедии. И далее Н.А. Бугров подметил то, что очень точно определяет сущность русской жизни и русского менталитета, коренным образом отличающихся от европейского: "Все мы - рабы дела нашего. Я трачу душу, чтобы нажить три тысячи в день, а рабочий - тридцати копейкам рад. Мелет нас машина в пыль, мелет до смерти. Все работают. На кого же? Для чего? Вот что непонятно - на кого работаем? Я - работу люблю. А иной раз вздумаешь, как спичку в темноте ночи зажжешь, какой все-таки смысл в работе? Ну - я богат. Покорно благодарю! А - еще что? И на душе - отвратно..." М.Горький конечно, не был наивным, простодушным человеком, успел повидать много разных людей, но это высказывание его поразило: "Так жить и чувствовать могут, вероятно, только русские люди..."

В последний раз Горький и Бугров встретились на Китеж-озере и вместе ночевали в одном из скитов. И вот довольно примечательные слова Н.А. Бугрова на прощание: "Глупа жизнь. Страшна путаностью своей, темен смысл ее... А все-таки - хороша?" Бугров умер в 1911 г., пережив первую русскую революцию.

С.Т. Морозов, конечно, был "белой вороной" в среде русских промышленников. Пожалуй, единственным, кто его опередил в этом качестве, был пермский миллионер, "король Урала" (с капиталом более 16 млн. рублей), Н.В. Мешков (1851-1933 гг.), отдавший все свои средства революции и логично закончивший жизнь на службе у советской власти, консультантом НКПС.

Впервые М.Горький увидел С.Т. Морозова в 1896 г., в Н. Новгороде на заседании одной из секций Всероссийского торгово-промышленного съезда, где обсуждались вопросы таможенной политики. И вот кто-то из присутствующих стал возражать знаменитому химику Д.И. Менделееву, а тот в ответ раздраженно заявил, что с его взглядами был солидарен сам Александр III. Тогда вдруг поднялся "коренастый человек с лицом татарина и, поблескивая острыми глазками, звонко, отчетливо, с ядовитой вежливостью сказал, что выводы ученого, подкрепляемые именем царя, не только теряют свою убедительность, но и вообще компрометируют науку". Это и был Савва Морозов. Через несколько дней М.Горький присутствовал при выступлении С.Т. Морозова в Ярмарочном комитете. "Дважды мелькнув предо мною, татарское лицо Морозова вызвало у меня противоречивое впечатление: черты лица казались мягкими, намекали на добродушие, но в звонком голосе и остром взгляде проницательных глаз чувствовались пренебрежение к людям и привычка властно командовать ими".

Познакомились они лишь спустя пять лет, осенью 1901 г. за кулисами МХАТа, уже в новом помещении, построенном Морозовым в Камергерском переулке. В ресторане, сидя в любимом темном уголке за бутылкой красного вина, Морозов сказал: "Я - поклонник ваш. Привлекает меня ваша актуальность. Для нас, русских, особенно важно волевое начало и все, что возбуждает его".

Возможно, это знакомство с Горьким для Морозова оказалось роковым. В своих воспоминаниях "Из прошлого Москвы" В.И. Немирович-Данченко пишет: "Савва Морозов мог страстно увлекаться. До влюбленности. Не женщиной, это у него большой роли не играло, а личностью, идеей, общественностью... Года два увлекался мною, потом Станиславским. Увлекаясь, отдавал свою сильную волю в полное распоряжение того, кем он был увлечен; когда говорил, то его быстрые глаза точно искали одобрения, сверкали беспощадностью, сознанием капиталистической мощи и влюбленным желанием угодить предмету его настоящего увлечения... Но самым громадным, всепоглощающим увлечением его был Максим Горький и, в дальнейшем, - революционное движение.."

Савва Морозов не любил людей своего сословия, часто говорил о них с иронией, да и друзей, кажется, среди них у него не было. Однажды он сказал: "Легко в России богатеть, а жить трудно!" "С той поры, - вспоминает Горький, - мы окончательно стали друзьями и перешли на "ты".

Накануне событий 9 января 1905 г. Морозов в составе делегации промышленников был на приеме у С.Ю. Витте и, вернувшись, сказал М.Горькому: "Этот пройдоха затевает какую-то подлую игру. Ведет он себя, как провокатор". Кстати, эта сцена, "гапоновщина" и последующий расстрел демонстрации рабочих подробно описаны М.Горьким в романе "Жизнь Клима Самгина", и здесь эпизодически появляется фигура Саввы Морозова. После расстрела демонстрации он пророчески сказал М.Горькому: "Революция обеспечена! Годы пропаганды не дали бы того, что достигнуто в один день. Позволив убивать себя сегодня, люди приобрели право убивать завтра. Они, конечно, воспользуются этим правом. Я не знаю, когда жизнь перестанут строить на крови, но в наших условиях гуманность - ложь!".

Вскоре М.Горький был арестован, С.Т. Морозов добился его освобождения под залог, а сам уехал за границу. Видимо, он не смог пережить случившегося, его одолевало мрачное предчувствие грядущей катастрофы. Неладно было в семье, накопилось непонимание в отношениях с матерью и женой. И в мае 1905 года, в курортном городке Канн он убил себя, лежа в постели, выстрелом в сердце из браунинга. Было ему всего 43 года.

Возможно, некоторым кажется, что все эти рассказы о прошлом устарели и история никогда не повторится. Это глубокое заблуждение. Именно в России история, пройдя по новому кругу, обязательно повторится, причем в еще более разрушительной степени. И именно в России исход дела никогда не решало рациональное начало или кажущееся соотношение сил в обществе.

Наша новая элита ничему не научилась и не думает об интересах народа, почти ничего не желает делать для создания нормальной социальной среды в стране. Новые российские идеологи либерального толка взахлеб говорят о достижениях западной демократии, о приоритете прав человека, но почему-то забывают, что все эти ценности существуют там не сами по себе, а на прочном экономическом фундаменте, обеспечивающем выравнивание уровня и качества жизни для абсолютного большинства населения.