Плохое ремесло

	Катюша Маслова в суде. Иллюстрация Леонида Пастернака к "Воскресению".

В РУССКОМ обществе XX века проблема отношения к "падшей женщине" была так же злободневна, как проблема отношения к крестьянам, к народу. В некотором роде это было мерило "прогрессивности" взглядов: консервативное большинство презирало, революционеры (демократически настроенное меньшинство) пытались вызвать "милость к падшим".

Знаменательно и то, что многие русские литераторы должны были решать эту проблему лично для себя. Еще в начале XIX века Виссарион Белинский так описывает свои отношения с гризеткой. "До сих пор не понимаю, что я чувствовал к гризетке, но - право - что-то чувствовал. Должно быть, это была страсть, а не чувство.., а когда находил в себе это чувство - хотел возбудить страсть... Когда увлеченная страстию, чувством или чувственностию, она отдавалась мне вся, - я, при всей моей чувственности и животности, так хорошо известных некоторым философам, нашел в себе довольно силы, чтобы не опрофанировать наслаждением того, что я почитал в себе святым чувством, - и я вырвался из обаятельных объятий сирены и почти вытолкал ее от себя". (Из письма к В.П. Боткину от 10-16 февраля 1839 г.)

По-другому говорит об этом спустя почти двадцать лет другой наш критик - Николай Добролюбов. Он был влюблен в проститутку, которую навещал сначала на отдельной квартире, а потом и в публичном доме. Его монолог в дневнике за 1857 год свидетельствует об изменившихся нравах. "Плохое ремесло публичной женщины у нас в России. Они все необразованны, с ними говорить о чем-нибудь порядочном трудно, почти невозможно, и вот заходят к ним франты на полчаса (...) кончат свое дело и уйдут... Женский инстинкт понимает свое положение, и чувство грусти, даже негодования, нередко пробуждается в них. Сколько ни встречал я до сих пор этих несчастных девушек, всегда старался я вызвать их на это чувство, и всегда мне удавалось. Искренние отношения установлялись с первой минуты, и бедная, презренная обществом девушка говорила мне иногда такие вещи, которых напрасно стал бы добиваться я от женщин образованных. Большею частью встречаешь у них горькое сознание, что иначе нельзя, что так их судьба хочет и переменить ее невозможно. Иногда же встречается что-то вроде раскаяния, заканчивающегося каким-то мучительным вопросом: что же делать? Признаюсь, мне грустно смотреть на них, грустно, потому что они не заслуживают обыкновенно того презрения, которому подвергаются".

Рассуждение Добролюбова как бы перекликается с чувствами героя рассказа Всеволода Гаршина "Происшествие" (1878). Он увлекся "падшей женщиной", Надеждой Николаевной, и когда понял, что она не сможет ответить ему взаимностью, застрелился...

Между действием этого рассказа и повести "Надежда Николаевна" (1885) проходит три года... Надежда Николаевна горюет о том, что погубила человека. Однако парадокс в том, что эта проститутка подобно героине Чернышевского не желает давать "поцелуя без любви" и выходить замуж за мелкого чиновника. Надежда Николаевна думает, что выйти замуж без любви - "разве это не будет такою же продажею? Господи, да нет, это еще хуже!" В "Происшествии" Надежда Николаевна глубоко страдает и собирается покончить с собой, однако откладывает это: "Слишком я молода, слишком много чувствую в себе жизни. Жить хочется. Хочется дышать, чувствовать, слышать, видеть..."

Величать проститутку по имени-отчеству, как это сделал Гаршин, - уже было некоторым общественным и литературным вызовом. По имени-отчеству величались только уважаемые семейные дамы. Притом Гаршин не пытается сделать из Надежды Николаевны святую, наподобие Сонечки Мармеладовой. Однако у гаршинской героини два лика - "нахальной, нарумяненной кокотки с улыбающимся лицом, с ухарски взбитым шиньоном, с наведенными ресницами" и "забитой и страдающей женщины, бледной, тоскливо смотрящей большими черными глазами с темными кругами вокруг". Надежда Николаевна спрашивает себя: "Может быть, это-то и есть я? А вот та Евгения, которую все видят и знают, та - что-то чужое, насевшее на меня, давящее меня, убивающее". Надежда Николаевна размышляет о себе перед зеркалом, отправляясь к Никитину, причесываясь, надевая платье, шарфик. Невольно встает в памяти потрясающая сцена из "Анны Карениной", когда Анна перед самоубийством смотрит в зеркало, не узнает себя, видит в себе что-то чуждое.

Надежда Николаевна в "Происшествии" - не забитое, несчастное существо, о котором пишет Добролюбов. Она относится к своему положению не стоически, не покорно, а наоборот - вызывающе: "Да, и у меня свой пост! И я тоже нужна, необходима. Недавно приходил ко мне один юноша, (...) и целую страницу прочитал мне наизусть из какой-то книги. "Это наш философ, наш русский философ", - говорил он. Философ говорил что-то очень гуманное и для меня лестное; вроде того, что мы - "клапаны для общественных страстей". И слова гадкие, и философ, должно быть, скверный, а хуже всего был этот мальчишка, повторявший эти "клапаны".

Таким образом, эта проститутка - почти интеллектуальная женщина, живо чувствующая "общественное мнение". Когда ее присуждают к штрафу за "неприличное поведение в общественном месте", она смотрит на судью и думает: "Этот судья тоже занимает должность. И я думаю, что мы оба..."

Добролюбов писал: "Собственно говоря, их (публичных женщин. - С. К.) торг чем же подлее и ниже... ну хоть нашего учительского торга, когда мы нанимаемся у правительства учить тому, чего сами не знаем, и проповедовать мысли, которым сами решительно не верим? Чем выше этих женщин кормилицы, оставляющие собственных детей и продающие свое молоко чужим, писцы, продающие свой ум, внимание, руки, глаза в распоряжение своего секретаря или столоначальника, фокусники, ходящие на голове и на руках и обедающие ногами, певцы, продающие свой голос, то есть жертвующие горлом и грудью для наслаждения зрителей, заплативших за вход в театр, и т.п.? И здесь, как там, вред физиологический, лишение себя свободы, унижение разумной природы своей... Разница только в членах, которые продаются (...). Жаль, что может существовать подобная торговля, но надобно же быть справедливым".

Выходит, что Надежде Николаевне "мальчишки" излагают оправдательный приговор Добролюбова и его последователей, но нельзя не согласиться с ней, что есть в этих логических рассуждениях что-то "гадкое и скверное". И, пожалуй, по словцу Добролюбова, "Аспазия Мещанской улицы или Щербакова переулка", проститутка Надежда Николаевна куда острее ощущает, что разница "в членах, которые продаются", слишком велика.

Очень чутко чувствующий проблему существования в мире зла, Гаршин увидел в таком унижении женщины, как проституция, одно из проявлений мирового зла.

Литератор Николай Демчинский вспоминал, как Гаршин в ноябре 1884 г. просил его пойти с ним в "какой-нибудь" притон, но не туда, где танцуют, а где плачут. Еще нужна была "плачущая душа". Однако героиня Гаршина оказалась не столько "плачущей", сколько гордой. Это - символ воскресения "падших". Надежда Николаевна позирует обожающему ее художнику Лопатину для портрета Шарлотты Корде. И в этот портрет бесстрашной женщины, совершившей подвиг-преступление, входит и проститутка Надежда Николаевна. Она восходит во всеочищающий мир искусства, вечной красоты. Рассказ Гаршина "Происшествие" и повесть "Надежда Николаевна" вместе представляют собой маленький роман, предтечу "Воскресения" (1899) Льва Толстого. Толстого волновали нравственные потери женщины, которая становится падшей. Гаршина же как будто больше занимает возможность победы настоящей любви над злом. Герой Толстого, князь Нехлюдов, хочет жениться на Катюше Масловой, чтобы "героическим поступком" смягчить угрызения совести. У Гаршина художник Лопатин хочет жениться на Надежде Николаевне, потому что искренне полюбил ее, не считает ее ниже себя и не мыслит своего счастья без нее.

Достоевский часто изображал противостояние двух женских характеров - содержанки, почти падшей, как Настасья Филипповна, Грушенька и гордой приличной девушки - как Аглая Епанчина и Катерина Ивановна. Гаршин сделал свою героиню одновременно и страстной, греховной и гордой, благородной. Разрыв Надежды Николаевны с любовником - это поистине женский карамазовский бунт.

Надежда Николаевна - давняя содержанка Бессонова, но в ее голосе звенит что-то гордое и оскорбленное, высокомерный, даже дерзкий взгляд, "на ее лице отразилось все: (...) решимость и тоска, гордость и страх, любовь и ненависть". Художник Лопатин понимает, что она сошла "с проторенной колеи "порядочной женщины"", потому что "гордая (...) ее гибель произошла оттого, что она не гнулась".

Бессонов говорит о Надежде Николаевне: "Неважная особа (...). На нижней ступеньке человеческой лестницы. Ниже - пропасть, куда она, может быть, скоро и свалится. Пропасть окончательной гибели. Да она и так окончательно погибла". Осознавая себя "нечистым человеком, злым и развратным", он не хочет терять своей власти над этой женщиной.

Однако Надежда Николаевна влюбляется в художника Лопатина, оставляет свою прежнюю жизнь, меняет квартиру и зарабатывает переписыванием бумаг. "... я поверил в Надежду Николаевну - говорит Лопатин. - Вся ее прошлая жизнь, которой я не знал, ее падение - единственное, что я знал из ее жизни, - казались мне чем-то случайным, не настоящим, какой-то ошибкой судьбы, в которой Надежда Николаевна не была виновата. Что-то налетело на нее, закружило ее, сбило с ног и повалило в грязь, и я подниму ее из этой грязи, прижму к сердцу и успокою около него эту исстрадавшуюся жизнь".

Когда Бессонов понял, что потерял Надежду Николаевну, когда он видит, что "ее бледное лицо приобрело какой-то отпечаток достоинства, совершенно не идущий к ее общественному положению. Она скромна и в то же время как будто горда. Чем ей гордиться?" "Есть только одно истинное безотносительное счастье, - записывает Бессонов в своем дневнике, - удовлетворение работника, когда он (...) может сказать себе с гордостью: да, сегодня я создал благое".

Любовный треугольник распадается трагически. Лопатин умирает от чахотки. Картина с Шарлоттой Корде, восхищающая зрителей, стоила жизни ее модели. Бессонов страдает от уязвленной гордости, презирает себя за то, что "позволил этому дьяволу в образе женщины овладеть своей душой" и считает налетевшую на него страсть "наваждением". Он и расправляется с "дьяволом" с помощью револьвера - поступок, достойный атеиста.

Так же поступит и помещик Иртенев, герой повести Толстого "Дьявол" (1890) во втором варианте повести, возможно, навеянном гаршинским произведением. Иртенев сказал себе: "Есть дьявол. И это она. Он овладел мной. А я не хочу, не хочу". Подобно Бессонову, Иртенев стреляет в крестьянку Степаниду - падшую женщину в деревне, которая со многими "путается".

В воспоминаниях о Гаршине В.А. Фаусек пишет: "Для него мир был полон прекрасного, он не думал, что "жизнь мира есть грех и зло", он тем более ненавидел зло, что оно было, на его взгляд, чудовищным контрастом с той радостью и красотой, которую он видел в мире". В повести "Надежда Николаевна" этот мир красоты и радости воплощают художник Лопатин и "падшая женщина" Надежда Николаевна. Невеста Лопатина Соня (ее письма он хранил, обвязав розовой ленточкой) олицетворяет в повести Гаршина органическое, некнижное христианство: она не читает Евангелия, но кротко принимает измену жениха и прощает его.

После Достоевского, пожалуй, только Лев Толстой и Гаршин чувствовали этические вопросы как злобу дня, как нечто, непосредственно затрагивающее душу каждого человека и требующее безотлагательного решения. Но решения были разными.

После убийства Александра Второго Толстой обратился к взошедшему на престол его сыну Александру Третьему с просьбой простить убийц: они, де, "убили во имя какого-то высшего блага всего человечества". Философия "непротивления злу" овладела Толстым настолько, что он проповедовал: "нет ни зла, ни добра, и бороться со злом человеку не нужно".

После подобной же неудачной попытки заступиться за революционера И.О. Млодецкого в 1880 г. Гаршин уже не приемлет "теории непротивления злу". Писатель заставляет в повести художника Гельфрейха мечтать написать картину, как Илья Муромец, заточенный в темницу, читает Евангелие, но не принимает "непротивления". Илья Муромец со своим копьем, пронзающим врагов, уверен, что "исполняет Христовы заповеди", но не в силах понять, как, получивши удар, надо поставить себя под другой: "... а если женщину обидят, или ребенка тронут, или наедет поганый". Илья Муромец говорит: "Сяду на коня, возьму копье в руки и поеду биться во имя Твое". Это копье Ильи Муромца как бы в явь оказывается в мастерской Лопатина, и он насмерть пронзает им Бессонова, после его выстрела в женщину. "Тогда началась казнь. (...) Шарлотта Корде и Илья Муромец..."

Шарлотта Корде восстала против преступлений Марата, Надежда Николаевна разгадала низость Бессонова. Лопатин, как и Илья Муромец, защитил женщину, когда на нее "напал поганый". Оба героя сорвали свой "красный цветок".

Рассказ Чехова "Припадок", написанный специально для сборника "Памяти В.М. Гаршина" в год самоубийства писателя, овеян не только образом самого Гаршина. В рассказе Чехова остро ощущается как бы незримое присутствие и героев "Надежды Николаевны", спорящих о проблеме "падшей женщины", о возможностях ее спасения - в Москве, в Смоленске, в Лондоне, где бы то ни было... Не случаен и образ художника, ученика Московского училища живописи, ваяния и зодчества Егора Рыбникова, который в публичном доме вступился за избиваемую проститутку, и его вытолкали оттуда. Это некая парафраза художника Лопатину.

Герой чеховского рассказа Васильев приходит к выводу: "Наукою и искусствами, очевидно, ничего не поделаешь... Тут единственный выход - это апостольство"... "я первый не мог бы жениться! Для этого надо быть святым..." Так, видимо, и оценил Чехов Лопатина в "Надежде Николаевне". Ведь быть Ильей Муромцем - это значит быть святым!