Маленький человек?

	Сталин и Ежов на канале Москва-Волга.

ЧЕЛОВЕК в ежовых рукавицах - именно в таком обличье нередко представал в советских газетах 1937 года всесильный нарком внутренних дел СССР Николай Иванович Ежов, человек достигший в том кровавом году пика своей блистательной карьеры. С осени 1938 года на страницах газет уже не встретишь таких рисунков, равно как и восхваляющих Ежова виршей казахского поэта-акына Джамбула Джабаева ("Храбрее кто барсов и зорче орлов - любимец страны зоркоглазый Ежов"). Советских граждан не оповестили ни об аресте "любимца страны" 10 апреля 1939 года, ни о его расстреле 4 февраля 1940 года.

Что заставляет вспоминать и тем более писать об этом "кровавом карлике", как называли его некоторые современники (рост Ежова составлял 151 см), после того как все его преступления стали достоянием гласности? Приход в нынешнюю власть выходцев из КГБ, вызывающий у части либеральной интеллигенции предчувствия рецидива советского мировоззрения и соответствующей этому мировоззрению политики, вольно или невольно заставляет вновь и вновь возвращаться к истории советских спецслужб. Политические биографии руководителей советских органов безопасности, их психологические характеристики, влияние на реформы в государстве, отношения с интеллигенцией вызывают не только исследовательский, но и общественный интерес, хотя в постсоветской России уже выросло поколение, которому имена того же Ежова или Андропова ничего не говорят. Однако в последнее время тема КГБ и власть вызывает порой какой-то панический ажиотаж (вспомним возбужденное состояние правозащитника Сергея Ковалева, который после известного альянса коммунистов и фракции "Единство" во время избрания спикера Госдумы решил зачем-то напомнить депутатам о том, что "КГБ - передовой отряд партии"). Поэтому, на наш взгляд, обществу небесполезно будет пройти соответствующий исторический ликбез.

Николай Иванович Ежов, по мнению некоторых современников, не походил на палача ни внешне, ни чертами своего характера. Известный советский писатель Юрий Домбровский вспоминал: "Три моих следствия из четырех проходили в Алма-Ате, в Казахстане, а Ежов долго был секретарем одного из казахских обкомов (Семипалатинского). Многие из моих современников, особенно партийцев, с ним сталкивались по работе или лично. Так вот, не было ни одного, который сказал бы о нем плохо. Это был отзывчивый, гуманный, мягкий, тактичный человек... Любое неприятное личное дело он обязательно старался решить келейно, спустить на тормозах. Повторяю: это был общий отзыв. Так неужели все лгали? Ведь разговаривали мы уже после падения "кровавого карлика". О том, что Ежов "не был похож на вурдалака", писал и Лев Разгон. В компаниях сослуживцев он задушевно пел русские народные песни, особенно любил "Ты не вейся черный ворон...". У него был хороший голос. Рассказывали, что когда-то в Петрограде профессор консерватории прослушала его и сказала: "У тебя есть голос, но нет школы. Это преодолимо. Но непреодолим твой малый рост. В опере любая партнерша будет выше тебя на голову. Пой как любитель, пой в хоре - там твое место".

Все эти отзывы относятся к концу 20-х - началу 30-х годов, когда Ежов не имел никакого отношения к спецслужбам. Он не был кадровым чекистом, зато прошел хорошую партийную школу. У Ежова были прекрасные анкетные данные (выходец из петроградских рабочих, член партии с мая 1917 года, комиссар радиошколы во время Гражданской войны) и способность завязывать нужные знакомства. Благодаря этому в 1927 году после работы на высоких партийных должностях в Марийской автономной области и Казахстане он попадает на работу в ЦК партии. За три года он прошел путь от инструктора до заведующего отделом распределения административно-хозяйственных кадров. В ноябре 1930 года, не будучи еще членом ЦК ВКП(б), он допускается на заседания Политбюро и получает все материалы, рассылаемые членам и кандидатам в члены ЦК. В чем секрет такого доверия? Ответ банален: в чрезвычайной исполнительности и в наличии высоких покровителей. И.И. Москвин, взявший Ежова на работу в Москву в возглавляемый им Орграспредотдел ЦК, отзывался о нем так: "Я не знаю более идеального работника, чем Ежов. Вернее, не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным: он все сделает. У Ежова есть только один, правда существенный, недостаток: он не умеет останавливаться. И иногда приходится следить за ним, чтобы вовремя остановить". К сожалению, нам неизвестно, в каких конкретных ситуациях Москвин останавливал Ежова. Никаких фактов, свидетельствующих об этом недостатке, мы не увидели и в дальнейших изломах карьеры "кровавого карлика". Железный нарком погорел не от излишнего служебного рвения, а совсем на других вещах. Но об этом дальше.

До 1935 года, когда Ежов был назначен по инициативе Сталина председателем Комитета партийного контроля, следов сколько-нибудь общественно значимых начинаний в его работе историки почти не обнаружили. Правда, в 1933 году он выступил с некоторыми инициативами в защиту руководителей угольных предприятий, которых в ряде регионов слишком часто снимали с работы, что сильно мешало угледобыче, но с подобными инициативами выступали и другие деятели партии и государства.

Звездный час Ежова настал после убийства Кирова 1 декабря 1934 года. Именно Ежова Сталин избрал на роль сначала строгого партийного контролера органов госбезопасности, которыми генсек был тогда сильно недоволен за то, что они не уберегли Кирова, а затем сделал его проводником своих идей по ликвидации троцкистской оппозиции. В отличие от руководства НКВД во главе с Ягодой, предлагавшего судить троцкистов закрытым судом и расстрелять без лишнего шума, Сталин стремился организовать грандиозное политическое шоу - открытый судебный процесс с целью компрометации недоступного еще чекистам Троцкого, занимавшегося в эмиграции активной политической деятельностью. Именно Ежов передал соответствующие указания Сталина заместителю наркома внутренних дел Агранову, и первое такое шоу в виде процесса "объединенного троцкистско-зиновьевского центра" состоялось в Москве в августе 1936 года.

В бытность Ежова наркомом внутренних дел с осени 1936 по декабрь 1938 года подобные шоу были поставлены на добротную профессиональную основу. Процессы "параллельного антисоветского троцкистского центра", "военных заговорщиков" во главе с Тухачевским и, наконец, процесс правотроцкистского блока, главным фигурантом которого был Бухарин, завершили счеты Сталина со своими основными политическими противниками 20-х годов. Ежов в этих процессах, как справедливо считают историки, играл роль исключительно исполнительную. Достигнув в 1937 году вершин власти, осыпанный почестями и наградами, Ежов и не мыслил о какой-то самостоятельной политической игре.

В отличие от своего предшественника Ягоды и преемника Берии Ежов ни разу не пошел наперекор Сталину и Политбюро ни по одному вопросу. Ягода, занимавший высокое положение в ГПУ еще при Ленине и Дзержинском, не боялся идти на столкновение со всем Политбюро при отстаивании ведомственных интересов (в августе 1934 года он издал циркуляр о создании в лагерях НКВД краевых или областных судов для рассмотрения преступлений, совершаемых в лагерях, противоречащий целому ряду законов и инструкций Политбюро, и фактически добился своего). Берия, прошедший школу руководства Закавказским крайкомом партии, постепенно стал самостоятельной политической фигурой и затем интриговал против самого Сталина. Ежов, напротив, даже став кандидатом в члены Политбюро, так и не превратился в настоящего политика. Это во многом и ускорило его падение и гибель.

Ежов был хорош и выгоден для самой черновой, грязной работы по уничтожению политических противников Сталина и для очередной зачистки партийно-государственных и военных кадров, но когда вся грязная работа была выполнена и перевыполнена, когда Сталин решил, что пора "выпускать пар", он стал не нужен. Думается, что Константин Симонов все-таки ошибался, высказывая мнение о том, что Сталин, предчувствуя окончание большой чистки 1937-1938 годов, как бы загодя готовил Ежова на роль "ответчика" за перегибы в этих чистках, хотел сделать из него козла отпущения. Если бы это было так, то Сталин, несомненно, сделал бы с ним то же самое, что в 1953 году Хрущев проделал в отношении Берии: Ежова открыто объявили бы врагом народа, ответственным за репрессии против честных коммунистов, и с помпой расстреляли бы в компании с его заместителями по НКВД. Но этого сделано не было. Имя Ежова сначала тихо исчезло с газетных полос, а потом и сам он ушел из жизни. Термин "ежовщина", как и "бериевщина", появился в 50-е годы.

Падение Ежова было обусловлено не только соображениями большой политики Сталина, но и конкретными служебными провалами наркома и малоизвестными обстоятельствами его личной жизни. Советский разведчик Павел Судоплатов вспоминал, что при первой встрече с Ежовым его поразила профессиональная некомпетентность последнего: "Вопросы, которые он задавал, касались самых элементарных для любого разведчика вещей и звучали некомпетентно. Чувствовалось, что он не знает основ работы с источниками информации". Судоплатов, лично ликвидировавший лидера украинских националистов Коновальца, организовавший убийство Троцкого и участвовавший во многих серьезных разведоперациях, - свидетель слишком авторитетный, и его оценке компетенции Ежова в оперативно-разведывательной деятельности можно доверять. Но даже если относиться к этому свидетельству скептически, все равно очевидно, что Ежов поплатился головой в том числе и за профессиональную некомпетентность. "Ежовые рукавицы" наркома так сильно сдавили самих чекистов, что у многих из них не стали просто выдерживать нервы. В бытность Ежова наркомом внутренних дел сбежал в Японию начальник Дальневосточного управления НКВД Г.С. Люшков. Он не только захватил с собой ценные документы по обороноспособности СССР, но и консультировал японские спецслужбы во время подготовки двух (в 1938 и 1939 годах) несостоявшихся покушений на Сталина. Именно при Ежове отказался возвращаться в СССР резидент НКВД А.Орлов, грозивший сделать достоянием гласности самые секретные операции советских спецслужб в Европе (как свидетельствует Судоплатов, именно из-за этого Сталин не дал команду ликвидировать Орлова). При Ежове пытался сбежать и нарком внутренних дел Украины Успенский, которого искали пять месяцев. Ежов создал внутри НКВД такую жуткую атмосферу страха, недоверия, подозрительности, что для эффективной работы этого ведомства смена руководства была просто необходима.

Сдали нервы и у самого Ежова. По свидетельству Павла Судоплатова и авиаконструктора Александра Яковлева, Ежов беспробудно пил, его не могли найти на рабочем месте. Лев Разгон утверждает, что в конце 20-х годов Ежов пил мало, в 1938 году он не выходил из запоев днями. Не было прочного тыла у железного наркома и в семье. Его вторая жена Евгения Фейнберг, сменившая до брака с Ежовым двух мужей, была чересчур светской для жены наркома внутренних дел. У нее дома собирались представители художественной богемы (в числе ее близких друзей были писатели Исаак Бабель и Илья Эренбург), она слишком много общалась и, очевидно, слишком много знала того, что было знать опасно, если решилась в конце концов покончить жизнь самоубийством. Она умерла 21 ноября 1938 года, отравившись люминалом и оставив своему мужу следующее послание: "Колюшенька! Очень тебя прошу, настаиваю проверить всю мою жизнь, всю меня... Я не могу примириться с мыслью о том, что меня подозревают в двурушничестве, в каких-то несодеянных преступлениях". Именно по линии жены следствие собирало основной компромат против Ежова. Евгения находилась в близких отношениях с людьми, которых расстреляли как "врагов народа", в их числе был, например, ее второй муж дипломат А.Ф. Гладун, "троцкист и шпион".

В декабре 1938 года место Ежова занял его первый заместитель Берия, фактически руководивший наркоматом с лета того же года. Ежов еще оставался номинальным наркомом водного транспорта (эту должность ему дали в нагрузку в апреле 1938 года), его не выводили из Политбюро и ЦК, но дни Ежова были сочтены. 10 апреля его арестовали в кабинете Маленкова в ЦК партии. На суде Ежов отверг все обвинения в свой адрес, отрекся от показаний, которые дал на предварительном следствии (он признался даже в своей гомосексуальной ориентации), и заявил, что "есть и такие преступления, за которые меня можно и расстрелять... Я почистил 14 тысяч чекистов. Но огромная моя вина в том, что я мало их почистил... Везде я чистил чекистов. Не чистил их только в Москве, Ленинграде и на Северном Кавказе. Я считал их честными, а на деле же получилось, что я под своим крылышком укрывал диверсантов, вредителей, шпионов и других мастей врагов народа". 4 февраля 1940 года Ежова расстреляли. Один из заместителей Берии Богдан Кобулов рассказывал Судоплатову, что, когда его вели на расстрел, он пел "Интернационал".

Исчезновение Ежова с политического небосклона не заметили ни у нас в стране, ни на Западе. О нем вспомнили только во время хрущевской оттепели и еще раз в годы перестройки лишь для того, чтобы добавить красочные детали в разоблачение преступлений времен "культа личности". Сравнительно недавно стали появляться публикации историков, пытающихся исследовать личность этого человека вне политического контекста. Видимо, таких исследований будет очень немного. Слишком серым и невзрачным был этот человек, даже его палаческая роль не вызывает большого интереса - вся статистика на этот счет давно опубликована. Однако в длинном ряду руководителей советских спецслужб Ежов все же выделяется как самый безропотный исполнитель указаний начальства. Жертвами его исполнительности стали в том числе и тысячи сотрудников самих спецслужб. Никогда - ни до, ни после Ежова - работники органов не подвергались таким массовым репрессиям. Сам же образ человека в ежовых рукавицах меньше всего подходит к спивающемуся в подвалах Лубянки "кровавому карлику", чье исчезновение никого не обеспокоило.