Страх перед миром

НАЧАЛО борьбы с так называемым низкопоклонством принято относить к 1947 г. Тогда Сталин использовал факт передачи за границу, в США, рукописи монографии советских биохимиков Клюевой и Роскина "Биотерапия злокачественных опухолей" (эти ученые еще в предвоенные годы создали перспективный противораковый препарат круцин, или "КР"). В итоге академик-секретарь АМН СССР Парин по обвинению в шпионаже был приговорен к 25 годам тюремного заключения, министра здравоохранения сняли с работы, была развернута пропагандистская кампания, в ходе которой все участники этой истории подверглись проработке как космополиты.

В воспоминаниях писателя Константина Симонова зафиксированы некоторые отправные идеологические пункты этой кампании, обозначенные лично Сталиным: у нашей интеллигенции недостаточно воспитано чувство советского патриотизма, у нее неоправданное преклонение перед заграничной культурой... Все привыкли считать себя несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли ощущать себя на положении вечных учеников... Эта традиция идет от Петра, при котором в Россию налезло слишком много немцев... Посмотрите, как трудно было работать Ломоносову - сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами... Иностранцами-засранцами, как выражался вождь. Идеи эти проговаривались Сталиным в узком кругу близкой к власти интеллигенции (Александр Фадеев, Борис Горбатов, Константин Симонов)...

Но с точки зрения власти, гальванизация темы низкопоклонства имела, видимо, иные резоны. История с "КР", очевидно, стала лишь удобным и во многом случайным поводом. Тем более что события 1947 г. имели достойную внимания предысторию.

В октябре 1939 г. в Москве в течение недели проходит дискуссия по вопросам генетики и селекции. Группа Трофима Лысенко (любимые и обласканные властью околонаучные спекулянты) пытается добить ученых-генетиков - Николая Вавилова и его единомышленников. Последних именуют сторонниками "формальной генетики". Через несколько месяцев после совещания Вавилова арестовывают ("шпион и вредитель"). Арестовали и погубили таких ученых мирового уровня, как Карпеченко, Левитский, Говоров...

Та дискуссия по большому счету не была событием научной жизни. В конце 30-х все уже хорошо понимали, что масштабная, многодневная научная полемика по специальным вопросам не могла быть просто результатом естественного развития науки. Такие вещи разрешала или не разрешала власть, а чаще она их не только разрешала, но организовывала и инспирировала, исходя из своих внутренних обстоятельств и заранее программируя результат. Нам важно понять, что акция 1939 г. означала не с точки зрения развития генетики, но с точки зрения политики и власти?

На деле обкатывался новый механизм воспроизводства и самоутверждения власти, если хотите, исследовался потенциал идеологического обновления режима. Уже тогда, в 1939 г., в ходе травли генетиков формируются схема и главные идеологические компоненты будущих кампаний против космополитизма, низкопоклонства перед Западом и т.п. Профессор Поляков предостерегал Вавилова: "Не следовало бы вам, Николай Иванович, раболепствовать перед зарубежной наукой".

Конечно, эта околонаучная борьба, как, впрочем, и всегда, истолковывалось в терминах борьбы нового, передового, и старого, реакционного, отсталого. Но что именно считается в 1939 г. передовым и что - отсталым?

В дискуссиях 20 - 30-х гг. (разоблачение меньшевиствующего идеализма, кондратьевщины, рубинщины и т.д.) речь шла о противоборстве буржуазного и пролетарского мировоззрений, об отражении в научной сфере сопротивления отживших эксплуататорских классов, в конечном счете - о проявлениях классовой борьбы в философии, истории, экономике, литературе...

В 1939 г. уже борются не с буржуазной генетикой, а с западной, американской, проще говоря, не нашей. Отечественная, близкая к корням, к почве, к практике сельского хозяйства и, следовательно, к опыту социалистического строительства генетика - это старичок Мичурин, которого, как ни крути, трудно объявить пролетарским ученым, и "народный академик" Лысенко, автор химерических программ яровизации и внедрения ветвистой пшеницы. А главное - власть уже не стремится апеллировать к классовым ценностям, слово "пролетарский" в ее лексиконе отодвигается на задворки. Ей, власти, нужно нечто совсем другое. С какого-то момента ей стало важно не возвысить пролетарское и заклеймить буржуазное, а перенести акценты с классового на национальное, национально-государственное, имперское.

Разумеется, антизападные акценты дискуссии были не случайны и не внезапны. Еще в марте 1939 г. на XVIII cъезде ВКП(б) Сталин обвинил "троцкистско-бухаринскую кучку шпионов, убийц и вредителей" в пресмыкании перед заграницей и "рабьем чувстве низкопоклонства". И это вполне могло стать прелюдией к большой пропагандистской кампании.

Дискуссия 1939 г., как и любая научная дискуссия в СССР 30 - 40-х гг., была составной частью определенной идеологической кампании, формой предъявления и утверждения официальной партийной идеологии и неких официальных ценностей режима.

Но почему именно в 1939 г. Сталин решил ударить по низкопоклонству? Если кампания изобличения низкопоклонства - это подготовка к грядущей мировой войне, если она вызвана желанием создать чувство превосходства над потенциальным врагом, то почему эта кампания была свернута как раз в канун войны и с особым размахом развернулась именно тогда, когда война была победоносно закончена?

Конечно, у Сталина могли быть некоторые частные резоны, связанные с политической конъюнктурой. Но историческая суть проблемы, с которой столкнулись власти СССР к концу 30-х, заключалась в другом: как удержать огромное, слепленное из разнородных кусков государство без опоры на угасшую идею мировой революции? Без этого большевистского варианта русской мессианской идеи? Какая идея должна прийти ей на смену?

Действительно, чем можно заменить пролетарскую, классовую идею всемирного социалистического рая, явным образом обращенную вовне? Учитывая особенности исторического развития России - только имперской изоляционистской идеей. Но изоляционистская идея требует некой легитимации: надо доказать народу, что отгораживаются лучшие от худших, передовые от консервативных, справедливые от несправедливых, духовно богатые от нищих духом, самодостаточные и полноценные от тех, кто жирует, эксплуатируя колониальные страны. Только это способно дать властям автаркического государства идеологическую и моральную легитимность.

И именно здесь возникает тема борьбы передового национального с чуждым иноземным и с поклонением последнему. И именно в этой точке исторического развития разгромы и погромы классово ущербных буржуазных и мелкобуржуазных уклонов заменяются разоблачением космополитов, упреками потенциальных противников власти в непатриотичности и раболепстве.

Крикливое обличение низкопоклонства - это идеологический способ обеспечения изоляционистской политики и противостояния всему миру. Последнее казалось неизбежным после провала всех ставок на мировую революцию. Власти, утвердившей себя на волне потрясений, трактовавшихся как преддверие глобального восстания мирового пролетариата, надо было выживать. Выжить можно было, только отгородившись от капиталистического Запада. Отгородиться от западных влияний можно было железным занавесом, стеной, чем угодно, но чем-то действительно прочным и высоким, без зазоров и просветов, делавших не вполне полноценной даже Великую китайскую стену. Лучше всего - духовным, ментальным барьером, помещаемым в каждую отдельную голову, барьером, который будет покрепче любой материальной, рукотворной стены.

Потенциальное противостояние постреволюционной Российской Империи, называемой теперь СССР, со всем западным миром и соответственно становление нового советского консервативного изоляционизма было отсрочено неожиданным союзом с Германией, а затем началом Великой Отечественной войны.

Правда, и в годы войны имперская идеология продолжает теснить идеологию классовую, адекватную мировой революции. Имперский вектор усиливается, классовое, пролетарское оттесняется. На плечах у офицеров появляются погоны. Учреждаются ордена Суворова, Кутузова, Нахимова, Ушакова. Возникают суворовские училища. "Интернационал" утрачивает статус государственного гимна; "Песня о партии" Александрова, написанная в 1938 г. на слова Лебедева-Кумача ("Партия Ленина,/Партия Сталина/Мудрая партия/Большевиков"), переделывается в 1943 г. в Гимн Советского Союза; прежние, большевистские слова заменяются новым, несущим общенациональную идею текстом Михалкова и Регистана.

Пролетарский интернационализм стремительно девальвируется. Коминтерн становится ненужным, союз нерушимый республик свободных сплачивает вокруг себя не революционный российский пролетариат, а Великая Русь. Наконец, сам товарищ Сталин, следуя этой логике, становится русским человеком.

Но процесс тем не менее до поры идет без одной из его естественных составляющих - борьбы с низкопоклонством/космополитизмом/раболепством/преклонением перед Западом. Но сие либеральное попустительство продлилось недолго, и вскоре после окончания войны все возвращается на круги своя.

После войны жупел низкопоклонства был вновь востребован, состоялась чудовищная августовская сессия ВАСХНИЛ 1948 г., знаменовавшая собой полный разгром советской генетики, началась тотальная атака на "безродных космополитов", настоящая вакханалия, сопровождавшаяся разгромом Еврейского антифашистского комитета, "делом врачей" и т. д.

В эти годы, когда еще свежо было ощущение победы в великой войне, победы, возродившей достоинство в поколении победителей и в обществе в целом, было как никогда мало оснований для того, чтобы опасаться всплеска низкопоклонства. Однако власть поставила перед собой задачу тотального подчинения интеллигенции и уничтожения альтернативных по отношению к этой власти источников информации, знания и авторитета. И глобальной перетряски общества, вползающего в эпоху холодной войны. Вызвать острую массовую реакцию на явление, которого нет, - это был предельно циничный и по-своему гениальный способ политической мобилизации.

Очевидно, что любое нормальное общество должно стремиться к утверждению достоинства человека, в том числе и национального. Но какой смысл может иметь понятие достоинства в тоталитарном обществе, где деспот вершит судьбы и дарует или отнимает жизнь по своему усмотрению? Национальное достоинство не существует без человеческого достоинства. Идея разыграть карту самоуважения и достоинства народа, не давая ни малейших шансов на возрождение достоинства отдельного человека, - чудовищна и цинична. И поэтому она осуществляется в перевернутой, чисто негативной форме: фиксируется противостояние народа как некоего коллективного тела внешнему коллективному телу, совокупному потенциальному недругу, враждебному космосу, который вбирает в себя все, кроме "страны победившего социализма".

Но последней вехой процесса девальвации некогда приоритетных идей классового и утверждения принципов национального, государственного, имперского стала знаменитая дискуссия по вопросам языкознания. В ней, как известно, Сталин принял участие не только как стоящий за занавеской инициатор или высший арбитр, но и как участник, автор знаменитой статьи "Относительно марксизма в языкознании", появившейся в "Правде" 20 июня 1950 г.

В этой кратковременной и стремительной дискуссии потерпевшей стороной оказываются сторонники академика Николая Марра, трактовавшие язык с самых что ни на есть классовых позиций. Напомним, что язык, согласно Марру, надо рассматривать с точки зрения исторического материализма, как надстройку над базисом: "Нет языка, который не был бы классовым, и, следовательно, нет мышления, которое не было бы классовым". "Не существует национального, общенационального языка, а есть классовый язык...".

И за весь этот достаточно вульгарный лингвистический большевизм, за это предельно пролетарское языкознание наиболее видные последователи Марра Мещанинов, Яковлев, Сердюченко и другие получили в 1950 г. страшную нахлобучку. Непосредственно от вождя, не только от клевретов.

Нет буржуазного и пролетарского языка, язык создает народ как целое, указал товарищ Сталин. Марр "внес в языкознание неправильную и немарксистскую формулу насчет "классовости" языка". Язык - никакая не надстройка, а средство общения всего народа. Что правильно, хотя и банально.

Но примечательно другое: Марр умер еще в 1934 г., а работы, на которые ссылались его критики в дискуссии 1950 г., были в основном напечатаны на рубеже 20 - 30-х гг. То есть Марра поносили за идеи, которые он разработал как раз в условиях предельно жесткого идеологического давления на науку, повсеместного утверждения классового марксистско-ленинского подхода. Так что раскритикованная теория "классового языка" - это плоть от плоти советской вульгарной, агрессивной общественной науки постреволюционной эпохи. Действительно, ведь говорил же товарищ Сталин: "Вы пытаетесь нам угодить? Нам угодить невозможно..."

Таким образом круг замыкается. И замыкается он с холодной войной и превращением Советского Союза из колыбели мировой революции в империю. Генетика и языкознание только в силу стечения обстоятельств стали ареной, при том очень своеобразной, для новых, имперских игр и экспериментов власти. И беспрерывное поминание мушки дрозофилы с ее четырьмя хромосомами или яфетической теории языка в этом отношении ровно ничего не меняет.