Константин и Валентина

В ЭТОМ году, в августе, исполнилось 20 лет со дня смерти Константина Симонова - литературная общественность дату, естественно, не заметила. В этом же году, в феврале, исполнилось бы 80 лет Валентине Серовой - этого тоже не заметили, но по другой причине: в официальных документах годом рождения Серовой числится 1917-й.

Когда-то эти двое были на устах у всех; теперь же, как невесело заметила их дочь, Мария Кирилловна, говоря о Симонове и Серовой, словно смазывают масло со вчерашних бутербродов.

ЛЮДИ ЕГО ПОКОЛЕНИЯ

Сегодня писать о Константине Симонове, не обличая, - дурной тон.

Да, конечно, помог опубликовать наследие Булгакова. Опубликовал рассказы Зощенко в "Новом мире". "Пробил" вместе со Смирновым и Наровчатовым мемориал "Неизвестный солдат" у Кремлевской стены, именно Симонову принадлежат строки: "Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен". Но на любое симоновское доброе дело сейчас найдут десяток "но".

Так, Наталья Иванова пишет: "...летом 34-го девятнадцатилетним отправился на Беломорканал за впечатлениями. Последовал за настоящими писателями, которые во главе с Горьким ранее отправились туда же. (...) Сознательный выбор сюжета (в качестве поэтического) о Беломорканале нельзя расценить иначе как конъюнктурный".

Она, противопоставляя Симонову Ахматову, Цветаеву, Пастернака, как-то забывает, что все они - предыдущее поколение, встретившее революцию уже зрелыми людьми. Симонов же родился в 1915-м, и, если уж сравнивать его - то с Павлом Коганом, с Семеном Гудзенко, с Юлией Друниной, с Евгением Долматовским, с Сергеем Наровчатовым, с Маргаритой Алигер. С людьми его поколения.

Если почитать воспоминания ровесников Симонова, тех, чья юность пришлась на 30-е годы, становится понятно, что не расчет двигал ими (скажем так - в основном не расчет), а искренняя вера в правильность пути, по которому идет страна. И юный Симонов, думается, тоже был вполне искренним в своем желании "приблизиться к народу". Как-то уживалось это в них - подчеркиваю, не в одном Симонове, а почти во всех его ровесниках - любовь к настоящей литературе и желание направить литературу на службу новому строю. Они - дети своей эпохи, мы - своей. И нам просто повезло, что теперь не надо воспевать войну в Чечне, чтобы получить возможность печататься.

"Любовная пара "Валентина Серова - Константин Симонов" была у всех на устах, - пишет Н. Иванова, - один (одна) только прибавлял известности другой (другому). Еще одна пара "Ангелина Степанова - Александр Фадеев" стала для них как бы ролевой моделью. Зная об уважительно-восхищенном отношении Симонова к Фадееву, в этом можно не сомневаться. (...) Совместная жизнь не складывалась... В результате всего происшедшего артистка Серова стала регулярно пить выпивку, а Константин Симонов - изо всех сил стремиться к общественному положению и успеху".

Оставим на совести автора оборот "пить выпивку". Важно другое: сводить то, что было между Симоновым и Серовой, к "ролевой модели" - все равно, что, препарировав труп, объявить во всеуслышание: души у человека нет. Во время вскрытия не найдена.

"МЫ НАЗЫВАЕМ ЖЕНЩИНУ ЖЕНОЙ..."

Начнем с того, что Валентина Серова - отнюдь не Ангелина Степанова, и именно по общепринятым канонам в жены государственному деятелю, каким с юности себя ощущал и рано или поздно должен был стать Симонов, совсем не годилась. Серова - красавица с "подмоченной" репутацией, за которой тянулся длиннющий хвост слухов и сплетен, актриса, о похождениях и романах которой судачили все, кому не лень, ветреная, абсолютно не дипломатичная - что на уме, то и на языке, абсолютно не умеющая и не желающая сдерживать свои порывы и страсти.

Но Симонов полюбил ее именно такую, и любил вопреки всему, вопреки даже своей натуре. Не думаю, чтобы он, отчаянно добиваясь Серову, держал в уме какую бы то ни было "ролевую модель".

До нее он был женат дважды: коротким и официально не зарегистрированным браком - на Аде Типот, дочери знаменитого режиссера-эстрадника Виктора Типота, и потом - на Евгении Самойловне Ласкиной, которая в 39-м родила ему сына Алексея.

С Валентиной Серовой с самого начала все было по-другому. В фильме 70-х годов "Случай с Полыниным", снятом по одноименной повести Константина Симонова, есть такой эпизод: Галина Петровна, непутевая актриса, смотрит перед выступлением через дырочку в занавесе на зрительный зал. В первом ряду сидит бравый летчик - будущий герой ее романа. Первая встреча по разные стороны рампы... Именно так Валентина Серова рассказывала дочери Маше историю своего знакомства с ее отцом. Правда, в реальной жизни все происходило не на фронте под Мурманском, а в спокойной Москве почти за два года до войны, в 1939-м, на спектакле Театра им. Ленинского комсомола "Зыковы". Валентина, играя Павлу, каждый раз, выходя на сцену, чувствовала на себе чей-то взгляд - горячий и пристальный, оставляющий на лице след как от ожога...

Двадцатичетырехлетний поэт Константин Симонов не пропускал ни одного спектакля, дарил цветы и терпеливо ждал, когда актриса обратит на него внимание. Так начался роман, за которым через некоторое время уже следила вся страна. А потом, во время войны, стихами Константина Симонова Валентине Серовой солдаты объяснялись в любви женам и невестам. К 1942-му году они сложатся в цикл "С тобой и без тебя", - и всех интересующихся его отношениями с Серовой Константин Симонов отсылал к этим стихам: "Там все сказано".

Тогдашним литературным критикам крайне не понравилась героиня симоновских стихов - "злая, ветреная, колючая, ненадолго, да моя..." "Стирки белья никакой демонизм вынести не может. "Роковое" мгновенно отпадает, и перед нами или просто скверный характер, или хорошая женщина, которая была "роковой" по недоразумению или ради моды (не зная, что мода-то устарела). Для "демонизма" необходимы, по меньшей мере, одна домработница и много свободного времени..." - это из статьи В.Александрова в "Литературной газете". Намек на то, что у Серовой было и то, и другое?

Но Валентина совсем не играла в роковую, коварную женщину, от скуки разбивающую сердца, - просто она не любила Симонова так, как он любил ее. Из стихотворения в стихотворение проходит этот мотив - боль любящего, но не любимого. Герой (и автор) хочет нежности, близости души, а получает лишь ночную страсть, тающую под утро. Он чувствует себя почти отвергнутым, но не сдается, вновь и вновь завоевывая то, что чертовски трудно завоевать: женскую любовь.

Но Симонов готов сделать невозможное.

А что же Валентина? Возможно, ей и нужна была его самозабвенная страсть, - сначала нужна как лекарство. Ведь совсем недавно она сама потеряла любимого (ее муж, Герой Советского Союза летчик-истребитель Анатолий Серов погиб, когда их браку еще не исполнилось и года). Что бы про нее ни говорили, как бы ни сплетничали - боль от такой потери проходит очень нескоро...

ДВА СЮЖЕТА

Образ Валентины Серовой тех лет как будто раздваивается. На поверхности то, что доступно всеобщему обозрению, - блестящая актриса, роскошная женщина, пользующаяся колоссальным успехом у мужчин, с легкостью принимающая бесконечные ухаживания - кого только молва ей ни приписывала. И наверное, романы имели место - слухи как дым, без огня не бывают. Но вряд ли эти романы затрагивали душу - слабая женщина, она уступала своим (а больше чужим) желаниям, - лишь бы не думать о недавней потере. Константин Симонов поначалу, возможно, был одним из многих, помогающих "не думать". Потом стал единственным, тем, кто действительно помог - нет, не забыть - пережить боль. Сам Симонов потом говорил дочери, что ее мать не могла противостоять мужскому напору и натиску, но, если она любила человека, если она была ему предана, она его не забывала.

Анатолия Серова Валентина так и не забыла. 11 мая - роковое число в ее жизни. В этот день в 39-м погиб муж. В этот же день, одиннадцать лет спустя, у Валентины Серовой и Константина Симонова родилась дочь Маша. Когда Маша жила с матерью, все ее дни рождения начинались с того, что две женщины - маленькая и большая - рано утром шли к Кремлевской стене, где замурован прах Анатолия Константиновича. Стояли, молчали. Валентина не плакала, но скорбь памяти ощущала даже маленькая Маша. И, чтобы отпечаток этой скорби не накладывался на целый день, мама вела Машу гулять, в кафе-мороженое... Потом был праздник, день рождения становился радостным днем, но начинался он всегда как день памяти у Кремлевской стены. Так продолжалось до Машиных четырнадцати лет. Уступив Симонову, Валентина Васильевна сделала не так, как хотела сама, а так, как хотел он. Хотя она, вероятно, интуитивно чувствовала, что эта любовь изначально обречена на неудачу: они с Симоновым настолько разные, что им противопоказано быть вместе.

В реальной истории любви Симонова и Серовой - как бы два сюжета (и они вполне прослеживаются по симоновским стихам). Один - событийный: там активное начало принадлежит Симонову. Он настаивает, ухаживает, добивается, а она лишь поддается или не поддается, отвечает или не отвечает. Другой сюжет - внутренний, собственно история любви. И здесь, как ни странно, с самого начала Валентина была ведущей, а Симонов - ведомым. Она задавала тон, он тянулся за ней. Она была с избытком наделена природой женским интуитивным умением быть любимой: чем больше даешь, тем крепче привязываешь, - и он учился у нее отдавать без оглядки, щедро, не требуя гарантий, не торгуясь, не считаясь.

Страсть? Да, конечно. Но опять-таки вопреки расхожим представлениям, не только ночь и постель связывали этих двоих. Страсть, как жажда, проходит после утоления. Просто красивая, просто сексапильная женщина вряд ли стала бы единственной для такого человека, как Константин Симонов. Он именно любил в ней "две рядом живущих души". Тело она отдавала с легкостью, душа же принадлежала только ей. А ему хотелось завоевать ее душу.

Какое-то время казалось, что у него это получилось. "Я счастлив что исполняется сейчас когда ты меня любишь (как хорошо писать и выговаривать это слово которого я так долго и упрямо ждал) то о чем я тебе самонадеянно и тоже упрямо говорил давно кажется сто лет назад, когда был Центральный телеграф и несостоявшееся Арагви и когда ты меня не любила и может быть правильно делала - потому что без этого не было бы может быть той трудной, отчаянной, горькой и счастливой нашей жизни этих пяти лет". (Февраль 1946 года. Из письма Симонова Серовой. Сохранена орфография Симонова - запятые он предоставлял расставлять ей.) Конец войны и сразу после - пожалуй, единственное время, когда мечта почти осуществилась.

В войну он был честным, прямым, храбрым, он писал замечательные стихи - словом, был таким, каким она могла гордиться, кого могла полюбить. А потом начался тот самый период в жизни Константина Симонова, из которого до сих пор обильно черпают материал для компромата. "Заказные" поездки за границу - и "заказные", бездарные, официальные стихи и очерки. Жесткое проведение линии партии, участие в кампании против "безродных космополитов", - впрочем, грехи Симонова перечислят и без меня. А заплатил он за них, по сути, почти сразу - и заплатил дорогой ценой. Он потерял Серову. Она была как бы индикатором, проверяющим его поступки. Сама искренняя, не умеющая лгать и притворяться, Валентина не могла стать второй Ангелиной Степановой, государственной женой государственного мужа. Вдруг Симонов, уже почти сумевший завоевать ее любовь, поступает нечестно и недостойно, по ее мнению, не по-мужски. А по его мнению, так, как требуют долг и исторический момент. Один известный писатель, живший с Симоновым в Переделкине по соседству, говаривал: "Для Кости если "надо" - значит, должно хотеться. Для Вали же - если "хочется", значит, надо".

Жизнь в жестких официальных рамках - не для нее. Но Валентина не ушла от Симонова - она никогда не была сильной женщиной, - она просто разрушила себя, самоуничтожилась. Слегка выпивала она еще во время войны - с мужем, красиво, "за здоровье тех, кто на фронте". Теперь же пила все больше и больше, ей уже хватало одной рюмки, чтобы захмелеть. Пила так, что болезнь стала необратимой.

Изменить в их с Симоновым жизни Валентина ничего не могла, могла лишь с помощью вина сбежать в мир иллюзий.

Константин Симонов, у которого все получалось, с любимой женщиной справиться не смог. Валентина стала его главным поражением. Она пила, он ушел к другой. В новой семье царили мир и покой, Лариса Алексеевна Жадова - преемница Валентины и полная ее противоположность - подчинила свою жизнь интересам мужа и создавала ему "условия для плодотворного труда". И потом, после смерти Симонова, она, как истинная жена писателя, делала все для увековечивания его памяти: в сборнике "Константин Симонов в воспоминаниях современников" Жадова - один из составителей. Имени Серовой вы в этом сборнике не найдете.

Да и сам Симонов, казалось, напрочь вычеркнул Валентину из биографии. В этом отторжении прошлого доходил до нелепостей: когда Алексей Герман собирался снимать фильм по его повести, он решительно воспротивился тому, чтобы героиню играла Алла Демидова, рискнувшая на пробах сделать грим "под Серову"...

Он хотел с корнем вырвать прошлое, но оно мучило и не отпускало. За всеми женскими образами симоновской поздней прозы угадывается Валентина - хорошая и плохая, разная. Как напророчил когда-то: "Я сам пожизненно к тебе себя приговорил..." Ее богатой натуры хватило на всех симоновских героинь. И очень жаль, что сейчас, огульно отвергая все написанное Симоновым, никто не удосужится открыть "Так называемую личную жизнь" или "Случай с Полыниным" - это очень хорошая литература. Рискну даже предположить, что Симонов один из немногих писателей советской эпохи, кому удалось создать полнокровные женские образы, кто смог психологически точно описать сложные отношения между мужчиной и женщиной, называемые любовью.

Незадолго до смерти Константин Михайлович попросил дочь Машу привезти ему в больницу письма, которые он когда-то писал Валентине Серовой. Писем было много - четыре больших мешка. Когда Маша приехала снова, она не узнала отца. Всегда собранный, подтянутый, он теперь как-то сразу постарел, осунулся. Долго ходил, шаркая, по палате, потом остановился и посмотрел на дочь - в глазах было столько боли и страдания, что она до сих пор не может забыть этот взгляд.

- Знаешь, прошло столько лет... А я вот перечитал все эти письма, и ощущение такое, что это было только что... Я говорил тебе, что уничтожу письма. Я уничтожу их. Не хочу, чтобы после моей смерти чужие руки копались в этом.

Помолчал и добавил:
- Прости меня, девочка, но то, что было у меня с твоей матерью, было самым большим счастьем в моей жизни... и самым большим горем.