О вере в русскую мысль

Воды поэзии никогда не иссякают. А.Н.Бенуа. Эскиз иллюстрации к поэме А.С. Пушкина «Медный всадник». 1916

Спустя три месяца после Октябрьской революции выдающийся деятель русской культуры Александр Бенуа записал в дневнике: все значение России станет действенным с того момента, «…когда она в значительной степени войдет в состав других политических организмов. Я верю в русскую мысль, а не в русское государство». Его жена требовала как можно быстрее «…уехать, покинуть эту ужасную страну». «Я-то это знал всегда, – резонирует Бенуа, – но она только теперь начинает понимать весь ужас – быть русскими гражданами».

Сделаю это признание русского художника, художественного критика, основателя и главного идеолога объединения «Мир искусства» исходным пунктом и своих размышлений.

Вера в русскую мысль возникает в конфронтации с верой в русское государство. Следует ли считать эту конфронтацию обычной реакцией Бенуа на состоявшуюся революцию или же данная реакция является следствием длительного опыта его жизни в России, в котором революция поставила жирную точку? Ведь недаром он фиксирует собственное понимание ужаса быть русским гражданином. Причем вера в русскую мысль у Бенуа связана с перспективой входа России в состав других политических организмов, под которыми он – человек двух культур – наверняка понимал вход России в Антанту, а не в немецкоязычный мир.

Возникает вопрос: воспроизводился ли конфликт данных вер на протяжении столетия после революции и существует ли он сегодня? Для ответа требуется поиск надежных источников, что само по себе может составить проблему с учетом разных целей использования этой информации.

Столетие Великой Октябрьской социалистической революции произошло в условиях господства неосоветизма на усеченном неороссийском пространстве. Значит, фронт анализа сводится к описанию всех внешних обстоятельств и личных мотивов согласия всех жителей СССР/России на протяжении ста лет оставаться гражданами страны. Хотя об этом согласии их никто и никогда не спрашивал.

Стало быть, предметом анализа становятся все советские и постсоветские поколения, семьи и индивиды, обладавшие мужеством или трусостью на протяжении ХХ века жить и умирать на «шестой части земли с названьем кратким Русь» (Есенин), и все институты, формирующие эти условия и мотивы.

Отбросить державные планы

Если жители страны до сих пор не разбежалась, то возникает проблема определения меры индивидуального осознания оставаться советскими/русскими гражданами с учетом действия правила: граница большую часть столетия была на замке с этой и той стороны. Руководители России все еще претендуют на статус «всемирно-исторических личностей».

Избиратели являются потребителями услуг государства, и если те из них, кто хочет повышения «качества государства», не хотят эмигрировать из страны, то они вынуждены выходить на митинги и требовать изменений. И наоборот – для диктатора, который заинтересован в том, чтобы «крикуны» его не изводили, но при этом он не имеет возможностей улучшить качество государственных услуг, оптимальной стратегией будет держать открытыми границы, так как первыми эмигрируют именно те, кто испытывает потребность в улучшении институтов. А когда они уедут – останутся те, кто готов терпеть низкое качество государственного управления (по меткому выражению поэта Веры Полозковой – «хранилище подгнивающих овощей»).

Поэтому тут важен ответ на вопрос, получивший название «Херфиндаля–Хиршмана»: «Каковы личные мотивы и внешние причины лояльности, критики и разрыва эмоциональных, политических и духовных связей с Россией всех мертвых, живых и еще не рожденных индивидов?»

Надгробия над могилами российских и зарубежных кладбищ, а также статистика вынужденного бегства и добровольной эмиграции из России за сто лет тоже свидетельствуют о важности проблемы. Всякое честное слово на эту тему никогда не потеряет важности. Но мнение мыслителей и ученых особенно важно.

Более ста лет назад русский философ Густав Шпет писал жене: «Чем больше теперешние «любители» России будут стараться на проведение своих идей, связанных с прошлым и своими корнями, тем труднее будет создание новой России. С Россией произошло то, что с домом Романовых: и чем скорее Романовы придут к сознанию нового положения, смирятся, и, отбросив державные планы, примутся за мелкую и скромную работу, тем им лучше. Россия должна отказаться от мировой политики, перейти на роль второстепенного и даже третьестепенного государства, заняться внутренним устроением и культурой..., тогда она не погибнет вовсе, даст новых людей и новый «патриотизм». Но он же писал о ненависти к русской душе. Хотя и не мог отказаться от размышлений о ней: «Не могу оторвать себя даже мысленно от России».

Он знал причины революций

Изучением такого мыслителя, как Макс Вебер, я занимаюсь с 1974 года. Но лишь в 2007-м были опубликованы переводы на русский язык его статей о России и русских революциях.

Так вот Вебер исходил из того, что государственные интересы не являются объективными, поскольку они зависят от идеалов и ценностей. Здесь он ничего нового не привнес: от Гегеля идет традиция трактовки международной политики как сферы реализованного произвола.

Но зато Вебер описал причины русских революций.

Он считал, что вместо своих идеалов и ценностей царизм построил в России всего лишь страшную систему порабощения народов. Вебер квалифицировал русские революции 1905 и 1917 годов как первую попытку перехода России к демократии. Но ничего из этого не вышло, кроме диктатуры. Причины краха первой попытки были указаны выдающимся социологом еще по горячим следам тех далеких событий.

Первой и главной из них является специфика российской бюрократии. Вебер определял ее как паразита, единственный смысл которого состоит в поддержке баланса политических сил в обществе. Николай II всерьез не думал превратить страну в правовое государство и обеспечить гарантии личной свободы. Царь понимал лишь интересы полиции и полицейской бюрократии.

«Неужели когда-то всё было в этих руках...» Фото © РИА Новости

Перепалки рождали горы переписок.

Вебер подчеркивал, что повторяющиеся на протяжении столетий конфликты в России обусловлены спецификой ее правительственной машины, которая разделяла страну на министерские сатрапии. Они оспаривали сферы влияния и жили в атмосфере постоянных административных интриг.

Перепалки чиновников порождали необъятную переписку. Ее вели обученные в Германии ученые-эксперты, изучавшие для этого всю российскую и иностранную литературу по государственному праву, экономике и истории. При такой государственной машине продажность и халатность чиновников приходится рассматривать как положительный элемент. В то же время российский свод законов – это беспорядочная груда статей, которую невозможно считать эффективным правовым источником. Их соблюдение привело бы государственную систему к полному абсурду.

Поэтому любой способ ускользнуть из сетей бюрократии оказывался необходимым для защиты человеческого достоинства подданных. Система самодержавия могла функционировать только при условии правления спустя рукава.

«Бюрократическая рационализация самодержавия во всей внутренней политике, – писал Макс Вебер, – теперь оказывается сферой специалиста, а это означает при недостатке независимости у власти исключительное господство бюрократии».

Русская бюрократия обладала и обладает крестьянской хитростью и монгольским коварством. Она изощрена в каждом отдельном случае, но с политической точки зрения мало что соображает. Всегда изыскивает юридические петли для бюрократизации парламента.

Ну а для оправдания полицейского произвола русская власть обычно ссылалась на террористов. Однако бесправие лишь возбуждало симпатии к террористам и увеличивало число террористических актов. Поэтому Макс Вебер квалифицировал русское правительство как главного убийцу, который первым должен перестать убивать.

Чиновник в политике ноль

Российские чиновники не в состоянии выдвигать из своей среды «государственных деятелей», способных осуществлять реформы. Все документы российской государственной жизни всегда направлены к одной и той же цели – самосохранению полицейского режима. Против полчищ насекомых (так Вебер определял русскую бюрократию и полицию) не помогут никакие великие дела.

Другой причиной краха первой попытки перехода России к демократии является специфика политического режима, связанная с отношением между бюрократией и политикой.

«Даже самый выдающийся чиновник, – писал Макс Вебер, – не годится для того, чтобы быть политиком, и наоборот. А царь был таким политиком еще меньше. От тех, кто действует на скользком льду политики, требуются особые качества: жесткий практицизм, точный глазомер, бесстрастное хладнокровие, способность действовать молча. Эти свойства не есть наследственное достояние Короны. Развить эти свойства трудно любому монарху, потому что само положение монарха располагает его к романтическим фантазиям… Как раз в монархических государствах нужны сейчас сильные правители, способные в случае необходимости именно исключить из игры политически бездарного государя в интересах государства».

Хорошо бы еще и с человечеством это помягче обсудить. Фото  PhotoXPress.ru

1) в их решения не вмешивался такой бездарный монарх, как нынешний царь;

2) им была обеспечена достаточно широкая общественная поддержка;

3) они знали, как ведется силовая борьба там, где в силу самой природы дела регламент, приказы и бюрократическое послушание непригодны как средства достижения цели, а именно так обстоит дело в большой политике…

Так вот, исключить по практическим соображениям в его же интересах и в интересах страны бездарного монарха из политического процесса, не разрушая политической структуры, может только очень сильная и пользующаяся доверием широких слоев избирателей парламентская власть.

Но такие тривиальные человеческие качества, как ревность профессионального чиновничества, льстивость напускающих на себя «монархизм» плутократов и эстетический снобизм образованных филистеров и литераторов (всегда пресмыкающихся перед тем, что теперь в моде и, стало быть, «благородно»), десятилетиями мешали установлению этого простого порядка вещей».

Однако решить эту проблему мешает взаимосвязь российского империализма, интеллектуализма и национализма, которую Макс Вебер описал в статье «Русская революция и мир».

Три формы порочного империализма

Поскольку царизм построил в России самую страшную из мыслимых систему порабощения народов за всю историю, то русский интеллектуал, к какой бы партии он ни принадлежал, становится не национально, а националистически и империалистически ориентирован. Эта ориентация может принимать разный колорит, но суть остается неизменной.

Империализм может выступать в деспотической, либеральной и социалистической формах. По определению Макса Вебера, империалист – это тот, кто за пределами сферы интересов свой нации силой вмешивается в дела других наций. На этой основе выдающийся социолог высказывал общую рекомендацию о взаимосвязи политики и демократии в России: «Русские политики должны забыть о делах чужих наций; только так они могут доказать, что они подлинные демократы».

Таким образом, российские революции начала ХХ века обострили проблему бюрократии, составными частями которой являются подпроблемы повторяющихся конфликтов, специфики политического режима, политической бездарности первых лиц государства и взаимосвязи российского империализма, интеллектуализма и национализма. Можно ли считать эти проблемы общими характеристиками политического контекста в России на протяжении ХХ века, и если «да», то как их решать в ХХI веке? Так видится мне главный вопрос, позволяющий связать прошлое, настоящее и будущее нашей страны как синтез различных времен и опыта разных поколений, вплоть до каждого индивида, с рождением которого в мир приходит нечто новое.

А затем оно глохнет под пятой всех перечисленных ранее условий, обстоятельств, институтов и конкретных лиц.

В общем виде ответ на вопрос дается в громадном массиве научной и художественной литературы последнего двадцатилетия. В этой литературе описываются различные аспекты второй попытки России в конце ХХ – начале ХХI века осуществить реформы и перейти к демократии с одновременной фиксацией неудачи этой попытки. Из всего массива данной литературы я здесь сошлюсь лишь на три книги, в которых показана актуальность констатаций Макса Вебера для СССР/России конца ХХ – начала ХХI века. Речь идет о специфике персоналистского режима в современной России, его влиянии на высшую исполнительную власть и отношении между властью и законом на всем протяжении ХХ века и в начале ХХI века. Выводы этих книг совпадают с результатами моих почти 50-летних исследований.

Ни политическое руководство бывшего СССР, ни правительство современной России даже не пытались извлечь практических выводов из теории бюрократии для преодоления тотальной бюрократизации государственной власти и управления.

Система сильно устарела

В России веберовская концепция «рациональной бюрократии» используется для апологетики существующего режима и манипуляции обществом; современное российское законотворчество не выражает интересы населения, а обслуживает произвол вершины и других звеньев государственного аппарата.

Этот аппарат раскололся на несколько клик, ни одна из которых не выражает общие интересы населения страны. Политическая система российского государства устарела, а так называемая оппозиция была и остается частью властно-политического истеблишмента. Сам способ постановки и обсуждения социальных и политических проблем в современной России является разновидностью манипуляции обществом со стороны власти, ее специальных и идеологических служб. Иначе говоря, бюрократический контекст политики является важным при обсуждении всех социальных и политических проблем сегодняшнего и завтрашнего дня.

Их мысли очень совпадают

Констатирую: мысли русского философа (высказанные приватно, в письме жене) и германского социолога (высказанные публично) совпадают почти дословно. Причем оба они в то время находились в воюющих между собой странах. И оба советовали России отказаться от мировой политики.

Оба связывали патриотизм с демократией. Случайно или не случайно это совпадение? Во всяком случае, мы имеем дело с такой трактовкой патриотизма, когда его реализация связана с отказом России от мировой политики и перенесением главного акцента на культуру. На протяжении ХХ века об этом проекте никто даже не упоминал. Все советские политики развивали иные проекты, в которых культура была пристегнута к политике. Реанимация геополитики в постсоветские времена привела к появлению геоэкономики и геокультуры как следствий геополитики. Значит, связь между российским империализмом, интеллектуализмом и национализмом не разорвана.

При анализе проблемы можно вдохновляться констатацией Густава Шпета: борьба между культурой и государством – правило русской истории. Правительство бездарно, лишено творчества и утилитарно. Правительственная и бюрократическая интеллигенция присвоила себе в России прерогативы интеллигенции аристократической. Отсюда специфические особенности истории русской культуры. Правительство консервативно, оно репрезентирует инстинкт самосохранения и потому не может быть творческим.

Примеры борьбы между культурой и правительством во множестве дает социальная и политическая история России на протяжении последних 100 лет. Для анализа процессов и результатов этой борьбы (включая настоящий момент) вполне можно применять синтез марксового и веберовского подхода к русской бюрократии. Оба мыслителя сходились в определении русской бюрократии и полиции как паразитических полчищ.