О войнах и воинах, тайных и явных

«Былинники речистые» сейчас свой рассказ заведут. Фото агентства «Москва»

Указанные характеристики отражаются в деятельности всех звеньев государственной машины – законодательства, суда, прокуратуры, полиции, армии… Хотя каждое из них претендует на относительную самостоятельность, собственную специфику и ведет скрытую борьбу с другими звеньями машины. Такова рутина повседневной государственной жизни, которая с успехом существует и в нынешней России.

Не зря же современное российское государство квалифицируется профессиональными политологами и юристами как постмилитаристское, административное или полицейско-бюрократическое.

Тридцать лет назад я даже предложил разделить все советское общество на две крупных группы: полицеизирующих и полицеизированных индивидов.

В состав первой группы тогда входили аппарат КПСС, кадры профессиональных военных, государственной администрации, органов внутренних дел и госбезопасности, а также пенсионеры всех указанных структур.

В состав второй группы входили все те, кто реально или потенциально был, хотел или пытался быть предельно свободным от влияния первой группы. В то же время понятно, что постсоветская история России сформирована представителями как раз первой, можно сказать, силовой группы. Это такое оригинальное меньшинство, которое никогда не было и не будет «безмолвствующим большинством», если воспользоваться образом французского историка Фернана Броделя.

Впрочем, полицию как институт власти я никогда (и ни в каком государстве) не видел на последнем месте среди остальных структур, обеспечивающих порядок и безопасность общества.

Если же говорить о России, то на протяжении последнего 30-летия наша полиция потихоньку выдвинулась на первые роли. Ее бытие уже невозможно представить без давления и пропаганды. Полиция обычно применяет то и другое для защиты той версии политического режима и социального порядка, которые существуют здесь и сейчас.

А принцип «здесь и сейчас» не может не противоречить праву и морали.

Причем здесь дядя Степа

Как правило, действия полиции мотивируются соображениями «защиты» государства, правопорядка, здоровья, жизни и безопасности граждан «как таковых». Повседневная полицейская практика призвана разрешать противоположность между юридическими и политическими абстракциями и между конкретными людьми и ситуациями. Однако даже минимума нравственной чувствительности и интеллектуальной проницательности достаточно, чтобы понять: такое разрешение всегда было, есть и будет спорным.

Для блокировки самой возможности возражения граждан полицейские структуры всегда пытаются наладить сотрудничество с обществом. Такое сближение с массами – необходимое условие улучшения полицейского бытия. Действительно, без социальной поддержки выполнение полицейских функций невозможно. Все полиции мира сотрудничают с населением. Мотивы сотрудничества могут быть разными – от страха перед полицейской машиной и стремления стать держимордой для удовлетворения собственных материальных интересов и властных страстишек до превращения дяди Степы, майора Пронина, старшего лейтенанта Анискина в идеалы гражданского поведения.

Место полиции в обществе можно определить и как диалектику принципов насилия и сотрудничества. Эти принципы по-разному проявляются во множестве сфер социальных отношений, деятельности и сознания. В истории не было полиции, действующей только с опорой на насилие. Но не было и полиции, с которой сотрудничает все общество, хотя некоторые страны стремятся к этому идеалу.

Отношение между принципами насилия и сотрудничества определяет место полиции в любом обществе – от древних Египта и Греции до современной России, США и остальных стран. Но при этом невозможно доказать, что чем больше полиция сотрудничает с обществом, тем меньше полицейского насилия.

Такой процесс возможен только при эволюции монархий и диктатур в направлении гражданских обществ и правовых государств. В результате такой эволюции физическое насилие заменяется нормами права, сильным чувством правопорядка и связанным с ними давлением общества на индивидов.

В правовых государствах полицейское насилие направлено на асоциальных индивидов. Такое направление одобряется большинством граждан и строго регламентируется законом. Но это не значит, что в отдельных случаях оно не может быть суровым и даже дискриминирующим не признающих правил поведения граждан.

Обычно не общество стремится к сотрудничеству с государством, а государство само навязывает его населению при реализации полицейских задач. Сближение населения с полицией мотивируется государством как программа социализации полиции.

В ее состав входит выработка такого принципа терпимости к власти, когда лояльность отождествляется не просто с подчинением ее приказам, а подчинением конкретных людей конкретным «ментам» здесь и сейчас. А между тем соблюдающий закон полицейский может вызывать отрицательную реакцию. Поэтому социализация полиции есть процесс воспитания верноподданных вместо сознательных граждан.

Двойственность этой службы выражается в ее разделении на силы принуждения и культурную полицию, восходящую к практике Нового времени и закрепленную в практике прусской модели, которая транслировала христианское понимание государства как субъекта заботы о гражданах. Данное попечение выразилось в практике «благочиния», связывающей религиозный культ с деятельностью служителей правопорядка.

Отсюда понятна также популярность советского литературного героя дяди Степы. В результате такой художественности защита населения как главная задача деятельности полиции подменилась зримым укреплением и развитием полицейского аппарата в виде мощной бюрократической пирамиды с министерством на вершине.

Как вырастить хорошего врага

Однако уже и в таком виде надо было учитывать полицейскую сеть государства, которая обычно ведет к отождествлению полицейских и общественных функций. По мере роста и расширения этой сети увеличивается полицейское вмешательство государства в дела общества.

Существенным элементом такого управления является полицейское использование армии, организация добровольных полицейских формирований и их пропагандистской и идеологической обслуги. Потому что такая модель фиксирует и показывает сотрудничество общества с государством, где последнее обладает легитимностью при выполнении полицейских функций.

При этом полицеизированные социальные группы не могут не оказывать полицеизирующего влияния на остальное общество, которому такая сцепка помогает удерживать массы в управляемом состоянии и режиме стабильности.

В авторитарном обществе полицейская практика включает в себя возможность регламентированного применения насилия.

По мере модернизации общества сфера применения насилия сужается, оно направляется преимущественно на стигматизированные социальные группы. Одновременно вмешательство армии и добровольных полицейских формирований становится единственной гарантией поддержания социального порядка в развивающихся индустриальных центрах.

С политическим вмешательством в полицейские заботы появляется концепция страны как осажденной крепости, в которой то и дело возникают внутренние враги.

Это очень эффективный, исторически проверенный миф, способствующий росту внутреннего контроля государства над населением.

Однако урбанизация общества и связанная с ним миграция ведут к появлению и углублению разрыва между требованиями властей и возможностями контроля, который выражается в увеличении сферы полицейского надзора. В итоге этот процесс обращается против самих надзирателей.

С точки зрения полицеизирующих и полицеизированных социальных групп, их рост, как и их снижение, считаются бюрократической характеристикой любого современного общества. Для конкретного анализа надо лишь учитывать особенности полиций конкретных стран в условиях выбранного места и времени.

Но остается открытым вопрос: насколько население ощущает недостатки, обременительность и болезни полиции как политического института?

Ответить на это можно, лишь учитывая, какую роль играют военно-полицейские структуры в политике того ли иного государства. Потому что эти структуры могут быть вписаны как в разработку теории демократии, так и в конструировании очередной автократии.

Роберт Даль, американский политолог, один из основоположников концепции плюралистической демократии, считал, что период после 1980 года особенно важен для демократической трансформации в мировом масштабе. По Далю, одним из главных условий этого процесса является гражданский контроль над институтами насилия.

Государство может использовать все экономические, социальные, психологические и физические средства насилия. Но обычно в этом наборе доминируют физические инструменты – армия и полиция. Вплоть до настоящего времени они используются для подавления демократии. В целях борьбы с этой традицией Даль предлагал подчинить армию и полицию гражданскому контролю; учредить гражданских контролеров над аппаратом насилия, следящим за демократическими процедурами. Однако возможность контроля над армией и полицией зависит от двух факторов: организация аппарата насилия и определение военных средств, которые могут быть применены во время того или иного гражданского мероприятия.

Это очередь не в Мавзолей, а скорее на трибуну. Фото РИА Новости

После Второй мировой войны эта угроза стала универсальной в том смысле, что перед ней склоняются даже развитые демократии. Профессионализм создал социальную и психологическую пропасть между военными и гражданскими силами.

Поэтому демократические государства заинтересованы в предотвращении военных переворотов. Чтобы лишить военно-полицейские структуры способности к насилию, они ликвидируют вооруженные силы или оставляют небольшую армию с учетом соотношения сухопутных и морских сил; ставят армию и полицию под контроль местной власти; составляют эти вооруженные части из людей с демократическими убеждениями; идеологически обрабатывают профессиональных военных. Такие задачи сформулировал Роберт Даль.

А вот российский военный журналист Александр Гольц считает, что государство расходует огромные средства на институты, неспособные выполнять функции, для которых они предназначены.

Вот фрагмент его размышлений на эту тему: «Анализ ситуации в современной России позволяет заключить, что речь может идти пока только об осознании, а не решении проблемы. Ликвидации вооруженных сил еще не произошло. Соотношение сухопутных и морских сил еще не стало предметом публичного обсуждения. Армия и полиция подчиняются центру, а не находятся под контролем местной власти. Вооруженные силы не формируются из людей с демократическими убеждениями, поскольку таких людей в российском обществе пока меньшинство. Выработка демократических убеждений среди профессиональных военных пока еще есть дело будущего».

То же самое можно сказать и о спецслужбах.

Общество невидимых героев

Не так давно в России появилось Общество по изучению истории отечественных спецслужб. В первом выпуске трудов его руководитель, знающий эти структуры не понаслышке, Александр Зданович и его компетентный соавтор Иван Васильев написали о том, что надо осмыслить причины роста роли спецслужб в ХХ веке.

При этом они привели следующие аргументы: еще никогда в истории человечество не решало столь масштабных задач, в центре которых стояли бы спецслужбы, создание которых было объективной исторической необходимостью.

«Их функция в обществе и государстве равнозначна функции пахарей, строителей и воинов; в каждом обществе цель и функция самосохранения является главной. Эта цель достигается в борьбе по принципу: сильный берет верх над слабым; у безопасности всех времен и народов есть своя тайна, благодаря которой функция спецслужб является вечной; главная задача этих структур – беречь и сохранять их, при этом владеть тайной окружающих прямых и потенциальных врагов; тайна – это слабости данного социума; масштабная тайна сосредоточена в недрах верховной власти и именуется государственной. На данном витке европейской цивилизации спецслужбы в любом международном конфликте выступают важнейшими ресурсосберегающими факторами. А разрушительное воздействие внешних сил на центральную политическую власть является «инфекционным заболеванием» для государства. Без получения информации о ближних и дальних соседях ни один нормальный правитель не мог успешно вести свои дела; эта функция являлась величиной постоянной для любого социума на всех стадиях его развития».

В заключение авторы ставят задачу вычленить внутреннюю логику развития спецслужб, особо отмечая роль социологии и политологии как интеллектуальной оснастки спецслужб. По их мнению, аналитическая мощь спецслужб возрастала многократно по мере того, как на вооружение брались объективные научные критерии указанных гуманитарных дисциплин. Образцы системного подхода в организации и деятельности спецслужб в начале ХХ века показали немцы, явившие миру еще в ХIХ столетии непревзойденные образцы философско-социологического мышления.

Как я обслуживал спецсвязь

Я не немец и не собираюсь им быть. Мне больше нравятся китайцы. Остальным требованиям поставленной исследовательской задачи соответствую. В армии служил старшим специалистом спецсвязи, имел первую форму допуска к секретам. В армии начал читать Гегеля, после армии долгое время изучал Карла Маркса и Макса Вебера. О каждом из них написал книги. Но вначале скажу об одном секрете. Я обслуживал спецсвязью руководство Ясненской ракетной дивизии. Недавно нашел о ней сайт в интернете, вспомнил своих командиров и хороших ребят, с которыми пришлось служить. Если о них пишут в интернете, неужели мой секрет устарел?

«Дядя Степа, а ты что здесь? Милицию уже упразднили?» Кадр из мультфильма «Дядя Степа – милиционер». 1964

Мне кажется, большинство начальников использовали секретный канал, считая позорным пользоваться обычной связью. Видимо, существует разновидность властного тщеславия, которое порождает сам факт причастности к тайнам и секретам.

Для таких наблюдений вовсе не обязательно служить в армии. То же заключение можно вывести из чтения множества секретных документов по истории СССР, которые были опубликованы лишь в 1990-е годы. Короче говоря, мой армейский и научный опыт давно переплелись. Потому что оба базируются на детской романтизации военной тайны, завещанной нам Аркадием Гайдаром, и целыми складами литературы о «героях невидимого фронта». Так что я удивляюсь некоторым тезисам, высказанным Александром Здановичем и Иваном Васильевым.

Я, например, не смог бы провести различие между бюрократической тайной и государственными секретами, потому как это крайне сложно. Но уверен, что любой чиновник будет отстаивать их тождество.

Кроме этого, я думаю, что на протяжении последних десятилетий существования СССР надзор над гражданами возрос. Институт «смотрящих» (надзирателей) преобразовался из тюремного феномена чуть ли не в составление универсальной характеристики нашего общества.

Была ли в этом «объективная необходимость» или эта тенденция объясняется просто интересами сословия самих смотрящих? В любом случае я бы советовал прислушаться к тем, кто постиг искус военной и государственной тайны и нашел в себе мужество относиться к ней критически. Прежде всего речь о выдающихся писателях-фронтовиках, а также о честных историках.

Михаил Геллер писал, что Россией в ХХ веке управляли люди, желающие улучшить систему, не меняя ее основ. Но если он подходил к истории прошлого столетия однозначно критически, то российское общество до сих пор не может похвастаться тем, что у нас наконец-то восторжествовал демократический плюрализм.

Ничего подобного! Мы по-прежнему делимся на своих и чужих, врагов и друзей, на свое «белое» и свое «черное». Подход к теме спецслужб ничем от этого противостояния не отличается.

Большая часть населения доверяет армии и спецслужбам, представители которых считают своей главной задачей сохранение государства. Но все же как минимум часть отечественных писателей и историков считает армию и спецслужбы элементами тоталитарного строя и могильщиками государства.

Сам факт разброса мнений свидетельствует о существовании проблемы. Поэтому предлагаю рассматривать роль этих силовых институтов с точки зрения полицеизирующих и полицеизированных социальных групп. Их численный рост можно считать общей бюрократической характеристикой модернизирующихся обществ. Для конкретного представления об этой характеристике надо учитывать особенности генезиса и функционирования полиций конкретных стран, в том числе России/СССР.

По ту сторону фронды

Степень полицеизации общества может изучаться с учетом феноменов и проблем, обнаруженных и поставленных классиками российского политического сыска.

Это им знакомы проблемы отбора и руководства агентами; способы создания полицеизирующих групп в соответствии с национальными, профессиональными, политическими и гендерными критериями; методы определения душевной предрасположенности некоторых людей к сотрудничеству с полицией. Также важны специфика корпоративного сознания и поведения полицейских и шпионов; связь в деятельности полиции своекорыстия со стремлением к сенсации, а заодно и к славе.

Мемуары руководителей политического сыска Российской империи позволяют сформулировать гипотезу: русская душа – это особая предрасположенность к доносительству. Таков мой крохотный вклад в теорию русской души, о которой пишут целые тома, но этот ее «заветный уголок» посещают мало. Однако взять да и провести эксперимент в виде написания доноса на кого-нибудь из ближних ради практического обзаведения русской душой у меня духу не хватает. Приходится ссылаться на суждения «бойцов невидимого фронта» и научные исследования.

На тот же концепт государственного цинизма, сформулированный немецким философом Петером Слотердайком в результате изучения этой теории, ссылаются и другие ученые. Это учение позволяет выйти за рамки затянувшегося спора между сторонниками теорий тоталитаризма и модернизации при изображении истории России ХХ века.

Идеи Слотердайка вводят нас в центр необходимых споров, помогают идентифицировать и объяснить личные и институциональные социальные роли, заметить главные фигуры, ведущие данную полемику. Ни по одному вопросу здесь нет (и не может быть!) общепринятых взглядов и казенных мнений. Поэтому я предлагаю рассматривать феномен доноса в контексте множества нерешенных проблем современности.

Сотрудничество конкретных лиц и целых организаций с аппаратами насилия главных политических конкурентов прошлого столетия надо рассматривать в контексте истории, теории и практики государственного цинизма.

С этой точки зрения «Критика цинического разума» может рассматриваться как программа междисциплинарного исследования всех аспектов такого сотрудничества индивидов с государством, когда они пишут друг на друга доносы. Особенным пристрастием к этому жанру литературы обладают профессиональные военные, чиновники, полицейские…

Современная Россия дает богатейший материал, позволяющий дополнить концепт Слотердайка. Скажу лишь об идеологических сюжетах.

В состав современного государственного цинизма в России (или российской «духовности») входят «дешевые благонамеренные поделки» (по удачной квалификации Вениамина Бибихина) вроде русского космизма, эстетики лада, русского мира, а также русской религиозной философии в части идей всеединства, софийности, православного энергетизма, «синергизма» и других продуктов панического сознания.

Тут следует особо отметить концепты российского традиционализма и евразийства, популярные среди политического руководства России, высших армейских чинов, офицеров спецслужб и т.д.

Среди них сейчас найдется немного интеллектуалов, зато очень многие лелеют полумистические представления о месте России в мире и своей собственной роли – возможно, в качестве намека на компенсацию за когда-то низкие заработки.

«Высших армейских чинов, – пишет Марк Сэджвик, – может характеризовать профессиональный интерес к геополитике, но в равной степени их отличает и профессиональная тенденция к упрощению. Примерно то же самое можно сказать о Службе внешней разведки (СВР), хотя там тенденция может быть обратной – не к упрощению, а к усложнению.

Федеральная служба безопасности (ФСБ) кое в чем отличается от этих организаций. Когда вознаграждение за работу в органах внутренней безопасности снизилось и в финансовом смысле, и в смысле престижа, упал и профессиональный уровень офицеров ФСБ. Среди них сейчас найдется немного интеллектуалов, зато очень многие лелеют полумистические представления о месте России в мире и своей собственной роли в истории».

Следует упомянуть также политику ностальгии по СССР, идеологию «особого пути» страны, использование советско-германской войны для легитимизации нынешней власти в России, концепт Новороссии и т.п.

Ностальгия – это тот же патриотизм. А значит, это тоже не мысль, а чувство. А если к такой эмоции прибавляется глубокий провинциализм, то дальше уже идет радостный изоляционизм и т.п.

Такое ощущение мира находит сбыт в качестве пропагандистского обеспечения внутри- и внешнеполитических акций нынешнего российского руководства и в этом смысле может рассматриваться как множество конкретных проявлений государственного цинизма в сфере идеологии.

Одно лицо для дома. Другое – для общества

Требуется изучение и противодействие всей сфере политического и идеологического китча, включая способы его использования для обоснования государственного цинизма в сфере общих и профессиональных, политических и уголовных интересов и связанных с ними доносов.

Тема военного цинизма тоже поставлена в работах Слотердайка. И она может конкретизироваться на основе изучения российского материала. А проблема, конечно же, нуждается в исследовании. Мой подход к ней определяется некоторыми концептологическими посылками.

Так, историю российских и советских войн уже давно надо было писать не только под углом зрения героизма и побед (как гласит официальная точка зрения), но и с учетом отрицательных примеров военных действий с нашей стороны.

То же самое относится к культивированию агрессивного менталитета. Нормальная армия никогда не имеет права становиться институтом коллективной шизофрении. А в реальности часто получается, что чем губительнее действует оружие на расстоянии, тем трусливее тот, кто им обладает.

Это фашизм был, есть и всегда может быть адептом военного цинизма, демонстрацией безоглядной жестокости. Но мы-то и в мыслях, и в действиях должны быть иными. Да, в огне сражений это делать нелегко. К тому же нынешняя эпоха провозгласила иллюзорное главенство политики над военным делом. Поэтому главная проблема состоит в отчетливом и сознательном противостоянии данным шизофреническим стратегиям.

Духовно-политическая терапия населения современной России может вдохновляться не только идеями Слотердайка, но и констатациями острых размышлений мастеров отечественной литературы. Взять хотя бы маленький монолог писателя, который зафиксировал феномен «злой тупости государства». В свое время его с болью обнаружил Юрий Нагибин: «Почти все советские люди – психические больные. Их неспособность слушать, темная убежденность в кромешных истинах, душевная стиснутость и непроветриваемость носят патологический характер. Это не просто национальные особенности, как эгоцентризм, жадность и самовлюбленность у французов, это массовое психическое заболевание. Проанализировать причины довольно сложно: тут и самозащита, и вечный страх, надорванность – физическая и душевная, изнеможение души под гнетом лжи, цинизма, необходимость существовать в двух лицах: одно для дома, другое для общества».

Если перечисленные сферы деятельности воплощают и стимулируют государственную рутину, то где, как и когда может возникнуть политическое творчество, способствующее подлинному обновлению общества? Эти вопросы нуждаются в специальном и более серьезном исследовании, нежели эти заметки. n

Ростов-на-Дону