Коррупция себя не жалеет. Экономика и политика в тревожных, но реальных сюжетах

Так коррупцию пытается победить театр. Сцена из спектакля «Ревизор». Фото РИА Новости

Сингапурский опыт борьбы с коррупцией не приживается в России. Во всяком случае, так было отмечено в статье Анатолия Комракова, опубликованной в «Независимой газете» 20 ноября прошлого года. Причем это было заключение специалистов из Сингапура, которое они представили российским чиновникам.

На этой встрече в очередной раз была озвучена одна из неумирающих причин живучести коррупции. Это защита властями уличенных в немалом грехе, скорее всего нерядовых граждан.

По данным Следственного комитета РФ, за девять месяцев 2019 года в суды было направлено 6,5 тыс. уголовных дел об 11,6 тыс. коррупционных преступлений, расследованных следователями ведомства. Причем наибольшее количество преступлений коррупционной направленности (около 30%) было связано с дачей и получением взяток.

Так это же данные даже не за год. К тому же они касаются тех коррупционеров, которые были уличены. Какова же тогда полная картина коррупционной «деятельности» в современной России, включая тех, кто еще не попался в поле зрения органов правосудия?

У известного политолога, доктора политических наук Алексея Чернышова есть монография «Власть как «вечный» двигатель», в которой он представил анализ этого феномена в целом и в отдельных аспектах ее функционирования в современном российском обществе. И в этой работе можно без труда найти главу «Власть и коррупция».

После трех характеристик современного западного общества – планирование, управление и манипулирование – Алексей Геннадьевич сообщает, что российское общество уже добавило четвертую характеристику. А именно – тотальную коррупцию. Он это явление рассматривает не только и не столько с позиций нарушения законности и морали коррупционерами и уж тем более не с методов и стратегий пресечения определенных сделок.

Чернышов берет шире. Он уверен, что коррупцию необходимо рассматривать как систему отношений, пронизывающую все структуры государства и общества».

Поэтому неудивительно, что, когда появилась эта монография, одну из первых рецензий написал главный редактор журнала «Власть» Аркадий Лапшин, который сразу предупредил читателей, что у него получилась не оценочная статья, а продолжение тех или иных мыслей Чернышова уже со своими дополнениями к явно неиссякаемой теме.

Лапшин: «Коррупция у нас не просто деятельность, связанная с нарушением закона. Она стала частью производственных, социальных, политических и любых других отношений. Механизм власти без коррупционной смазки не работает, он так устроен. Принадлежность коррупции действующей модели власти стала чем-то обыденным, регулярным и привычным. Мы уже воспитали поколения людей, которые просто не понимают, как жить без взяток и откатов. Разумеется, коррупция существовала везде и всегда, но у нас она приобрела какой-то особый статус».

Чернышов: «Поэтому борьба с ней должна пониматься не только как борьба с конкретными коррупционерами, которые не могли бы уйти от ответственности за содеянное. Это деятельность, направленная на формирование такой управленческой модели, в которой был бы поставлен заслон продаже своей должности и «монетизации» своего места во властной иерархии».

Лапшин: «Стабильность власти при сегодняшних масштабах коррупции подвергается большим рискам, ибо она подрывает основу основ любой власти – ее легитимность – и углубляет отчуждение между властью и народом. Патрон-клиентские отношения, теневой рынок, ручное управление – все это деформирует легитимацию власти, углубляет социальное неравенство в российском обществе.

Легитимация власти в условиях сетеинформационного общества отличается от прошлых политических практик. В XXI веке посредством медийных и сетецифровых технологий легитимность власти может обеспечиваться формально, фактически же возникает сложная искусственная конструкция, подвижность и текучесть которой затрудняют ее научную оценку. Доверие к власти падает».

Чернышов: «В системе информационного открытого общества, в которое мы вступили, при всеобщем нарастании потока разнородной информации и знаний мы тем не менее сталкиваемся с проблемой «хронического дефицита смысла» и реальности, теряющей любые отличия от заурядного муляжа».

Лапшин: «Как результат, возникают различные альтернативные социальные и политические течения, адаптация к которым со стороны традиционных властных структур идет крайне болезненно и конфликтно. Власть становится зависимой от сетецифровых отношений и технологий».

Может быть, такой обмен мнениями и автора книги, и ее рецензента мало что дает реальным борцам с коррупцией. Наверное, у тех должны быть и, хочется верить, что вовсю заработают свои рациональные и эффективные технологии, среди которых должны быть не только следственные действия соответствующих служб.

Семь принципов и никакой реакции

Но даже если это случится, больших изменений в лучшую сторону не произойдет, пока на передней линии борьбы не появится такое действующее лицо, как российское общество. Уж оно-то должно наконец задать перца коррупционерам. Тем более что у нас в России противодействие этим разрушительным силам сегодня уже может строиться на семи ключевых принципах:

1) признание, обеспечение и защита основных прав и свобод человека и гражданина;

2) законность;

3) публичность и открытость деятельности государственных органов и органов местного самоуправления;

4) неотвратимость ответственности за совершение коррупционных правонарушений;

5) комплексное использование политических, организационных, информационно-пропагандистских, социально-экономических, правовых, специальных и иных мер;

6) приоритетное применение мер по предупреждению коррупции;

7) сотрудничество государства с институтами гражданского общества, международными организациями и физическими лицами.

  И это уже не фантазия, а перечень действий из статьи 3 Федерального закона «О противодействии коррупции» от 25.12.2008 № 273-Ф3.

Там же в разъяснениях к перечню, в частности, говорится, что, согласно закону, мерами по профилактике коррупции являются формирование в обществе нетерпимости и негативного отношения к коррупционным проявлениям, развитие институтов общественного контроля, проверка сведений по гражданам, которые претендуют на должности госслужащих, увольнение чиновников, не предоставляющих сведения о своих доходах либо предоставляющих ложные данные.

Казалось бы, ничего невозможного для общества в борьбе с коррупцией уже не осталось. Но оказывается, что люди, которые все это знают, а также те, кто о таких принципах никогда ничего не ведал, относятся к этому документу, мягко говоря, никак.

А так выступала за одного нескучного политика веселая молодежь. Фото РИА Новости

Международное антикоррупционное движение Transparency International совсем недавно опубликовало «Индекс восприятия коррупции (Corruption Perception Index, CPI) за 2019 год».

Причин сильно радоваться этому документу у нас, конечно, нет. Россия набрала 28 баллов из 100 и поднялась на одну позицию выше, заняв 137-е место из 180. Столько же набрали такие мощные олимпийцы, как Доминиканская Республика, Кения, Либерия, Ливан, Мавритания, Папуа – Новая Гвинея, Парагвай и Уганда.

Россия на одной позиции с перечисленными странами? Да, это так и уже давно.

«Масштабы коррупции в России измеряются триллионами рублей ежегодно и не снижаются. Об этом еще в январе в интервью РИА Новости говорил глава Счетной палаты Алексей Кудрин. По его словам, коррупция приводит не только к утечке денег из экономики и бюджета, но и ломает механизмы экономического роста, что в конечном итоге приводит к обнищанию людей.

«Вопрос не только в том, что кто-то дал откат или какую-то сумму получил незаконно. Он делал это для какой-то цели: чтобы получить субсидию, контракт или лицензию или чтобы не получил кто-то другой. То есть коррупция искажает стимулы в экономике, и так мы теряем темпы экономического роста, а с ними и рост доходов населения, инвестиции и т.д.», – это заявил человек и специалист, которого трудно заподозрить в экономическом шапкозакидательстве. При этом, я думаю, он верит в «Индекс восприятия коррупции» (ИВК), измеряющий уровень восприятия коррупции в государственном секторе различных стран.

ИВК составляется на основании опросов экспертов и предпринимателей, проведенных независимыми организациями по всему миру, и выходит ежегодно с 1995 года. Сравнивать результаты ИВК разных лет можно с 2012 года. Страны ранжируются по шкале от 0 до 100 баллов, где 0 обозначает самый высокий уровень восприятия коррупции, а 100 – самый низкий. 

В последние годы положение России в ИВК остается стабильным. С 2015 по 2017-й она набирала по 29 баллов, в 2018 году потеряла один балл, и в 2019-м показатель остался неизменным. Более значительные изменения наблюдались в положении России в рейтинге: в 2015-м – 119-е, в 2016-м – 131-е, в 2017-м – 135-е, в 2018-м – 138-е.

Эти колебания связаны не только с переменами в рейтинге других стран и с включением или исключением некоторых стран из индекса, но и с тем, что у нас системное противодействие коррупции подменялось точечными уголовными делами, существующие антикоррупционные инструменты не развивались, а Конвенция о гражданско-правовой ответственности за коррупцию по-прежнему не ратифицирована Россией.

«В отсутствие политической воли к реальным изменениям противодействие коррупции обречено оставаться каргокультом. Точечные меры, принимаемые органами власти, которые отвечают за противодействие коррупции, а также локальные поправки к законодательству не способны кардинально изменить ситуацию в нашей стране – для этого необходимо выстраивать инклюзивную систему согласования интересов общественных акторов, которая не позволит власти принимать необдуманные решения в интересах узкой группы лиц», – считает Антон Поминов, директор центра «Трансперенси Интернешнл-Р». 

Для ленивых это просто счастье

Крепкий алкогольный напиток абсент к нашей истории отношения не имеет. На латыни absens, absentis значат «отсутствующий». Так вот абсентеизм в узком смысле – самоотстранение избирателей от участия в голосовании. В современных демократических обществах это весьма широкое явление. На выборы там могут не явиться и больше половины избирателей, имеющих право голоса.

В современной России это безобразие тоже уже прижилось. У нас, как и в «европах», наибольшую активность люди доказывают на общенациональных выборах. Хуже статистика на региональных голосованиях. А уж местное самоуправление может быть выбрано с преимуществом в несколько человек перед теми, кто впал в свой кипучий абсентеизм.

Но в советское время, когда я работал в молодежной газете «Комсомолец Кузбасса», ни о каком абсентеизме никто даже не заикался. КПСС и ВЛКСМ четко выполняли команды о непременном участии во всенародных выборах.

Так вот однажды в день такого праздника демократии я, уже не помню, по какой причине, на избирательный участок не явился. Но это бы ладно. На следующий день после планерки я задержался в кабинете главного редактора Рудольфа Теплицкого и в свободной беседе с прекрасным человеком и таким же журналистом взял да и брякнул: «Я на выборы не ходил».

Видел бы кто посторонний в ту минуту лицо Рудольфа Ефимовича и послушал бы эту утреннюю, с позволения сказать, политическую лекцию. Правда, вначале он закрыл дверь в свою приемную, чтобы этого не слышала молодая секретарша, и только потом начал…

Другими словами, в советское время участие активных людей в жизни Компартии и комсомола в большинстве своем проходило в явочном порядке. То есть «приди, опусти бумажку и шагай дальше, куда душа позовет». Выборы входили в набор определенных политических мероприятий, по участию в которых составлялись характеристики членов организации, измерялась их как бы общественная активность. Что же до пассивности, то дремать на собрании не осуждалось – устал человек, наработался. А вот на выборы не пойти – это уже был чистый троцкизм.

Отсюда понятно, на каком поведении люди могли сделать карьеру. А на каком – сорваться вниз. Показная верность идеологической машине – вот что было главным критерием. Сегодня, как мне кажется, такие машины не требуются. А идеализм вытеснен самыми разными частными ценностями и причинами.

Почему они не голосуют

Чаще всего на первый план выходило разочарование в институте выборов, восприятие его как бесполезного, не влияющего на жизнь людей («разочаровались – ничего не ждем», «не вижу смысла в участии»). Второй фактор – недоверие к выборам из-за фальсификаций («видимо, есть при подсчете голосов какие-то искажения», «люди не верят в честные выборы, они чувствуют, что их обманывают»).

А еще есть опрошенные, говорившие, что не идут голосовать из-за недовольства властями, выражая этим протест («Я за этого бездельника никогда на участок не приду», «Все они болтуны», «Из принципа не остановлюсь ни на ком» ).

Но когда говорят, что проблема политического абсентеизма в России стоит так остро в основном из-за отсутствия электоральной культуры у населения, то я думаю, что скорее всего так могут говорить кандидаты во власть, которых туда не выбрали. Тут уж как не свалить все на «дикость» голосовавших.

Еще можно с уверенностью утверждать, что политический бойкот имеет два серьезных направления своего развития. Первое – массовый, электоральный абсентеизм молодежи. Второе – наличие социально-психологических факторов, появившихся в результате общего состояния власти и общества. И тут уже надо говорить скорее всего об историческом понимании того, куда же идут сегодня страна, общество, власть.

Но может быть так, что неучастие выражает и более масштабное неучастие. Скажем, из-за несогласия с политической, экономической стратегией власти, включая государственное руководство. Но на это уже требуются смелость и энергия.

Абсентеизм может появляться и когда исчезает внешнее принуждение к политической деятельности. Или наоборот, когда человека не замечают, не включают в общее дело, и тогда он себя чувствует ущемленным.

В политической сфере есть абсентеизм партийной деятельности, участия в митингах и демонстрациях, в проведении коллективной голодовки…

К трудовому абсентеизму в широком смысле можно отнести абсентеизм персонала или отсутствия индивида на рабочем месте. А в узком смысле это может быть обыкновенный прогул.

Земледельческий абсентеизм интересен потому, что имеет свои позитивные стороны: например, если за ним стоит форма землевладения. Это когда владелец земли сам не участвует в производстве продукции, а получает доход в виде ренты. При этом земля обрабатывается арендаторами-фермерами или издольщиками в отсутствие ее владельца.

Но многие исследователи вообще не дают однозначной оценки этому феномену. С одной стороны, явление абсентеизма говорит о том, что у человека есть право выбора той линии поведения, которая соответствует его интересам. Но с другой, абсентеизм, несомненно, является свидетельством индифферентности людей к выборам, политическим событиям, к любой деятельности.

Но когда я встречаюсь примерно с такой декларацией «Борьба с существующим в нашем обществе абсентеизмом должна вестись на всех уровнях и во всех сферах», меня это не очень радует.

Вас не смущает здесь именно слово «борьба»? Не является ли такое действие нарушением прав человека? В советское время было такое явление, как тунеядство. Так вот многие творческие люди, начиная с нобелевского лауреата Иосифа Бродского представляли собой этих лиц, позорящих страну социализма, в которой был твердый девиз: «Кто не работает, тот не ест».

В нашем случае не появится ли лозунг: «Кто не голосует, тот хуже врага»? Не приведет ли повальная критика абсентеизма к тому, что начнутся санкции к тем, кто по каким-то причинам будет лишен какой-то части прав человека? И таких «лишенцев» может быть немало.

Опрос, который проводил на эту тему ВЦИОМ, показал, что российское общество разделено почти пополам. Чуть больше 50% опрошенных считает участие в выборах гражданским долгом, обязанностью. Чуть меньше 50% – правом человека на свободный и личный выбор.

Сам же уровень участия граждан во всех государствах с демократическими выборами снижается начиная с 1980-х годов. Причем это происходит как в тех, где голосование обязательно, так и в странах, признающих свободный выбор гражданина. В среднем в мире разница между уровнем участия в выборах в странах с обязательным и необязательным голосованием составляет чуть больше семи процентов.