Телеящик бед и побед

Духовную пищу телевидения принято запивать. Фото Depositphotos/PhotoXPress.ru

В современной России сегодня все сильнее заявляет о себе социальное расслоение, ширится бедность и нищета населения, не снижается произвол правоохранительных органов, коррупция чиновничьего и судебного аппарата, повсюду ощущается дегуманизация общества.

При этом часто блокируются каналы вертикальной социальной мобильности. В крупных городах возникают кастовые сообщества, и дети из таких семей становятся частью местных социальных верхушек; обычные юноши и девушки не имеют таких возможностей и чаще всего живут теми иллюзиями, которые конструируют для них в основном телевизионные каналы.

Интересно, что там в различных формах и жанрах постоянно рассказывают красивые истории про современных золушек или принцев, выросших с удивительной быстротой из бедных семей и преуспевших в личном обогащении, продвижении по карьерной лестнице, добившихся славы и любви окружающих.

Показывая все это, телевидение тем не менее затрагивает и такие темы, как прогрессирующее насилие, растущий эгоизм, забвение моральных принципов. Массовый зритель видит, как растет преступность, подтачивает государство коррупция, уничтожается природа, принимает пугающие размеры наркомания, алкоголизм, детская и подростковая проституция, порнобизнес, социальные болезни. При этом идет на убыль подлинная культура, насаждаются массовая развлекуха, клерикализм, религиозный обскурантизм, национализм, ущемление прав некоренного населения, ксенофобия.

Ученому не дано знать, как потомки используют его идеи. Памятник Зворыкину в Останкине. Фото агентства «Москва»

По телесюжетам можно понять, как ширится безудержное потребительство, растет отчуждение между людьми. Превращение городских центров в деловые кварталы днем и в центры развлечений вечером стало одной из форм деградации среды обитания. Городское пространство жизни стало пространством подавления. Мертвые города превращают людей в бездушные бизнес-машины. Впрочем, все, что я привел выше, читателям хорошо известно.

Но я хотел бы, чтобы, приступая к изучению и пониманию этих в большинстве своем негативных процессов, серьезные социологи, психологи, философы чаще обращались к концепции научно-технической контрреволюции, которую разработал Михаил Константинович Петров.

Борец с подавлением мысли

В 1940 году Миша Петров поступил в Ленинградский кораблестроительный институт. Но с началом войны ушел на фронт, где воевал разведчиком до 1944 года. После чего был направлен на учебу в знаменитый Военяз, который закончил с отличием и в котором стал преподавать иностранные языки. Но в 1956 году демобилизовался и поступил в аспирантуру Института философии АН СССР. Однако как человек, всегда отстаивающий свои взгляды, он смог защитить диссертацию «Философские проблемы науки о науке» лишь в 1967 году.

Toлько через два года Петров опубликовал статью «Предмет и цели изучения истории философии», которая вызвала идеологические обвинения в его адрес. А в 1970-м его отстранили от студентов и уволили из вуза по решению парткома.

Основные его работы увидели свет только после его смерти, а точнее – после развала СССР. Что же до его концепции «научно-технической контрреволюции», ее элементы он называл «формами подавления мысли». Петров писал, что прежние формы подавления мысли носили очаговый или канализирующий характер. Под угрозой крупных неприятностей запрещалось публично размышлять над «решенными» вопросами. Но другие области все-таки способствовали сохранению сложившихся отношений или казались свободной игрой ума. В них можно было проявлять чудеса изобретательности и теоретической изворотливости.

«Подобные подходы скорее формировали и уродовали мысль, но никогда по существу не преследовали задачу уничтожения мысли как таковой. Никто не решился бы открыто провозгласить курс на уничтожение мысли и в наше время, но ряд стихийно складывающихся и быстро развивающихся форм дренажа мысли не оставляют сомнения в общей направленности процесса», – писал Петров, и можно было подумать, что он склонен к обнаружению очередного заговора.

Слабые попытки  вырвать телезрителя из рук дьявола. Фото PhotoXPress.ru

А он решил сделать необычный расчет, согласно которому, если взять за ресурс творческой жизни человека 100 000 часов (40 лет по 8 часов в день), то в стране, имеющей, скажем, 50 млн телезрителей, «часовая передача равносильна духовной стерилизации 500 мыслящих граждан. Такое электронное облучение творческого потенциала не только не уступает по эффективности атомной бомбе, но и много «грязнее»: убивает стремление к книге – единственному средству выхода на передний край познания».

А кроме телевидения, напомнил Михаил Константинович, есть еще кино, радио и десятки других менее значительных, но не менее верных способов убить время и парализовать мысль… Если подсчитать прямой и косвенный кумулятивный эффект всех таких средств, цифры получились бы страшными уже сегодня. Но дело не в страшных цифрах, а в опасности скрытой за ними тенденции.

Тут надо иметь в виду, что эта работа писалась, когда мир еще не был так охвачен всемирными коммуникациями и новыми информационными технологиями, как сегодня.

«Если смысл человеческой жизни во временном исполнении социальной должности, в воспроизведении бессмертной социальной структуры через смертных «и.о.», то уже теперь такая жизнь становится самообманом, бессмыслицей, а в скором времени и вообще потеряет смысл».

Отталкиваясь от этого романтического отрывка, автор переходит к необходимости анализа современных форм подавления мысли.

Провести вечерок на «телекладбище»

Речь идет о конкретных аспектах оглупления, которые культивировала советская система образования и СМИ и которые транслируются до сих пор. Сегодня контингент телезрителей стал главным критерием и доказательством существования российского общества.

Если соединить результаты социологических исследований с метафорой Петрова, то 50–60% жителей России ежедневно сидят у телегробов.

30 лет спустя после Петрова французский социолог Пьер Бурдье описал современное телекладбище. ТВ подвергает опасности все сферы культурного производства (искусство, литературу, науку, философию, право), политическую жизнь и демократию. Оно превратилось в средство символической агрессии, «…которая реализуется благодаря молчаливому согласию тех, кто ее на себе испытывает, а также тех, кто ее оказывает, при условии, что и первые и последние не отдают себе отчета в том, что они ее испытывают или оказывают».

Ксенофобия и национализм связаны с эксплуатацией страстей, которые предоставляют системы образования и СМИ.

Бурдье предлагал создать социальную историю СМИ на основе анализа невидимых структур телевидения. Но на этом пути стоят преграды. Формально политическая цензура отменена. На деле доступ на ТВ связан с невидимой цензурой как следствием: коррумпированности отдельных журналистов; структурной коррупции ТВ в целом на уровне конкурентной борьбы за рынок; склонности журналистов к политическому конформизму; потери независимости участниками телепередачи, поскольку сюжет разговора определяют другие. Поэтому Бурдье и предлагал идентифицировать журналистов «как насекомых, наколотых на булавку».

Сегодня телевидение формирует сознание большой части населения. Потребители информации делятся на три слоя: читатели серьезных газет (но по мере влияния ТВ газеты становятся все глупее); те, у кого есть доступ к международным изданиям и радиостанциям; те, у кого нет политического багажа, поскольку они смотрят телеинформацию. И, наконец, те, кто пользуется Интернетом: здесь сходится, перемешивается и отражается все и вся. Эта тема требует отдельного разговора. Заметим лишь, что сам Интернет ни информацию, ни смыслы, ни интерпретации не создает. Он всего лишь коммуникация.

То же самое можно сказать и про телевизор. Не надо бить гантелью по экрану – он не виноват. Все, что возникает на экране хорошего или плохого, придумали люди. В том числе и телевизионные жанры.

Аты-баты, айдав теледебаты!

Хроника происшествий – это развлекающе-отвлекающие факты и события. Они никого не шокируют, за ними ничего не стоит, они не разделяют людей на враждующие стороны и вызывают всеобщий консенсус. Они способны заинтересовать всех, не затрагивая важных тем.

События хроники происшествий – это элементарная информация. Ее значение велико, поскольку она интересует всех, не вызывая последствий. Она занимает эфирное время, которое можно использовать для того, чтобы сказать другое.

Отсюда вытекает такая роль телевидения, как скрывать, показывая. ТВ обычно снимает не то, что надо показать; а то, что надо показать, освещает так, что факты теряют всякое значение; или показывает события таким образом, что они приобретают смысл, не соответствующий действительности.

В основе журналистского выбора фактов – поиск сенсаций и зрелищ. Журналисты предпочитают показывать пожары, наводнения, убийства, хронику происшествий. Их стремление сделать свое ведет к тому, что все делают одно и то же.

Политическая опасность ТВ состоит в производстве эффекта реальности при создании идей, представлений и реальных социальных групп. Даже простой репортаж подразумевает стоящее за ним социальное конструирование реальности. ТВ определяет доступ к социальной и политической жизни.

Способность навязать другим свои принципы видения мира, надеть на них свои «очки» стала условием политической борьбы. ТВ не обеспечивает круговорот информации. Чтобы знать, что сказать, надо знать, что сказали другие. То, что делается из-за оглядки на конкурентов, принимается за соответствие желаниям клиентов. В итоге возникает эффект закрытости и цензуры.

В СМИ царит «рейтинговый менталитет». Рейтинг есть санкция со стороны рынка и экономики, т.е. внешнего, чисто коммерческого порядка. Еще 30 лет назад быстрый коммерческий успех считался подозрительным: в нем видели проявление компромисса по отношению к деньгам. Все творческие произведения в области гуманитарных наук, математики, поэзии, литературы, философии были созданы вопреки рейтингу и коммерческой логике.

Давление журналистов друг на друга ведет к выбору определенных сюжетов. ТВ не способствует выражению мыслей. Журналисты мыслят готовыми шаблонами, подбирая себе таких же собеседников. Обмен банальностями есть коммуникация, единственным содержанием которой является сам факт общения.

Бурдье считал, что «в отличие от общих мест мысль по определению является подрывной: она начинает с разрушения готовых идей, а затем должна привести доказательства».

Для определения меры истинности теледебатов надо учитывать: подсознание телеведущих, которые сковывают свободу выступающих и устанавливают правила игры; состав студии как результат невидимой работы; сценарии, которые исключают импровизации; логику (негласные правила) языковой игры; сообщничество журналистов, которые считают «хорошими клиентами» специалистов одноразовой мысли. Поэтому все теледебаты Бурдье называл истинно ложными или ложно истинными.

Между свободой и квартальной премией

Отсюда вытекает общая характеристика ТВ: оно связано по рукам и ногам и почти не имеет независимости. ТВ довело до крайности противоречие всех сфер культурного производства: между социально-экономическими условиями, необходимыми для создания некоммерческих произведений, и социальными условиями распространения произведений, созданных в этих обстоятельствах.

Это привело к тому, что журналисты разделились на две группы: защитников независимых ценностей и свободы в отношении коммерческой выгоды, спроса и приказов начальства и тех, кто не защищает такие ценности, а значит, подчиняется и вознаграждается. Трения между данными группами не выражаются на экране ТВ: «Журналистика – одна из профессий, где встречается наибольшее количество беспокойных, неудовлетворенных, восстающих против несправедливости или цинично смирившихся людей… Телевидение – это мир, создающий впечатление, что социальные агенты, обладающие всеми видимыми признаками значимости, свободы, независимости, иногда даже невероятной ауры… на деле являются марионетками необходимости, которую нужно описать, структуры, которую необходимо выявить и выставить на всеобщее обозрение».

Общая структура телевизионного поля определяет ситуацию на разных телеканалах. Форма конкуренции определяется силовыми отношениями – доля рынка различных каналов, авторитет у заказчиков, наличие престижных журналистов и т.д. Свобода журналиста зависит от позиции органа информации, в котором он работает, и его положения в редакции газеты или телеканала. В 1950-е годы телевизионщики зависели от финансовой помощи государства и были слабыми. Сегодня ТВ стремится к экономическому и символическому господству в журналистском поле. Ситуация на Первом канале ТВ объясняется конкуренцией с другими каналами. Параллельно развивается конфликт между газетами, предлагающими news и views.

ТВ поставило культурный мир в ужасное положение. Рядом с ним желтая пресса – пустяки. На основе ТВ возникло правило: чем больше то или иное СМИ стремится завоевать широкую публику, тем больше оно не должно никого шокировать и не поднимать проблем, кроме тех, что не вызывают последствий. Чем больше газета увеличивает тираж, тем больше она дает места беспроблемным сюжетам. Поэтому коллективная деятельность журналистов стремится к однообразию, банализации, конформизму, деполитизации. Возникает анонимный субъект. Теленовости устраивают всех, подтверждают известные вещи и оставляют без изменения ментальные структуры.

Циничны и глухи к любым ценностям

Обычные революции затрагивают материальные основы общества. Символические революции осуществляются творческой интеллигенцией, учеными, великими религиозными и политическими пророками. «Такие революции затрагивают ментальные структуры, т.е. изменяют наше видение и мышление, – писал Бурдье. – Телевидение даже не пытается сделать что-нибудь в этом роде. Оно полностью соответствует ментальным структурам телезрителей».

То же самое относится к искусству и литературе. Самые популярные литературные передачи служат укреплению уже сложившихся ценностей конформизма, академизма, рыночной конъюнктуры.

Социальное значение журналистов связано с их фактической монополией на средства производства и распространения информации и доступ к публичному пространству. Это объясняет их устойчивый антиинтеллектуализм. Они навязывают свои принципы видения мира, проблематику и точку зрения всему обществу. Другое следствие увеличения веса телевидения – переход от политики культурного воздействия к спонтанной демагогии: «Телевидение… предлагает телезрителям примитивную духовную пищу, образцом которой являются ток-шоу, биографические исповеди и телевизионные игры». В целом педагогико-патерналистское телевидение прошлого, популистская спонтанность и демагогическое подчинение вкусам толпы противоречат демократической деятельности СМИ.

Большая часть «научных высказываний» о ТВ есть повторение того, что говорят о нем сами телевизионщики. Проблемы и сюжеты все больше определяются телевидением. Среди журналистов наблюдается тенденция навязывать такое представление об информации, которое типично для желтой прессы. Телеканалы все чаще прибегают к ее старым приемам. Существует особая категория высокооплачиваемых журналистов. Они бессовестно потакают наименее взыскательной публике. Циничны и глухи к любым ценностям и политическим проблемам.

Они стремятся навязать свои ценности, стиль жизни и речи, человеческий идеал остальным журналистам. Показывают бессодержательные и ритуализированные аспекты политической жизни (визиты лидеров иностранных государств, визиты глав государств за рубеж, их бесконечные речи и пр.), катастрофы, происшествия, пожары – все то, что вызывает любопытство и не требует наличия особой политической компетенции.

Хроника происшествий создает эффект политической пустоты, деполитизирует и сводит мировую жизнь до уровня анекдота или сплетни. Чтобы придать статус события и смысл анекдотическому, прибегают к помощи телефилософов, потворствуя самым примитивным страстям.

Все ответственные лица являются жертвами «рейтингового менталитета» и на деле ничего не выбирают. Поле журналистики прямо зависит от спроса и подчинено рыночным санкциям и плебисциту даже сильнее, чем политическое поле. Демагогическая логика рейтинга заменяет логику внутренней критики.

Пастбища для коллаборантов

Для контроля социальных механизмов и вместо засилья телевидения теоретик должен вырабатывать инструменты освобождения. Дело в том, что весь комплекс социально-исторических наук стал объектом двух противоположных способов употребления: циничного – использование своего знания законов функционирования среды для улучшения собственных стратегий; клинического – использование знания социальных законов и тенденций с целью борьбы с ними. Большинство журналистов и социальных ученых цинически используют науку и систему образования для государственных переворотов в интеллектуальном поле. Актуальный мир отличается особым цинизмом на фоне болтовни о совести. На деле совесть эффективна только тогда, когда опирается на структуры и механизмы, заставляющие людей быть лично заинтересованными в соответствии поведения моральным нормам.

Независимость от власти телевидения – необходимое условие научного прогресса. Но в научном сообществе есть коллаборационисты – сообщники власти и журналистов. Чем больше писатели (ученые, философы) признаны среди равных себе и богаты специфическим капиталом, тем более они склонны к сопротивлению.

И наоборот: чем больше их привлекает коммерческий аспект, тем более они были склонны сотрудничать с властями. Выбор французских писателей во время гитлеровской оккупации Бурдье называл законом Жданова: «Чем более независим тот или иной производитель культурной продукции, чем более он богат специфическим капиталом и обращен к узкому рынку, на котором клиентами являются его собственные конкуренты, тем более он склонен к сопротивлению. И наоборот: чем больше он предназначает свою продукцию для широкого рынка, тем больше он склонен сотрудничать с внешней властью: государством, церковью, партией, а в настоящее время – с журналистами и телевидением, и подчиняться их спросу и требованиям».

Этот закон описывает и российское общество XXI века. Научное, политическое и литературное поля находятся под угрозой в результате засилья СМИ. На этих полях пасутся коллаборанты. Они заинтересованы во внешнем признании, которого не имеют в собственном поле.

СМИ способствуют установлению извращенной формы прямой демократии, заставляющей забыть о необходимости дистанции по отношению к злобе дня и давлению общественных страстей. Восстанавливают логику мести, бороться против которой призваны юридическая и политическая логика.

В целом ТВ противостоит демократическому выражению национального и просвещенного общественного мнения и разума. Критически настроенные мыслители недостаточно ясно представляют себе суть проблемы, а это в немалой степени способствует закреплению описанных механизмов.

Михаил Петров считал, что есть два абсолюта – младенец и глобальный феномен науки. Биокод младенца – величина постоянная. Она эманирует человекоразмерность на все исторические события. Пресечение потока младенцев в ядерной катастрофе отменяет человеческую историю и науку. Упразднение глобального феномена науки в законах (инструкциях) государства вернет человечество на донаучный этап истории.

Пьер Бурдье высказывал похожие идеи. Должны ли представители творческой интеллигенции выступать по телевидению? – так ставил вопрос Бурдье. Для некоторых философов и писателей «быть» – значит быть показанным по телевизору. Участник телепередачи тем самым признает, что он пришел «себя показать и других посмотреть», а не сказать что-то важное. Но быть на хорошем счету у журналистов невозможно без самокомпрометации. Участвовать в передачах можно только в той степени, в которой они позволяют «теоретически затронуть всех» и выполнить главную миссию ученых: «Мы являемся… «чиновниками человечества», оплачиваемыми государством за открытия, относящиеся либо к миру природы, либо к миру общества, и мы обязаны донести до всех наши достижения».

Подчинение культуры требованиям рейтинга «…является точным подобием того, что демагогия опросов общественного мнения представляет собой в отношении политики».

В заключение подчеркну: идеи Петрова–Бурдье о науке, образовании и СМИ годятся для анализа образовательного, политического и интеллектуального рынка всех без исключения постсоветских государств.