Когда поздно дробить "синкрезис"…

Это не эклектика, а сочетание модерна и традиции. Фото Reuters

Когда я рассказываю студентам о цивилизационном подходе в изучении различных национальных культур, то нередко прошу их назвать мне хотя бы одну или две динамично развивающиеся православные страны. Если при этом кто-то называет Россию, то после некоторых уточняющих вопросов молодой человек соглашается с тем, что несколько погорячился.

Затем я прошу назвать высокодинамичное исламское государство. В этом случае кто-то вспоминает Турцию, где в течение 70 лет осуществлял свою политику Кемаль Ататюрк, который создал, по сути, новое суверенное республиканское государство, провел целую серию серьезных политических, социальных и культурных реформ.

Ликвидировав власть султаната, он упразднил халифат, основанный на теократическом управлении обществом, ввел светское обучение в школах, настоял на принятии нового уголовного и гражданского кодексов по европейскому образцу, предоставил избирательные права женщинам, отменил титулы и феодальные формы обращения. В стране появились национальные банки и своя промышленность.

Да, Ататюрк располагал собственной, им же созданной республиканской партией и имел широкие диктаторские полномочия. Но все эти реформы были направлены на возрождение страны и ее дальнейшее развитие по европейскому образцу.

Что-то похожее сейчас намечается в Иране, но больше в исламских странах таких примеров, как я считаю, не найти.

Поэтому, если говорить о модернизации или технологической динамике развития страны, то надо признать, что цивилизационный подход играет крайне важную роль.

Не исключаю, что так считают и люди, служащие в нашей власти.

Поэтому, покупая у развитых стран новые технологии, разворачивая, как нам кажется, эффективную систему образования, обучая прогрессивным методам и навыкам инженеров и рабочих, мы обретаем уверенность, что с этого момента у нас наконец-то начинается историческое развитие.

А это всего лишь миф. Потому как всякая национальная культура обладает высочайшей степенью устойчивости, и она может включиться в процесс бесконечного саморазвития только после того, как изменятся ее цивилизационные основания. В противном случае все попытки делать что-то новое никак нельзя назвать развитием.

Да, можно купить технологии, построить сотни заводов, но пройдет время – и они морально устареют, и надо будет приобретать уже то, что будет считаться у нас передовым на следующем этапе. Но это будет опять всего лишь прежняя попытка попасть в команду лидеров через покупки, а не через развитие. Потому что в этой истории существует прежде всего серьезная человеческая проблема. Традиционный работник не может интенсивно и успешно действовать в современном производстве:  требуется соответствие уровня технологий с уровнем человека, и история этому нас учит.

Свободные остались несвободны

В XIX веке в Америке было рабовладение, а в России – крепостное право. Примерно в одни и те же годы того же столетия в обеих странах начали строиться железные дороги. Столь же близко по времени, в 60-е годы, в США было отменено рабовладение, а у нас исчезло крепостничество.

Почему это произошло именно тогда?

Да потому, что ни раб, ни крепостной крестьянин не компонуются с паровой машиной. Технологии требуют соответствующего им работника.

Есть немало проявлений несоответствия человека и технологии, что приводит к авариям, катастрофам, стрессам работников, попавших в чуждую им сферу.

Так, летом прошлого года в Пакистане произошел потрясающий случай. На шоссе перевернулся бензовоз, который вскоре оцепила полиция. Однако это не остановило жителей ближайших деревень: женщины и дети прибежали с разными емкостями, чтобы наполнить их выливающимся бензином.

А дальше произошла трагедия. Кто-то закурил, и от взрыва погибло более 150 человек. Это как раз пример критического несоответствия технологий и человеческого сознания.

Не так давно в Кемерове произошел страшный пожар, жертвами которого стали десятки людей, большинством из них оказались дети.

Но виноваты-то взрослые. Кто и в чем конкретно – установит суд. 

А затем своим путем стал развиваться животный мир.

Точно так же эту типологию можно применить к цивилизациям. Что я, собственно, и сделал, разделив их все на два типа. Первый – это традиционалистские цивилизации, возникшие на переходе от варварства к городскому и сельскому оседлому образу жизни. Это были первые архаические цивилизации древности. Причем между ними были колоссальные отличия. Китай отличался от Индии, которая не была похожа на славянский мир… Даже греки были традиционной цивилизацией. Средневековые европейские страны также представляли собой традиционные общества.

Но разве мало у нас таких «мастеров» своего дела, способных сознательно создавать всевозможные риски возникновения пожара? Например, взять и нагрузить электропроводку таким числом электроприборов, что начнется критический перегрев сети. Кто-то скажет: должна же срабатывать защита? Должна. Но феерический русский ум часто норовит ее заблокировать в целях повышения производительности. Это как раз и есть пресловутая народная смекалка – малыми затратами выжать из ситуации максимум выгоды. Но физические законы таких хитростей не понимают.

Поэтому только человек, адекватный современным технологиям, не испытывает свою и чужие судьбы, а точно выполняет правила безопасности.

Неадекватный же персонаж живет в иной традиции. Он, например, знает и уже не раз это пробовал – надо дать взятку тем, кто проверяет безопасность. Это будет в разы меньшей затратой, чем расходы на исключение всех возможных и смертельно опасных рисков.

Эмансипация в ХХ веке носила своебразный характер. Фото 1920 года

Это как раз и есть жизнь не по законам, как юридическим, так и физическим, а по понятиям. Всюду по понятиям, которые сегодня уже пронизывают все слои общества, сделав многие недопустимые в правовом и техногенном государстве вещи обыденностью социальных отношений.

Следующий фактор, который характеризует, мягко говоря, странности национально самосознания, укладывается в известную народную мудрость «отдай, не греши!».

Это означает, что если я прихожу на работу к девяти утра и ухожу домой после «восемнадцати ноль-ноль», то ты, мой начальник, должен платить мне мою зарплату. Причем независимо от того, что делает наше предприятие, какую продукцию, в каком количестве или качестве она производится. Вот пришел, отбыл и ушел. Так что будь любезен, отдай положенное.

Конечно, это наследие социализма. Просто с наступлением дикого, но все-таки рынка немало любителей отсиживать рабочий день были выжаты из бизнеса.

Но зато как вырос профсоюз охранников, вахтеров, контролеров, сторожей автостоянок и т.д. Многие из них обрели выразительные мундиры, загадочные удостоверения и титулы вроде «менеджер прилегающей территории».

Все это люди традиционного, архаичного общества, в котором правит бал не рациональность, а скорее ритуальность деятельности.

Тихая музыка надежды

Лишь в последние годы я как преподаватель стал замечать, что появились такие студенты – вечерники, которые озабочены тем, как работают те предприятия и фирмы, которые они представляют. Они могут объяснить зависимость своего труда от эффективности собственных усилий. Это уже корпоративный дух, включение в общее дело и общую выгоду. Кроме того, ответственность повышает их интерес к служебному росту, они видят свои перспективы.

Такие люди большей частью находятся в малом и среднем бизнесе, где идет постоянная конкуренция на рынке, борьба за покупателя и потребителя.

И ту возникает еще один аспект. Он связан с таким словом, как «оптимизация». Звучит оно весьма академично. А если вникнуть в суть, то на том же сегодня проклинаемом нами Западе почти каждый обычный работник неустанно занят тем, как бы оптимизировать то, чем он занимается. То есть при заданных ресурсах делать что-то больше, или лучше, или дешевле.

В традиционном обществе работа от звонка до звонка учит творческой мечтательности. Фото PhotoXPress.ru

Конечно, никакого саморазвития личности по воле начальства быть не может. Идея динамики овладевает людьми, когда она спускается, можно сказать, на молекулярный уровень. А это значит, что о развитии думают и руководители корпорации, и министры, и президент, и люди, работающие в цехах. И в этой вовлеченности многих тем не менее у каждого есть свой личный интерес, своя выгода, свой жизненный проект.

Надо сказать, что появившееся в России за два десятилетия общество потребления размывает некоторые традиционные российские стереотипы и ценности. Люди действительно стали больше приобретать, чаще куда-то ездить, на что-то копить деньги.

Но при этом никуда не уходят определенные родовые признаки, по которым можно узнать традиционные ментальные ресурсы, которые выказывали свою энергетическую силу во все времена. Например, истовая неприязнь русского человека к чужому богатству.

Это же не 1917 год открыл простому народу глаза на богатеев и призвал всех в социалистическую коммуну. Во все времена любимой забавой озорных сельских бунтарей было «взять усадьбу барина да и поджечь». У Герцена в воспоминаниях о Бакунине есть эпизод, когда этот великий анархист, заметив из окна поезда какой-то бурный крестьянский сход, немедленно покинул вагон – и через полчаса имение уже пылало огнем классовой ненависти.

Конечно, бедные и злые крестьяне кое-что при этом прикарманивали, выпивали, съедали. Но главным делом было превратить богатство в прах. То есть уравнять барина с народом.

И еще один важный момент. Русское понимание труда связано прежде всего с землепашеством, с плугом. Работник – это вол. Поэтому всякого рода занятия вроде сидения за компьютером или просто за столом – это что-то странное. За что же такие люди деньги получают?

А тут еще телевидение показывает, какие у некоторых небедных людей парусники, как они время проводят на разных островах. Никто же не показывает рабочие будни таких любителей яхт и девушек «с заниженной социальной ответственностью».

Откуда у нас после таких гламурных демонстраций жизни мироедов возьмется уважение к бизнесу, которое в странах с рыночной экономикой является не только нормой, но и примером жизненного успеха людей, которые всего добились в конкурентной борьбе.

Достаточно взять США. Кто такой Генри Форд для американцев? Герой, создавший дешевый народный автомобиль. Он же внедрил в производство сборочный конвейер и этим вошел в века, ведь это были идеи, преобразовавшие страну. Точно так же там почитаемы те, кто придумал Google, Facebook, Apрle и другие полезные человечеству вещи.

А как на этот счет обстоят дела у нас? Когда я это спрашиваю у студентов, они пожимают плечами. Ничего не говорит им, скажем, фамилия Чичваркин, чей бизнес имел прямое отношение к развитию в России мобильной связи. Но эти усилия не были оценены никем, кроме финансовых контролеров и правоохранительных органов.

В результате Евгений покинул страну, за рубежом занялся винным бизнесом. Но за рубежом не только не покинул бизнес, он просто занялся там не телефонами, а вином. Вернуться в Россию он пообещал, когда страна станет иной. В 2011 году журнал «Форбс» назвал Чичваркина одним из самых необычных российских бизнесменов.

Культурное ядро – это не для пушек

Для того чтобы понять такие национальные парадоксы, надо попробовать разобраться с тем, что представляет собой ядро русской культуры.

Как известно, вот уже в течение трех веков Россия переживает модернизацию. В результате непростых преобразований в культуре сформировалось два уровня – традиционный и модернизированный. Эти уровни разноприродны и пребывают между собой в сложных отношениях. Естественно, что качественные различия двух пластов культуры находят свое отражение в ментальности.

В основе культурного ядра лежат определенные элементы. Базовым элементом здесь принято считать синкрезис. Это такое состояние общества и культуры, когда все переплетено со всем и ничто не выделилось, не обособилось.

Между тем история человечества – это как раз процесс бесконечного дробления изначального синкрезиса, при котором выделяются роды занятий, социальные группы, возникают государства, науки, искусства. Короче, все дробится.

Но если при этом некой страной за идеал принимается сам синкрезис, самое начало, то такая культура бросает вызов всемирно-историческому процессу. Получается, что Россия находится в вечном споре с природой вещей и историей.

Причем базовой характеристикой российской цивилизации выступает идеал синкрезиса, когда все слито со всем. Социальное, культурное, психологическое – ничто не расчленено, не выделено, и это почему-то воспринимается Россией как вершина совершенства.

Интеллигенты XIX века писали, что, когда русский крестьянин пашет землю, он молится Богу. То есть, работая, он погружается в сомнамбулическое состояние, растворяется в бытии. Это, по сути, некий догосударственный родовой комплекс, существовавший тысячелетиями. Но если другие страны его преодолевали, то у нас даже в ХХ веке крестьянин старался жить в стороне от власти, помещиков, городов.

Этот комплекс, каждый раз по-своему, воспроизводился в ходе российской истории: в старообрядцах, народовольцах, затем в эсерах, большевиках.

Из синкрезиса вытекает и такое явление, как эсхатологизм, – вера в то, что в силу некоего скачка, после революции или мирной победы добра произойдет реализация идеала. Если же мир отклоняется от идеала, то для него наступают последние времена.

Другое, очень понятное нам следствие синкрезиса: все, что почитаемо и ценно, в России объявляется непостижимым. Например, власть, которая есть тайна, а значит, она сакральна. Отсюда хроническая тяга граждан, не умеющих мыслить критически, к упрощению реальности до уровня собственного понимания.

И это в противоположность другому, чуждому нам восприятию, пытающемуся познать сложность современного мира. По мере развития человечества и дробления синкрезиса познание, как правило, отделяется от оценки и люди начинают постигать мир внеоценочно.

Но в нашей традиционной культуре познание и оценка принципиально и категорически не расходятся. Мы уже стали напоминать ребенка, для которого никакой персонаж без выставленной оценки не существует. «Это плохой герой или хороший?» – спрашивает малолетний зритель во время фильма. В послевоенную пору вопрос был еще проще и круче: «Это наши или немцы?» Не важно, что там могло не оказаться ни наших, ни немцев. «Наши» – значит «хорошие», а «немцы» – «плохие».

Наш синкретический идеал убедительно воплощается еще и в том, что власть в России исключительно моносубъектна – всегда есть верховный правитель (он может быть царем-батюшкой или генеральным секретарем, это не имеет никакого значения). А вот без народа нельзя – вместе с правителем он образует единое, соборное целое.

Верховный правитель (это не прописано в законах, но укоренено в мозгах) владеет всем, он абсолютный собственник. Николай II не зря во время переписи населения подписывался просто: «Хозяин земли русской».

В СССР вся экономика была в руках власти, за исключением разве что периода НЭПа и сегодняшнего времени, когда какая-то часть отдавалась населению. Но, несмотря даже на современную Конституцию РФ, куда внесено право частной собственности, невзирая на соответствующий закон, принятый еще на Съезде народных депутатов РСФСР, в России на протяжении всей ее истории с точки зрения власти никакой безусловной собственности нет и быть не может.

Да и так ли она нужна в обществе, испытывающем эсхатологический комплекс? Суть этого недуга состоит в остром предчувствии последней битва Добра и Зла, Света и Тьмы, которая завершится победой Света и появлением мира, преображенного неким непостижимым для человеческого разума образом. Например, в ХХ веке эсхатологические идеи были упакованы в такие исторически проекты, как мировая революция и грядущий за ней коммунизм.

Но историки не хуже психиатров знают, что эсхатологические настроения растут в периоды средневековья, в эпохи резкого дробления синкрезиса, когда распадаются традиционные структуры, массово формируется автономная личность. Это время смут, погромов, войн и революций.

Отличительная особенность эсхатологического человека состоит в том, что он уверен в бессмысленности улучшения мира. В душе он уже давно похоронил то общество, в котором живет, а окружающий его мир считает обреченным окончательно и бесповоротно. Какой же смысл что-то улучшать, создавать, накапливать? Короче говоря, эсхатологический человек не просто балласт, но носитель активной деструктивной позиции, разрушающей социальность и культуру.

Манихей против Христа

Теперь о том, что такое манихейство. Это явление связано с именем иранского религиозного реформатора Мани. В манихейском сознании мир предстает как арена вечной борьбы двух космических сил – Света и Тьмы, Добра и Зла, духа и материи. Когда-нибудь эта борьба завершится победой Света, и носители Зла будут сброшены в бездну. Но пока что надо участвовать в этой нелегкой борьбе.

Традиционное сознание быстренько соединило манихейскую картину мира с двумя воющими между собой понятиями – «мы» и «они». При этом совершенно немыслимым образом «мы» всегда оказывается на стороне света. «Мы» – всегда добро и свет, а «они» – зло и тьма.

Это очень хорошо демонстрируют наши сегодняшние политические телешоу, где российские участники представлены носителями высоких истин, а те, которые «они», являют собой жалкую кучку запутавшихся во лжи наймитов сил зла.

Таким образом, человек, живущий в манихейском раскладе сил, всегда готов перевести любое взаимодействие с мерзкими «они» в форму конфликта. А уж любой конфликт – от перепалки с соседями на коммунальной кухне до отношений с идейными противниками, инородцами, иноверцами, «классовыми врагами», не говоря уже о межгосударственных отношениях, – все это и есть светлая борьба Света и Тьмы. Причем всякий такой конфликт манихей стремится предельно обострить. Жизнь для него – война до полного поражения противника. А диалог – лишь способ выиграть время для нанесения последнего удара. Любые компромиссы здесь нетерпимы и постыдны.

Манихейство – доктрина не христианская. Она, казалось бы, не вписывается в систему православия, но в силу определенных обстоятельств глубоко укоренилась в российской культуре. И оно является антиподом рыцарству.

Рыцарское, как известно, исходит из того, что противник в известном смысле равен тебе, а ваша борьба происходит в соответствии с некоторой непреложной этикой. Рыцарь видит в противнике человека и воина. За ним признается своя правда, свои достоинство и честь. Конечно, твои качества намного выше, чем у противника. Но рыцарь осознает, что существуют непреложные обстоятельства, опять же судьба, разводящая людей по разные стороны противостояния. Однако и в смертельной схватке рыцарь стремится отнять у врага жизнь, а не достоинство. Рыцарь оценивает и себя, и противника с точки зрения ценностей воинской доблести и этики борьбы, воздавая славу врагу, если он ее заслужил.

Для манихея же противник в любом случае исчадие ада. Враг с большой буквы – целостная матрица, в которой по разным причинам могут только меняться имена очередных врагов. Отношение к этим врагам как к людям изначально табуировано. Здесь можно вспомнить общественные страсти вокруг проблемы военных кладбищ для немецких, итальянских, румынских солдат, павших на просторах нашего отечества в прошлой войне. Характерно, что эталонные манихеи часто превращаются в знаковые фигуры. Таковы Че Гевара, Шамиль Басаев или бен Ладен. Образ манихея, представленный в знаково-символической форме, не нуждается в каких-либо пояснениях или интерпретациях. Для носителя отечественной культуры эталонный манихей понятен.

Среди других элементов культурного ядра можно еще коснуться концепции раскола культурного сознания, которую предложил российский социальный философ и культуролог Александр Ахиезер. Это достаточно сложное явление. Речь идет о том, что в культуре живут и постоянно актуализуются две исключающие друг друга программы воспроизводства социокультурного целого.

Если говорить кратко, то суть в том, что по любому значимому поводу в нашем обществе возникают два абсолютно полярных мнения, выраженные на разных языках. Эти позиции характеризуют отличные друг от друга системы понятий, несхожие ценностные установки, а также способы ведения полемики и подбора аргументов. Между носителями данных позиций не может быть диалога.

Как утверждает Ахиезер, в России вместо диалога реализуется совокупность монологов. Ко всему прочему носители противостоящих позиций чаще всего испытывают друг к другу комплекс чисто манихейских переживаний. В такой ситуации диалог невозможен. Доминирующим оказывается стремление подавить, а если предоставится возможность – то и уничтожить носителей чуждой точки зрения.

Пропаганда всегда сакральна

Последнее, о чем хочется сказать, берет свое начало в тех романтических 60-х годах, когда была широкая дискуссия о том, кто для родины важнее – физики или лирики.

Сегодня это выглядит наивно. Но с приходом высоких технологий, информационного общества и прочих достижений прогресса стало проявляться ощутимое преимущество технократов над гуманитариями.

Но, на мой взгляд, всякий технократ и даже группа самых продвинутых технократов действуют в разряженном пространстве своих проектов. Потому как любые технологии, даже самые современные, будут эффективными лишь тогда, когда им будут адекватны люди, причем большинство людей. А это значит, что никакие новые технократические усилия не будут реализованы без соответствующего уровня развития культуры всего общества. Иного условия развития просто нет.

Я думаю, что этот уровень будет достигаться медленно, причем на фоне очень непростых социальных потрясений. Уже хотя бы потому, что нынешние молодые люди отличаются от предыдущих поколений большей самостоятельностью и видением своих личных целей, которые могут не совпадать с теми задачами, которые собирается возлагать на них власть, продолжающая управлять и действовать по лекалам и критериям традиционного общества.

При этом я не уверен, что образованные ребята массово будут уезжать из страны. На одного уехавшего будет немало тех, кто останется строить свою жизнь и судьбу здесь.

  Важно, чтобы государство и общество перестали жить по понятиям. Важно, чтобы людям было стыдно загаживать подъезды домов и вывозить свой мусор на территории других поселений.

…В Англии и некоторых других странах в свое время была приостановлена добыча угля, в результате чего огромное число людей потеряло работу. Это стало внятным сигналом о том, что скоро будут закрываться и другие отрасли с традиционными технологиями.

В СССР каждый трудоспособный человек был обязан работать. Это почему-то называлось правом на труд, которое во многих случая воплощалось в «отсидке» на службе, о который я уже говорил.

Но уже сейчас ясно, что если ты некомпетентен, не обладаешь полагающейся трудовой этикой да еще и халтуришь, а то и подворовываешь – тебя выгоняют. И ты скорее всего станешь хроническим безработным. Но твоя участь создает для других серьезную мотивацию к честному и эффективному труду.

Для формирования адекватной времени культуры осталось еще что-то сделать с телевидением. Потому как с начала 2000-х годов оно, как мне кажется, стало последовательно поддерживать тренд, направленный на «обыдление» российского населения. С каждым годом все примитивнее становилась пропаганда, все тупее и пошлее звучали шутки, все развязнее презентовали себя новоявленные звезды. О бесконечных сериалах и говорить нечего.

Все это привело к тому, что широкие массы перестали вникать в серьезные проблемы страны и меньше понимать, откуда взялось столько сакральности у нашей власти, в чем она права, а в чем, может быть, сильно ошибается.

Обо всем этом нам надо думать. Хотя бы в свободное от телевизора время.