Симон Кордонский В сентябре 2006 года «НГ-сценарии» публиковали фрагменты из готовящейся книги Симона Кордонского «Ресурсное государство». Ее автор считает, что в России на протяжении всей ее новейшей истории действует система управления ресурсами, а не законы рыночной экономики. Задача ресурсного государства – мобилизация ресурсов и безраздельное управление ими ради реализации великой идеи и достижения великой цели. В ресурсы превращается все, что нужно государству: территория, полезные ископаемые, флора и фауна. Люди в таком государстве – это тоже трудовые ресурсы (в рыночном обществе люди – человеческий капитал).
В ресурсном государстве периодически возникают кризисы дефицита ресурсов: они исчерпываются физически или расхищаются теми самыми «трудовыми ресурсами». Следствием кризисов дефицита становится социальная нестабильность, чреватая ослаблением государства, а иногда его распадом.
В периоды стабильности управление ресурсами монополизировано государством, и их распределение осуществляется согласно идеологизированным принципам социальной справедливости и государственной целесообразности. В периоды нестабильности (перестройки и революции) государство теряет монополию на управление ресурсами, которые расхищаются новыми негосударственными распорядителями. В такие периоды проявляется до того скрытое социальное неравенство, выраженное прежде всего в разных возможностях доступа к ресурсам. Для возврата к стабильности и социальной справедливости государство вынуждено вновь концентрировать управление ресурсами. Для этой цели оно репрессирует негосударственных распорядителей ресурсов, то есть расхитителей.
Ниже мы приводим очередной отрывок из книги Симона Кордонского, переработанный специально для «НГ-сценариев». Типы расхитителей ресурсов в этом отрывке описываются как явление российской культуры.
Ресурсные группировки
Расхитители различаются по способу отчуждения ресурсов у государства. Есть расхитители-воры и расхитители-бандиты. И есть расхитители – удельные князья.
Воровство по-российски – это вовсе не залезть в карман в трамвае. Это прежде всего образ мыслей и картина мира, и лишь потом способ деятельности. Ресурсы должны быть уведены – у государства или в пользу государства. Все, что плохо лежит, надо украсть, и не суть важно, можно ли украденное пристроить. Ресурсы расхищаются с аппетитом, который несоразмерен возможностям их освоить. Поэтому украденное складируется: запас, как известно, карман не тянет.
Бандитизм по-российски – это не гоп-стопнуть прохожего. Это прежде всего мышление «по понятиям» социальной справедливости, основанное на жестком разделении на лохов и пацанов, пролетариев и буржуев – ярлыки варьируются от одной исторической эпохи к другой. И лишь потом – действия по силовому перераспределению ресурсов в пользу, соответственно, «правильных пацанов», пролетариев или социально близких, согласно специфическим «понятиям» того или иного исторического периода. «Силовое предпринимательство» в равной степени характерно для времен Петра Великого, социалистической революции и постперестроечного перераспределения ресурсов.
Мафиозность российских удельных княжеств не в том, что в них действует «омерта», а в том, что «местные» противопоставляются «неместным», которые отторгаются. Удельные князья живут с ресурсов, которые есть на контролируемой ими территории. Эти ресурсы князья скрывают от государства, оставляют в своем распоряжении и преумножают, завышая нормативные потребности, играя с тарифами и коэффициентами конверсии ресурсов в товары и деньги, организуя «левые» потоки и пр. В роли ресурса может выступать все, что находится на контролируемой территории. Удельные князья пребывают в постоянном поиске неизвестных государству ресурсов, а когда ресурсы находятся, князья налаживают отношения с ворами или бандитами для их освоения. Специфика княжеств определяется именно тем, какие отношения преобладают: бывают княжества по преимуществу воровские, а бывают бандитские.
Уровни взаимосвязи
Подобные отношения нерефлектирующие политики считают криминальными – но они таковыми, по сути, не являются. Это не нарушение законов. Скорее, это применение принятого порядка управления ресурсами в областях, которые само государство из этого порядка управления вывело или в него еще не включило.
Во времена депрессий потенциальные удельные князья, воры и бандиты, до смутного времени скрытые в ресурсном государстве, становятся главными актерами российской драмы. Функционеры, в стабильные периоды знающие свое место и расхищающие «по чину», переходят к масштабной конвертации государственных ресурсов в товары «для рынка» и личные деньги. Как только государство дает слабину и начинает «либерализацию экономики», они начинают воровать, торговать краденым, гоп-стопничать или готовиться к отделению своих княжеств. Отчуждение ресурсов становится для них самоцелью, причем порядок управления отчужденными ресурсами сохраняется, меняется только их распорядитель. Так называемые экономические реформы проводятся, как правило, для легитимизации новых распорядителей, а не для замены ресурсных отношений рыночными.
Удельные князья прикарманивают ресурсы. Воры «крысят» и «щучат», в зависимости от ситуации. Бандиты поначалу «свинячат» по принципу «сам не гам и другому не дам», а потом переходят к обычному гоп-стопу, мотивируя свои действия тем, что ограбить вора «не западло». Следствием этого становится катастрофический рост преступности, так как новые распорядители ресурсов гораздо более жестко, чем государство, преследуют себе подобных за нарушение порядка их использования.
Во времена процветания государства и социальной стабильности межуровневые связи возникают, как правило, только между разноименными «специалистами» по расхищению ресурсов. В Советском Союзе воры одного уровня – например, областного – были связаны «снизу» с удельными князьями районного масштаба, а «сверху» их прикрывали силовики-бандиты республиканского и союзного уровня. КПСС очень строго следила за тем, чтобы не формировались межуровневые группировки, состоящие из одних воров, одних бандитов или из одних удельных князей.
В нестабильные времена возникают связи между одноименными расхитителями разных уровней, то есть формируются «преступные сообщества». Межуровневые образования, состоящие только из удельных князей, только из воров или только из бандитов, получают существенные конкурентные преимущества при отчуждении ресурсов у государства. Чем опасны группировки удельных князей, показали, например, результаты Беловежских посиделок.
Шансон, балет и разговорный жанр: вопросы распределения
В стабильные времена, когда государство обеспечивает граждан положенной им по критериям социальной справедливости пайкой, а политика замещается набором обязательных ритуалов, существование базовых «криминальных» отношений проявляется прежде всего в культуре. В стране издавна воспроизводятся три культуры: удельно-княжеская, воровски-купеческая и аристократически-бандитская, вместе с соответствующими им формами искусства.
Воры бывают разных категорий-гильдий. (Петр Первый так и величал купцов – ворами). Бывают местечковые воры, а бывают воры общегосударственного масштаба, такие как князь Меншиков. В стабильные времена воровская культура воспроизводится в особом искусстве: в легендах о наиболее удачливых ворах, книгах о «жизни по закону» и ее нормах, иерархиях и санкциях, в уголовной лирике – шансоне. В нестабильные времена воровское искусство становится самой жизнью, легенды объективируются, воры превращаются в публичных персон, «воровской закон» конкурирует с государственными нормами, книжные полки заполняются беллетризованными историями воровского успеха, а шансон или его эквивалент (такой как «утесовщина») занимает существенную долю медийного пространства. Так было и в 20-е, и в 90-е годы ХХ века.
Легализованные воры – народ компанейский, платят налоги и дают взятки, причем налоги для них форма отката, а государственный бюджет – форма общака. Да и в себя вкладываются, жизнь вокруг обустраивают – чтобы дома были опрятные и украшенные, улицы чистые, питейные заведения приличные. Воры шумно гуляют, любят красиво (и подороже) выпить и с размахом закусить. Издавна повелось, что воры стремились селиться в Москве – воровской столице России.
Другая культура – бандитская, гоп-стопная, дворянско-аристократическая. Бандиты столь же стратифицированы, как и воры. Живут они «по понятиям», а не по воровскому закону. Низшие страты бандитов берут за «охрану» ларьков и «пилят» поселковые бюджеты. Высшим стратам откатывается из региональных и федерального бюджетов и за «защиту государства и его интересов». Бандиты, в отличие от воров, озабочены судьбами страны (региона, района или улицы, которую «крышуют»), ее величием и военным превосходством. Налоги они не платят, общака не держат, взяток стараются не давать и не брать, любой бюджет для них – прежде всего карман, из которого им причитается откат на обеспечение процветания контролируемой территории или страны в целом. Поэтому они кровно заинтересованы в его наполнении.
Бандиты гуляют чинно-протокольно, предпочитают виски-коньяк-шампанское, а также «высокое» (противопоставленное «низкому» воровскому) искусство. Таковыми стали опера-балет с их предельно идеализированными сюжетами и художественными типами, повествования о героях-диверсантах, братьях Карамазовых, разных Камо и других террористах-революционерах-налетчиках, а также патриотически-жертвенная лирика в вариантах от Кобзона до ДДТ.
В нестабильные времена бандитское искусство воплощается в жизнь. Страна разделяется на контролируемые отдельными бандформированиями зоны, между которыми идут перманентные конфликты. В зонах жизнь строится «по понятиям», и пренебрежение ими жестоко наказывается. В памятниках бандитам, геройски погибшим при исполнении своих бандитских обязанностей, воплощена эта своеобразная картина мира, ее патетика и эстетика. Бандитской столицей стал Петербург, город, который сам является такого рода памятником и где культура гоп-стопа растворена в его холодном и сыром сумраке.
Термин «бандитский Петербург» (в неявном противопоставлении «воровской Москве») возник далеко не случайно. Петербург с его разукрашенными казармами – памятниками имперской архитектуры, проходными дворами между прямыми проспектами и линиями – идеальное место для гоп-стопа во всех его видах: от налетов по канону, заданному задолго от революционных матросов и Леньки Пантелеева, до масштабных проектов ограбления всей страны – петровских реформ, Великой Октябрьской социалистической революции и ваучерной приватизации. Собственно, Санкт-Петербург, наверное, и возник потому, что из Москвы вряд ли было возможно ограбить страну и перелить все ее церковные колокола в пушки – не та культура.
Удельные княжества, в отличие от воровской и бандитской субкультур, описывались многократно. Например, Салтыковым-Щедриным, а также следователями Генеральной прокуратуры СССР по особо важным делам – на примере Узбекского, Днепропетровского и многих других уголовных дел. Их специфические культурные особенности – баня и охота как институты, водка как основной напиток, разговоры типа «ты меня уважаешь?» как форма общения.
Удельно-княжеские субкультуры уникальны именно как совокупность потребительских институтов. Каждый удельный князь имеет что-то свое: ту же баньку, особую водку, рыбалку, охоту. Кроме того, он «достает» всеми доступными способами «заморские» продукты и товары, которые выставляет на стол (в широком смысле) перед статусными гостями, демонстрируя удельно-княжеское гостеприимство. Сочетание своего и импортированного составляет уникальность каждого удельного княжества.
Вокруг удельного князя формируется особая среда из местных деятелей культуры, искусства, науки и образования. Такого рода деятели в спокойные времена прозябают, а в неспокойные востребуются – когда возникает потребность в идеологическом обосновании сепаратизма, автономизма или другой формы расхищения ресурсов. Продуктом деятельности этих персонажей становится «народная культура»: разного рода «ансамбли песни и пляски», местечковые спектакли, тексты местных авторов, подчеркивающие особость и уникальность княжеств, а также самобытные таланты - ряженые в «народную» одежду бабушки, дедушки и дети, исполняющие «под баян» нечто несусветное.
Стабильный синтез и перестроечная борьба искусств
Во времена процветания государства культурное единство достигается официальным синтезом воровского, бандитского и удельно-княжеского искусств. Этот синтез выражается в жанре «торжественный концерт к праздничной дате», когда на сцене последовательно сменяют друг друга номера, репрезентирующие все роды искусства: сначала звучит «песня о родине», потом поют оперные дивы и скачут экзальтированные балерины, их сменяют кобзоны-пугачевы в сопровождении «ансамблей инструментальной музыки», следом идут какие-нибудь «вокально-инструментальные ансамбли» или что-то воровски-юморное из «разговорного жанра». Завершают демонстрацию культурного единства «артисты из Тмутаракани», ведущие хороводы и пляшущие вприсядку.
Доминирование в публичном пространстве искусства одного рода может указывать на то, что власть узурпируется представителями соответствующего типа расхитителей. Пример – 19 августа 1991 года, когда на всех каналах ТВ демонстрировался образец высокого искусства – балет «Лебединое озеро».
При перестройках официозное единство исчезает, а воровское, бандитское и удельно-княжеское искусство противопоставляются друг-другу как высокое – низкому, народное – элитарному (импортному, чуждому), масскультовое – «настоящему». В подобные времена борьба между представителями этих форм искусства за доминирование в публичном пространстве составляет содержание культурной жизни. Начало кампаний за «сохранение культурного наследия», за «настоящую культуру» и попытки нового официозного синтеза воровского, бандитского и удельно-княжеского искусств указыват на переход от очередной перестройки к очередной стабильности и возвращение ресурсов под контроль государства.
