Труд ценою в жизнь

Фото из личного архива Ольги Александровны Радищевой

)С( В Ольге Александровне сочетались качества незаурядного музейного работника и исследователя, что нынче очень редко…

Екатерина Шингарёва. Наш музей  обладает колоссальной архивной коллекцией. Достаточно сказать, что у нас собран весь архив Художественного театра с его основания до сегодняшнего дня, все архивы Станиславского и Немировича.  

Ольга Александровна, придя работать сюда в 1959 году, начинала с фотографий, а потом очень быстро начала трудиться в рукописном архивном отделе. Стала заниматься архивом Станиславского, который был лишь частично обработан, и впоследствии всю свою жизнь в музее она подчинила именно этой черновой обработке: читала ещё не разобранные рукописи. Ей предстояло прочесть все документы, понять, расшифровать, сделать, как полагается, на всё обложки, карточки, составить описи. И в результате начала писать книгу, которую закончила к концу жизни, издав три тома своего труда «Станиславский и Немирович-Данченко. История театральных отношений».  В 60–70-е годы она писала и статьи о своих современниках. В частности, помню её прекрасные тексты о Джигарханяне, Николае Волкове, об  Эфросе.  

Игорь Александров. Она пришла в литчасть театра, а из литчасти перешла в музей в 1959 году.

Екатерина Шингарёва.  Не думаю, что она сразу думала о книге. Она просто много работала в архиве, а затем,  по тому, что было сделано и накопилось, придумала такую форму. Сергей Никулин, который был редактором её книги, её очень поддерживал. 

)С( Архивы были совсем не разобраны?

Екатерина Шингарёва. В архиве многое было разобрано, но всегда поступают новые документы.  

Марфа Бубнова. У нас был архив, который назывался «Внутренняя жизнь», в который собиралось всё, что имело отношение к театру. Именно ей пришла эта мысль, что многие документы из архивов Станиславского и Немировича Данченко надо объединить, потому что они имеют отношение не к ним самим, а к театру. При этом ни одного документа Ольга Александровна просто так не переложила. Она вела картотеку, каждому документу придавала свой внутренний номер, записывала, куда документ переложен, ручкой на обложке она писала официальный номер, а карандашом свой внутренний. Существует специальная картотека только по переложенным документам. Она была страшно увлекающимся человеком и абсолютно чётким — во всем, что касалось документов. Все отмечали, что, если у Ольги Александровны спросить что-нибудь, она никогда не отвечала просто так, она тут же шла, доставала книжку, находила нужную цитату. Всегда опора на факт, никакой голословности. 

Екатерина Шингарёва. При всей мягкости Ольги Александровны у неё всегда было очень твёрдое мнение, что нужно сделать так, а не иначе. 

Марфа Бубнова. Перебить это было невозможно.

)С( А были какие-то острые обсуждения документов?

Марфа Бубнова. Это всегда происходит. Я могу сказать, что когда я пришла в музей, то  меня звали пить чай к Ольге Александровне. Там стояли сейфы с фондом Станиславского, между этими сейфами стоял столик, за который все усаживались, и начинался разговор за чаем. Я тогда была совсем молоденькой девушкой. Слушаю. «Я сегодня у К.С. нашла «то-то»… а Н.Д. ему в ответ…» Я совершенно не понимала: о чём идёт речь, кто это такие, о чем они говорят? В музее никогда не было разговоров о личной жизни и внутренних дрязг, говорили только о том, что люди обнаружили, прочли, всегда этим делились…

Екатерина Шингарёва. Очевидно, потому, что люди здесь любят музей и архивную работу. 

)С( В чем выражается любовь к музею?

Игорь Александров. Приходить с удовольствием на работу и спокойно уходить домой. Театр и музей раньше были одним целым. 

Екатерина Шингарёва. Когда мы пришли сюда работать, у нас был прекрасный директор Фёдор Николаевич Михальский  (Игорь Александров уточнил, что Михальский — прототип Фили в романе М. Булгакова «Театральный роман». — Ред.) — очень авторитетный и любимый в театре и Станиславским, и Немировичем, и всеми стариками. Он нас к этому приучал, вообще он нас очень здорово воспитывал, причём деликатно и незаметно.

)С( После утраты Ольги Александровны возникла и человеческая, и профессиональная пустота… 

Игорь Александров. Человеческая — в первую очередь. Это самое главное. Говорят, незаменимых людей нет, но, пока мы все ещё работаем в музее и живы, нам будет её очень не хватать. 

Марфа Бубнова. Профессиональная пустота тоже чувствуется, потому что если возникали какие-то вопросы, то мы бежали либо к Ольге Александровне, либо к Валентине Яковлевне (Кузиной. — Ред.). У них можно спросить, они направят, объяснят. 

Мария Полканова.  Её книгу я, к примеру, всё время читаю. Если мне нужно что-то выяснить, я в первую очередь смотрю в этот трехтомник. Там информация очень плотно собрана. Из каждого абзаца можно сделать статью, из каждой главы — диссертацию. До сих пор перед каждой экскурсией я прежде всего смотрю в эту книгу, освежаю память.

Марфа Бубнова. Ольга Александровна умела учить профессии. Это совершенно редкий дар. Всё, что я умею в этой музейной профессии, дала мне она. Когда я только пришла сюда и обрабатывала архив, Ольга Александровна садилась рядом и отмечала карандашиком мои недочёты. Она никогда не говорила: «Вы сделали неправильно!» Она просто рассуждала вместе с тобой, а ты сам соображал, что сделал не так. 

Екатерина Шингарёва. Она умела всех примирить. 

)С( А были такие ситуации?

Марфа Бубнова. Конечно. Мы же все люди. У нас часто бывали профессиональные разногласия. 

Мария Полканова. К примеру, была дискуссия, как ставить документы — по алфавиту или по номерам?

)С( И какая точка зрения победила?

Екатерина Шингарёва. По номерам. Она считала, что так легче пользоваться архивом. Если появляется что-то новое, то не надо перебирать всё. Очень любила сама делать картотеки. Вот, к примеру, она «загорелась» и сделала архив по 30 сезонам Художественного театра: протоколы репетиций, дневники спектаклей, программки и все материалы театра, которые были в определённом сезоне. 

Мария Полканова. У неё была комната, заставленная ящиками сверху донизу. 

Фото Ольги Радищевой 60-х годов. Фото из личного архива Ольги Александровны Радищевой

Марфа Бубнова. Она же всё соединяла, выискивала в других архивах документы, имеющие непосредственное отношение к театру. Всё у нее по порядочку. Сейчас её работа очень помогает исследователям. Архив театра — это такой кладезь, что не знаю, сколько должно пройти поколений, чтобы все это обработать. В музее в 1986–1987 годах был капитальный ремонт, и мы переезжали на чердак Елисеевского магазина, над люстрой. Ольга Александровна разработала план: у неё всё было четко расписано, нарисованы схемы, как надо резать бумагу, чтобы каждую коробку завернуть. Этих коробок набралось на несколько грузовых машин. Она долго училась завязывать морской узел так, чтобы было удобно паковать. На каждой коробке её рукой был написан номер. Также она разработала план, чтобы всё, что вносят на чердак, сразу по порядку ставилось на стеллажи. Чтобы не пришлось сначала складывать, а потом снова разбирать. Один этот переезд стоит целой диссертации по музейному делу. 

Екатерина Шингарёва. Не была она сухим архивным работником. Когда умерла Алла Константиновна Тарасова, Ольга Александровна, поскольку ходила в театр и полюбила Тарасову еще с «Трёх сестёр» Немировича, задумала сделать книжку о ней. Или когда она увлечённо работала над трехтомником Станиславского. У нас есть дневники Лужского, которые раньше никто не читал. Почерк был трудным. И вот ей захотелось их начать читать.  Она печатала на машинке то, что могла прочесть. У неё была сделана специальная картотека, и работа не осуществилась только потому, что стало подводить зрение. Неизвестно, когда теперь это можно будет закончить.  

Марфа Бубнова. Ольга Александровна как-то рассказывала, как она поступала в ГИТИС. Она только окончила школу, а все абитуриенты были постарше. На неё смотрели как на девчонку с косой. На экзамене ей сказали: «Ты еще такая маленькая, тебе бы ещё поучиться, ну что тебя спросить?» И спросили про Художественный театр. Она начала рассказывать так, что педагог заслушался и поставил наивысшую отметку с комментарием «Принять тут же!», потому что она уже тогда знала о Художественном театре практически всё. Любовь и преданность МХАТу была у нее с самого раннего возраста до конца дней.

Екатерина Шингарёва. Для неё лучшим подарком с самого детства был «Ежегодник». Родители дарили ей эти «Ежегодники». 

)С( Можно ли посчитать, сколько документов было собрано Ольгой Александровной?

Екатерина Шингарёва.  Невозможно. Миллионы. У нас такое колоссальное собрание документов. Мы музей-архив. Раньше у нас была еще очень большая экспозиция, сейчас намного меньше.

)С( А открытия бывали?

Екатерина Шингарёва. Подумайте сами, к примеру, архив Станиславского. Там же всё интересно. Мы гораздо меньше болтали о платьях и гораздо больше о документах. 

(Все хором). Ну почему же? Нас платья тоже очень интересовали!

Марфа Бубнова.  Кстати, она была очень элегантна. Блузочку какую-то примерит, несколько раз посмотрит. 

Екатерина Шингарёва. Она же в молодости ходила в театр почти каждый вечер. 

Марфа Бубнова. А ещё очень хорошо разбиралась в марках машин. Идя по улице, до самого последнего дня могла рассказать, что за машина едет, какая марка, с какой скоростью может ездить, при том что сама не умела водить. Однажды, идя  по Тверской,  она вот так профессионально рассуждала о машинах, и какой-то молодой человек, услышав ее сказал: «Ну, бабка, ты даешь!» 

)С( Об острой теме отношений Станиславского и Немировича Ольге Александровне удалось рассказать максимально честно.

Екатерина Шингарёва. Мне кажется, дело в её характере, ее натуре — честной от природы, порядочной, благородной. Оба этих человека ей были очень интересны, и перед ней стояла задача  представить документ в первую очередь. 

Марфа Бубнова. Не было домыслов. Все основывалось только на документальных источниках. 

Екатерина Шингарёва. Она так и хотела сделать, чтобы никаким образом не погрешить ни в отношении одного, ни в отношении другого. 

Игорь Александров. Она любила отвечать на любые вопросы. Если ты подходил, она спрашивала: «Ты что-то хотел спросить?» Снимала очки, надевала другие и досконально рассказывала тебе о твоей теме и о том, как она бы сделала это. Она была умница, родилась, как мне кажется, не в тот век. В этой тяжёлой жизни она никогда не приспосабливалась, всё делала по-честному. Дай ей другую работу, она и там смогла бы всё. Сюда она пришла из литчасти, потом перешла работать в журнал «Театр», когда там главным редактором был, по-моему, Пименов, и услышала там какой-то редакторский крик на сотрудника — пробыла там месяц-полтора и ушла сюда, в архив. Сказала, что не может выдержать такого отношения к людям. Во всем была мера ее интеллигентности. Никакой показухи. Была жутко скромной. 

Сбор сотрудников Музея МХАТа для экскурсии на пароходе «Чехов». 1960 г. Ольга Радищева в центре. Фото из личного архива Ольги Александровны Радищевой

Марфа Бубнова. Ольга Александровна и сплетни — две несовместимые вещи. Если она в документах находила что-то неожиданное, то никогда не превращала это в сплетню. Ты мог прийти к ней и поделиться сокровенным, и можно было быть уверенным, что больше никто об этом не узнает. Не имело смысла добавлять: «Вы только никому не говорите».

Игорь Александров. Притом она была очень даже с характером. Мы с ней лет 50 подряд делали фотовитрины на улице. И хотя это моя профессия, она часто была не согласна с моим мнением. В итоге всегда делалось так, как она сказала. Очень настойчивая была. Бывали в коллективе нелады с кем-то, но, если она защищала какого-то человека, даже если против него оказывались десять человек, она не отступала, и, в конце концов, все с ней соглашались. У неё был свой взгляд на вещи, правильный взгляд. Однажды в «Ленкоме» был спектакль с участием одного актёра, новичка, который приехал из  другой республики. Она сразу сказала мне: «Сходи, посмотри, появился новый актёр. Потрясающий! Не кричит, а говорит». Это был Джигарханян. Первая его работа в Москве. 

Екатерина Шингарёва. Она очень много читала. Читала современных авторов: Пелевина, Сорокина. И политическую литературу в том числе. Она  не была закрытым от мира человеком и считала, что нынешнее время в чём-то сейчас интереснее, шире, свободнее.

Марфа Бубнова. Я как-то приехала к ней домой. Она уже плохо себя чувствовала. Мы разговаривали, а я — человек курящий и потому попросила разрешения выйти на лестницу ненадолго, чтобы покурить. Возвращаюсь, а она меня спрашивает: «Как вы относитесь к тому, что выходит приказ, запрещающий курить в общественных местах?» Я ответила, что как человек курящий, конечно, не очень довольна. Её ответ меня удивил: «Я считаю это насилием над личностью». А ведь она не курила никогда. 

Екатерина Шингарёва. Она внутри себя была очень свободным человеком. И очень ценила ту свободу, которая появилась в стране.

Марфа Бубнова. При этом сама никогда этой свободой не пользовалась. Она не могла позволить себе уйти с работы раньше, как бы  плохо себя ни чувствовала. Ольга Александровна всю жизнь мучилась дикими головными болями. Но можно сосчитать по пальцам случаи, когда она не пришла из-за недуга на работу. Бесконечно глотала таблетки от головной боли — приходила и работала.

Екатерина Шингарёва. И никогда не жаловалась, что плохо себя чувствует. 

)С( Есть тип учёных, которые не спешат делиться с окружающими своими открытиями.

Екатерина Шингарёва. Ей бы даже в голову пришло не рассказать, не поделиться!

Марфа Бубнова. Если она что-то находила, то тут же делилась этим с окружающими. К примеру, во МХАТе в 30-е был один милиционер, который вёл театральный дневник. Ольга Александровна как-то мне сказала: «А вы смотрели дневник Гаврилова?» А я даже знать не знала, кто это такой. В результате я его посмотрела, на чём-то заострила внимание, словом, «загорелась». Потом даже подготовила публикацию для «Независимой газеты». У неё не было желания «зажать» документ. Она понимала возможности каждого. Мне, например, говорила: «Я понимаю, вы человек не пишущий, но разбирающийся в разных вопросах, поэтому вам надо больше ориентироваться на разные публикации». Маше она говорила наоборот: надо писать. Давала деликатно такие «семейные» советы. При этом эти советы никогда не были навязчивыми, так и — всё. 

)С( А где был опубликован «дневник Гаврилова»?

Марфа Бубнова. В «Независимой газете» была большая публикация. 

Валентина Кузина. И Инна Натановна Соловьева, и вся нынешняя комиссия по изучению наследия Станиславского, и комиссия до того — Ю. Калашников, Вл. Прокофьев, — работая над своими научными исследованиями, приходили сюда и брали материалы,  которые выдавала Ольга Александровна. Они не знали этого материала. Всё это сделано её руками.

)С( Для профанов: в чем сложность музейной работы? 

Екатерина Шингарёва. Если это почерк, то его сначала надо прочесть. 

Валентина Кузина.  Вы получаете фонд. Вы его систематизируете. Письма отдельно, рукописи отдельно. Начинаете с рукописей. Читаете, разбираете. Делаете обложку, считаете страницы, выписываете на карточки, кто там упоминается, какие темы поднимаются — две отдельные картотеки. 

Екатерина Шингарёва. Иногда, если нет подписи, мы много ходим, сверяем: «посмотрите, на чей почерк похож этот почерк…» Идем в архив, ищем персоналии, сравниваем почерки. 

Валентина Кузина. Это очень сложно. Хотя может показаться, что в этом нет ничего особенного, ну, подумаешь, получил, обработал, ерунда какая! 

Екатерина Шингарёва. Те же письма, например, легче читать, чем рукописи. Но вы прочитываете 20 разных писем, это разные почерки, и хорошо, если они читаемые. 

)С( У Станиславского хороший почерк?

Марфа Бубнова. Хороший. И у Немировича, хотя Немирович очень мелко писал, но привыкаешь постепенно. Некоторые тексты, написанные карандашом, очень трудно читать. Когда, например, Станиславский писал письмо и волновался, это чувствуется, почерк становится менее понятным. 

Екатерина Шингарёва. Слова бывают не дописаны.

Валентина Кузина. Мы спрашивали: «Оля, вот скажи мне, кто здесь на фотографии?» И она всех узнавала! Знала всё.

Екатерина Шингарёва. А негативы? Она сама любила фотографировать, одно время всерьёз увлекалась. Я, к примеру, вообще ничего не понимаю в негативе, а она была очень разнообразным человеком. Она даже по негативу могла сказать, кто там. 

 Валентина Кузина. То, что Оли не стало, нам трудно пережить. Не знаешь, к кому пойти, кто порадует. Я не знаю такой темы, на которую с ней нельзя было бы поговорить.

Екатерина Шингарёва. Пожилые люди часто вспоминают прошлое и говорят, мол, как тогда было хорошо. А ей было интересно то, что сейчас. Она смотрела телевизор, слушала радио, потому что хотела знать, что происходит. Оля говорила, что этому их научил Алперс. 

Сотрудники Музея МХАТа обсуждают планы. Фото 60-ых годов. Фото из личного архива Ольги Александровны Радищевой

Екатерина Шингарёва. Она рассказывала, что когда они начали учиться на театроведческом факультете, то Алперс их спросил: «А вы газеты читали?» Все дружно ответили: «Нет». Он удивился: «Как не читали? Вы должны читать газеты каждый день. Вы должны знать, что происходит». Оля говорила, что он привил им такой вот интерес.

Марфа Бубнова. Если возвращаться к музею, то такого порядка, как в фондах, к которым приложила свою руку Ольга Александровна, нет нигде. Для неё порядок был важен во всем. Когда Олег Павлович Табаков давал премию ей и Екатерине Аркадьевне, то нас попросили заранее прийти в театр. К церемонии награждения я готовила и одну, и другую. Ольга Александровна от любого светского мероприятия старалась увильнуть. Вроде бы она идёт, и раз — её нет. Завлечь ее было практически невозможно. 

Гости и сотрудники Музея (слева направо): Евгений Кац, Ольга Радищева, Маргарита Маркарова, Марина Иванова, Екатерина Шингарева. Фото из личного архива Ольги Александровны Радищевой

)С( Почему?

Марфа Бубнова. Такой характер. Непубличный человек, даже в чём-то стеснительный. Среди нас она никогда не стеснялась, но любая публичная тусовка для нее была трагедией. Мы собрались, пошли, был лёгкий снежок. Когда шли, Ольга Александровна жаловалась, что еле ноги переставляет, и сетовала, куда мы старуху тянем... В конце концов, пришли в театр, нас там очень радостно встретили, посадили моих дам. И вдруг я понимаю, что Олег Павлович что-то будет сейчас говорить. Я подхожу и тихо говорю Ольге Александровне, что, когда Олег Павлович будет вручать премию, надо будет ему сказать ответное слово. Он всегда с большим уважением относился к Ольге Александровне. Екатерина Аркадьевна сразу сказала: «А можно я не буду?», а Ольга Александровна, выслушав, посмотрела на меня грустно, глазами собаки, и сказала: «Я пойду». И там, на сцене, она  сказала негромко свою речь. Олег Павлович её очень внимательно слушал. После этого и Екатерина Аркадьевна тоже взяла слово. То есть для неё долг был превыше всего. 

)С( Ее учитель Алперс больше любил Мейерхольда, а Ольга Александровна Радищева стала человеком Художественного театра?

Екатерина Шингарёва. Это любовь с детства… А «Три сестры» вообще переломили ее представление о театре. У Оли были большие способности к математике и к физике. А «Три сестры» Немировича повернули её интерес в другую сторону. 

)С( А кем были родители Ольги Александровны?

Екатерина Шингарёва. Её отец — художник, оформлял книги. Очень любил ботанику — сады, гербарий, растения. 

Марфа Бубнова. Он это и Ольге Александровне привил. Она про каждый цветок могла рассказать, хотя никогда подробно этим не занималась. 

Марфа Бубнова. У Ольги Александровны было две огромные любви: к родителям и к Художественному театру. Она никогда не рассказывала про то, что происходит в семье, но по тому, как она произносила даже их имена, становилось всё понятно. Это была любовь и преданность, и, даже когда мы уже ходили и смотрели современные спектакли, а на следующий день горячо обсуждали, Ольга Александровна никогда себе не позволяла обсуждать увиденное, потому что её преданность Художественному театру была абсолютной.

Гости и сотрудники музея (слева направо): Олег Фельдман, Сергей Мелик-Захаров, Алексей Бартошевич, Ольга Радищева, Галина Дербас. Фото из личного архива Ольги Александровны Радищевой

)С( Но нельзя же, любя «Трёх сестёр» Немировича, не обращать внимания на некоторые особенности современного состояния МХТ?

Марфа Бубнова. Она, конечно, многое понимала, но никогда не позволяла себе говорить об этом вслух.

Екатерина Шингарёва. Когда мы были студентками, то часто обедали в театре. Там был прекрасный буфет, мы ходили туда обедать. Как-то был прогон, после которого мы пошли в буфет, а потом в музей. Фёдор Николаевич Михальский нас вызвал и сказал: «Вы были сейчас в столовой театра? Девочки, я вас очень прошу, когда вы в театре, никогда о театре не говорите…»  Ему уже позвонили, сказали, что мы там, в буфете, обсуждали увиденное на прогоне. Мы ему сказали, что «этого» не говорили. Он сказал: «Я вам верю. Но вы должны знать: ни дружить, ни говорить о театре, работая в театре, — нельзя».