Юрий Буртин Горячий монолог Александра Исаевича Солженицына о том, как, по его мнению, следует провести земельную реформу (29 июля, в телеинтервью Аркадию Ревенко) вызывает потребность отклика.
Прежде всего - формой высказывания. Рядом с его огненным темпераментом все наши нынешние деятели, начиная с президента, все эти министры, депутаты, всепонимающие политологи, всезнающие журналисты и прочие авторитеты нынешнего политического бомонда, включая даже лучших из них, выглядят анемичными и вялыми. Солженицын выделяется на их фоне как живой человек на фоне полуживых - силой чувства, страстью, энергией. Он не политик? А что такое политика? Если понимать под политикой не хитрость и цинизм, не искусство обмана, а способность подходить ко всем вопросам жизни с широкой народной меркой, то после смерти Твардовского и Сахарова только ему из наших знаменитых соотечественников и свойствен такой внутренний масштаб. Он не во всем прав, он несправедлив (или бывал несправедлив) в тех или иных своих суждениях и оценках? Да, на мой взгляд, это так. Но отсюда следует только то, что надо не молиться на него, а, уважая его искреннее стремление помочь своей стране, сотрудничать с ним. Добросовестная полемика - одна из форм такого сотрудничества.
Теперь к делу. Подход А.И. Солженицына к проблеме земельной реформы заключает в себе, на мой взгляд, несколько очень сильных идей.
В первую очередь это идея покупки земли не у местных органов власти, то есть не у чиновника, который непременно наставит в этом деле уйму всяческих рогаток (преодолеваемых лишь за взятку) и значительную часть выручки положит себе в карман, а через специальный единый Земельный банк, который должен быть уполномочен государством стать держателем всех свободных земельных площадей. Нынче, хотя закон о земле еще не принят, чиновники уже вовсю ее распродают, в том числе, например, в Подмосковье, да и в самой Москве (читайте рекламу фирмы "Поместье").
Далее, это мысль о том, что формой такой покупки ни в коем случае не должен быть аукцион, что сделало бы ее исключительной привилегией наших богачей. И дело не только в криминальном или по крайней мере сомнительном происхождении, вероятно, преобладающей части таких состояний, но и в том, что не должна же Россия, как слепая лошадь на молотьбе, всю жизнь ходить по кругу: снова создавать классы помещиков и безземельных батраков как почву для какого-нибудь будущего 1905 года. Притом если и прежние русские помещики не смогли обеспечить высокопроизводительного использования земли, то от нынешних этого ждать еще труднее.
Поэтому мне кажется резонным предложение писателя, чтобы земля продавалась тем, кто желает ее производительно использовать (и сумеет доказать это на конкурсной основе), по фиксированной невысокой цене, варьируемой по областям, притом в кредит, с большой рассрочкой. Результатом должна быть нормальная частная собственность на землю, с возможностью ее наследования и заклада, но с определенным контролем за рациональностью ее использования и с правом продажи только тому же Земельному банку. Со временем, когда у нас сформируется настоящая, то есть конкурентная, рыночная экономика, оба эти ограничения, вероятно, отпадут, однако до тех пор они действительно необходимы.
Особенно понравилось мне то, что в качестве института такого контроля Солженицын предлагает создать земельные комитеты, то есть некую независимую от государства общественную структуру. Едва ли не главным пороком нашей экономической реформы, обусловившим все остальные, является то, что ее проведение полностью изъято из ведения общества и передано исключительно в руки аппарата, который, как и следовало ожидать, повернул ее только в свою пользу, так чтобы наилучшим образом удовлетворить лишь кастовые интересы старой и новой номенклатуры. В результате нас обвели вокруг пальца с "приватизацией", которая свелась лишь к смене форм корпоративно-номенклатурного владения средствами производства; того же можно ждать и от "аппаратной" аграрной реформы. Поэтому, может быть, имело бы смысл изначально расширить замысел земельных комитетов как органов общественной инициативы и контроля, поручив им, в частности, и проведение упомянутых конкурсов, и наблюдение за использованием земли колхозами и совхозами, и помощь тем, кто хотел бы из них выделиться.
Пожалуй, единственное мое возражение Александру Исаевичу можно выразить вопросом: вы говорите, что надо сделать так-то и так-то, и я с вами вполне согласен, однако кто это будет делать?
Президент? Правительство? Высшая законодательная власть? Но такие же или сходные предложения они уже, конечно, слышали не раз, и если до сих пор им не последовали, то нет никакой надежды, что теперь будет иначе. И дело тут вовсе не в том, хороши ли эти советы сами по себе, а в том, годятся ли они для теперешней власти, отвечают ли они интересам того правящего слоя, "обновленной", деидеологизированной номенклатуры, которому эта власть служит политическим представительством. Можно смело сказать: нет, не годятся, нет, не отвечают. А раз так, то перспектива их восприятия власть имущими предопределена: либо пропустят мимо ушей, либо заболтают, либо, если даже дойдет до дела, то слегка подправят таким образом, что на практике они превратятся в свою противоположность.
Взять хоть ту же идею Земельного банка. Чтобы начать продавать землю, он должен ее иметь, а значит, предварительно получить ее от региональных и муниципальных властей, которым она нынче принадлежит. Легко предвидеть, что они лягут костьми, но не уступят ее чужому дяде, даже если центр решится им это предписать. Чтобы это стало возможным, нужно ни много ни мало как сменить власть сверху донизу, причем не просто провести очередные выборы (которые в нынешних условиях почти автоматически оставят власть в руках того же правящего слоя), а добиться, чтобы к руководству государством пришли совершенно другие общественные силы, те, что сегодня почти не видны на политической сцене. А это уже без малого революция, пусть и вполне мирная.
Недостаток А.И. Солженицына, разумеется, объяснимый краткостью его пребывания здесь, - в том, что он, как мне кажется, еще не до конца проникся сознанием того, что приехал уже в другую Россию, в страну, где за истекшие девять лет, а особенно за последние три-четыре года, возник новый экономический и политический строй, отличный как от нашего прежнего, так и от того, какой он наблюдал на Западе. Он может нравиться или не нравиться, этот наш нынешний "номенклатурный капитализм" (мне, например, он решительно не нравится), однако он уже существует, и, значит, любые предложения, чтобы можно было рассчитывать на их реализацию, должны делаться с учетом его существования, а не так, будто пишутся на чистой доске. В этом смысле - и только в этом! - Александр Исаевич действительно "опоздал": еще пару лет назад его возможности повлиять на нашу общественную реальность были бы намного больше.
В какой-то мере они, конечно, сохраняются и сейчас. Но поскольку теперь уже надо не просто делать, а переделывать, страстная проповедь писателя, чтобы не остаться гласом вопиющего в пустыне, должна быть обращена не вверх, а вниз, к тем общественным слоям, которые заинтересованы в такой переделке, в действительно глубоких и радикальных демократических реформах. Эти слои составляют подавляющее большинство общества, однако у них нет пока голоса в современной российской политике. Как и раньше, они вновь полностью отстранены не только от решения, но даже и от обсуждения всех главных вопросов своей собственной судьбы. В том числе и вопроса о земле.
Жаль, что в выступлении Александра Исаевича не прозвучало требования, во-первых, полной гласности в этом деле, систематической публикации достоверных сведений о том, сколько у нас (по регионам) неиспользуемой земли и куда она уплывает, а во-вторых, широкой, всероссийской дискуссии по проблемам аграрной реформы с вынесением ее итогов на референдум. Однако уже сама по себе масштабная и конкретная, неуклончивая и четкая постановка писателем одного из важнейших для России, для ее будущего вопросов дорогого стоит.
