Николай Климонтович Статья в "НГ" Дмитрия Галковского "Письмо к Михаилу Шемякину", посвященная так называемым "шестидесятникам", вызвала отсылки к однажды уже отшумевшей дискуссии на эту тему в журнале "Искусство кино". Но на мой взгляд, постановка вопроса, подобная той, что содержится во всех этих статьях (включая "НГ" от 15.01.92), лишь затемняет суть дела. Говорить нужно о судьбах нашей интеллигенции в последние десятилетия - без каких-либо хронологических квалификаций и искусственных делений на "декадные" поколения.
Термин либеральная интеллигенция - не навязанный извне ярлык на самоопределение довольно широкого круга, в то время как эпитеты "левая", "демократическая", "космополитическая" употребляются и оппонентами справа. Однако это самоопределение внутренне противоречиво.
ГИБРИД - УРОДЕЦ
Не надо вставать с кровати и брать с полки "Вехи", и без цитат понятно, что слово "интеллигенция" начиная со второй половины 50-х подразумевало многое из багажа интеллигенции предреволюционной: презрение к быту и достатку, к "мещанству", как принято было говорить, самоотверженное презрение к любому "устройству", особенно если оно требовало "приспособленчества", не дай Бог вступления в партию и отказа от "принципов", желание пострадать за идеалы - скажем, ХХ съезда, яростное сопротивление намеку на "реакцию" - в виде, положим, поползновений к реабилитации Сталина. Как и до революции, впереди здесь была "учащаяся молодежь", преимущественно - университетское студенчество, из рядов которого и были рекрутированы те, кто сам себя называет до сих пор "шестидесятниками".
Но есть и разница: предреволюционная интеллигенция была настроена радикально, идеалами ее были революция и социализм, и никакие монархические съезды ей глаз не открывали на деспотический характер монархии. Наша "послесъездовская" интеллигенция радикальной, конечно же, не была, а исповедовала идеалы реформаторские, т.е. либеральные, и стоит ли напоминать, что слово "либерал" для той старой интеллигенции было ничуть не менее бранным, чем для славянофилов и почвенников. Либерал мог быть только "буржуазным", каковым, разумеется, и был, и студент 1900-х годов весьма удивился бы словосочетанию "либерал социалистический".
Однако либеральная интеллигенция конца 50-х - начала 60-х была именно "социалистическая", и можно было бы пожать руку тому остроумцу, который выдумал это словосочетание. Увы, оно, по-видимому, родилось в среде самой либеральной интеллигенции, вовсе не слышавшей в этом определении иронического звука.
Между тем это был совершенно невозможный гибрид, который мог родиться лишь в межеумочную хрущевскую оттепель. Европейский либерализм, который наша интеллигенция исповедовала в виде идеалов времен начала французской революции со всеми его доблестями - терпимостью, плюрализмом, правосознанием, - вот что было начертано на знамени интеллигенции, пусть и социал-демократического оттенка. И недаром именно в среде этой интеллигенции родилось "демократическое движение", которое и именовалось полностью - Движение за права человека. Все эти "умеренные" и "буржуазные" идеалы совершенно не могли быть совмещены с идеалами собственно интеллигентскими, как не сочетается плюрализм и ригоризм, созидание и мечтательность, протестантская этика и "этика нигилизма". Так что либеральный идеал так и оставался именно идеалом, интеллигентской верой, смыкающейся с реальностью лишь в жизни подвижников и святых, каковых заменил один Сахаров. Реальность же породила кентавра с европейской головой и российским туловищем, который не мог оказаться жизнеспособным.
ПРИМИРЕНИЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ
К концу 70-х все было кончено, и кентавр сдох. Происходило это парадоксальным образом: вопреки законам физиологии не яды организма отравили мозг, напротив - либеральные флюиды, которые этот мозг распространял, парализовали тело.
Сама по себе программа, если она была, оставалась умеренно-либеральной, а вот повседневное самочувствие становилось все менее радикальным. Как это происходило - великолепно изображено в "антинигилистическом" романе Владимира Кормера "Наследство". В силу присущим интеллигенции клановости, замкнутости и групповому эгоизму она не могла проецировать свои либеральные идеалы на другие слои общества, только говорить "на равных" с правительством. Но никакие "письма к вождям" или "меморандумы" до брежневской клики не доходили. Гора не хотела идти к Магомету, а для интеллигенции всегда было сильнейшим фрустрирующим фактором отсутствие аудитории, а уж потерять аудиторию в лице правительства было просто сущим наказанием. Хрущев - тот хоть громил Пастернака и "авангардистов", брежневский режим интеллигенцию в упор не видел. К тому же не было никакого гнета, точнее был, но не настолько, чтобы выжимать сок, а лишь настолько, чтобы сок выделялся сам, как при солении грибов: требовались лишь внешняя лояльность, соблюдение несложных правил игры, интеллигенцию всерьез перестали принимать. В этих условиях интеллигенция начала пропитываться собственным соком - она принялась самолиберализовываться. То есть европеизироваться, теряя мало-помалу черты интеллигентского ордена.
Скажем, интеллигенция стала вступать в партию. Точнее, общественное мнение стало кое-кому это прощать. Но Европа Европой, а в России принято, чтобы этот, в общем-то, частный факт был обставлен мучительными рефлексиями, покаяниями в пьяном кругу приятелей, изобретательным поиском самооправданий. Интеллигенция решалась на компромиссы. Нет, не с властями - с самой собой прежней. Тот вступил, чтобы защититься и взять лабораторию, потому что нужны же и среди руководителей "порядочные люди". Этот не вступил, но сына в комсомол отправил, ибо надо поступать в университет. Третий не вылезает из-за границы, но исправно возит самиздат. Четвертый "ни во что не вмешивается", но жена - якобы тайком - дает десятку в месяц "на политзаключенных". С точки зрения европейской, ни одно из этих действий, вообще говоря, общественному суду не подлежит, но русский интеллигентский быт, вывернутый наружу, как в деревне, предполагал всегда интенсивнейшую работу общественного мнения, и оно по инерции продолжало работать, но все более причудливым образом. "Либеральная жандармерия", говоря словами Лескова, по инерции продолжала действовать, но уже с оглядкой. Скажем, я помню случай в начале 80-х, когда одну талантливую актрису не приняли в самый либеральный в стране театр, потому что ее муж в это время сидел в Лефортове, и прием ее мог помешать самому либеральному режиссеру в борьбе за либеральные идеалы.
Вскоре мужа выпустили, но работы актриса все равно не получила - на этот раз потому, что муж покаялся, а не сел в лагерь. В редакции самого либерального толстого журнала мне сочувствовали, но не печатали, лишь иногда давали совет: напишите же им что-нибудь. Однажды я неосторожно заметил, что "Уже написан Вертер" - хорошо сделанная вещь. Редакторша преисполнилась пафоса и громко сказала: я знаю людей, которые за такое высказывание не подали бы вам руки. Остается заметить, что повесть была напечатана в этом самом журнале, и здесь же редакторша много лет получала зарплату.
Таких примеров множество, но все они иллюстрируют одно - деморализацию. Либеральную интеллигенцию охватил комплекс вины, и было отчего. Она стала испытывать чувство раздвоенности, неуверенности, в конечном счете ненужности.
РАЗРУШЕНИЕ ХРАМА
Интеллигентская вера - будь она революционно- или либерально-социалистической, предполагала, во всяком случае, атеизм. И как следствие - внецерковность, хоть некоторые уступки и допускались: кто-то крестил детей, все покупали им пионерские галстуки. На рубеже 80-х пришла пора идти в церковь самим.
Эта мощная волна неофитства (были и прежде волны, но не в пример более слабые) нанесла православной церкви не меньший, быть может, удар, чем разрушение храмов при Сталине. Интеллигенция принесла с собой вирус дуализма и заразила им церковное тело, привила собственную раздвоенность, не говоря уж о толерантности ко всем видам мирских соблазнов. Агрессивно-либеральный идеал настолько противопоказан духу православия, что результатом могла стать лишь мирская суета в храме. Итог мы видим сегодня - церковь превратилась чуть ли не в прогрессистскую партию.
Но воистину сокрушительным ударом стала внезапная терпимость либеральной интеллигенции для самой КПСС. Этот прохладный союз с либерализмом последняя, не имея тысячелетнего иммунитета, не смогла пережить. И не проекты "реформаторов" сделали свое дело, а факторы посущественнее - экономические и политические. Поэтому-то как раз для либеральной интеллигенции "перестройка" стала полнейшей неожиданностью.
НЕЧАЯННАЯ РАДОСТЬ
Году в 83-м я предложил чете "шестидесятников", людям милым и умным, заключить пари, что лет через пять Набоков будет издаваться в России. Включая "Лолиту"? Включая "Лолиту". Меня подняли на смех. Тем не менее я вовсе не стремился их эпатировать. Крушение большевиков предчувствовалось, но тогда мне казалось, что "процесс пойдет" управляемо и постепенно: молодежи позволят тащиться под их рок-н-ролл, интеллигенции позволят читать ихнего "Живаго". Так и происходило, но кто ж мог предугадать, что коммунисты, впервые, кажется, в своей истории, на сей раз уложатся в пятилетку.
Но самое замечательное, что для подавляющего числа либеральных интеллигентов приход Горбачева и его "перестройка" были именно что "нечаянной радостью". Понять это можно так: за долгие годы "эволюции" во второй половине нашего столетия либерализм в России принял совершенно устойчивую форму "фиги в кармане". Внутри советского общества - во многих аспектах весьма нестабильного - сложилось другое, повторяющее всю структуру большого: со своим "низом" в лице поэтов в котельных, со своим верхом - в лице либеральных поэтов в президиумах и редакторов комсомольских изданий. Как и везде в нем были антагонизмы, но и это было очень цельное и устойчивое общество, спаянное общей историей, мифологией, предрассудками, нормами поведения, а главное - либеральной верой. Последнее определяет то, что было оно - консервативнее общества большого, какую-либо веру растерявшего.
Так вот, либеральная интеллигенция в середине 80-х не ждала перемен - потому что по большому счету их не хотела. Она хотела послаблений - скажем, более широких возможностей поездок за рубеж, более "умной" цензуры и более "деликатной" бюрократии, но какое же общество не хочет такого рода улучшений? Но краха системы она не ждала и не желала. Более того, стремительное разрушение "развитого социализма" не принесло ей того вожделенного освобождения, о котором, конечно, толковали на кухнях, и недаром уже в 86-м, 87-м годах тут и там раздавались интеллигентские стоны: не знаем, что снимать, не знаем, о чем писать, - полистайте-ка тогдашние газеты. Ибо дурной или хороший, но либерально-интеллигентский мирок, вполне уютный, рухнул, и для многих либеральных интеллигентов это было не меньшей катастрофой, чем крушение КПСС для Нины Андреевой.
Мигом разрушились многие уютные привычки: читать "самиздат", получать информацию сквозь вой глушилок, бесконечно фрондировать в своем кругу, восстанавливать частную справедливость - каждый на своем месте, т.е. "жить не по лжи", воспитывать детей в либеральном "двоемыслии". На первый взгляд пустяки, на самом же деле - крушение быта, который давно подменил бытие.
ПО ИСТЕЧЕНИИ КОНТРОЛЬНОГО ВРЕМЕНИ
Пять-шесть горбачевских лет оказались для либеральной интеллигенции более бесплодными, чем любой из предшествующих пятнадцати. Ибо нет ничего страшнее, чем воплотившиеся идеалы. Интеллигенция буквально не знала что делать. Ну, поначалу все было ясно: восстанавливать некогда запрещенные спектакли, печатать Солженицына и реабилитироваться перед детьми, все более презрительно пожимающими плечами. Но, к сожалению, в этих поисках утраченного времени была не одна самореабилитация.
Для нового творчества не оказалось сил. За годы уютно-конформного "противостояния" интеллигенция поглупела, растеряла былые навыки, многое просто позабыла и оказалась совершенно дезориентирована, ее высадили в "демократию", как Робинзона на остров. Причем вся либеральная интеллигенция, невзирая на возраст.60-ков теперь делают козлами отпущения, но как раз они, поднатужившись, кой-чего вспомнили из времен боевой юности и кой-чего еще пропели надтреснутыми голосами. Шедшие за ними по возрасту оказались неспособны и на это. Ибо заметим - для подавляющего большинства "детей" либеральной интеллигенции могли казаться несколько старомодными некоторые ригористические формулы "отцов", которые и сами, положа руку на сердце, считали их устаревшими, но либеральная вера оставалась неувядаемой. Но это - для лучших. Худшие же уже привычно жили без всяких там "вер", разве что с "маленькими".
Фактически, долгая история русской либерально-социалистической интеллигенции - наследницы интеллигенции революционной, сегодня закончена. Были в ее рядах деятели и делатели, создатели и творцы, и к чести своей - она их не отторгала, а некоторые делались даже кумирами, но то - единицы, в массе же она была ленива и неприхотлива. Придут ли ей на смену молодые прагматичные интеллектуалы западной складки или единственно грамотными на нашей земле останутся, как некогда, полупьяные дьяки, но не интеллигентским перьям вести дальше летописи и не их рукам нажимать кнопки компьютеров.
