В храме архитектура диктует все

Иван Коршунов во время росписи храма Христа Спасителя. Фото из архива Ивана Коршунова

Сакральное в современном искусстве – тема сложная. Она консервативна: религиозные организации заявляют о своем безраздельном праве на нее. Она провокативна: отчасти – по предыдущей причине. О том, как ее реализуют сегодня, и об общих чертах древней иконописи и русского авангарда корреспонденту «НГ» Павлу СКРЫЛЬНИКОВУ рассказывает живописец-монументалист, исследователь православных храмов Кипра Иван КОРШУНОВ.

– Россию до сих пор считают наследницей Византии, в том числе – в искусстве. Так ли это? Чем отличается «художественный византизм» России от своего кипрского сородича?

– Кипр – это особый случай. Греки-киприоты берегли свою идентичность, и религиозные различия с теми или иными захватчиками сыграли в этом свою роль. Безусловно, византийская культура вошла в искусство Кипра особо плотно, но различные завоеватели внедряли в его культуру черты своей собственной. Надо сказать, что первые турецкие завоеватели к кипрской культуре относились куда лояльнее латинян, которые были там до них. Они старались не вмешиваться в духовную жизнь покоренного народа. Эти факторы создали «гремучий сплав» культуры острова, особую среду – нигде в мире больше такого нет. И мне кажется, что в России произошло то же самое, что и на Кипре: какие-то основы в изобразительном искусстве были заложены византийскими традициями, но дальнейшее развитие осуществлялось уже такими мастерами, как Андрей Рублев. И об этом можно говорить как об искусстве другой области и даже другой философии. Хотя, безусловно, основа во многом византийская – просто если с визуальной точки зрения рассматривать отношение мастеров к линии, пятну, форме.

– Как взгляд художника в историческом исследовании отличается от взгляда историка?

– Как практикующему монументалисту, мне было интересно изучить техники и технологии, которые использовали древние мастера. Как мастер относится к линии, как положил мазок – внутренние моменты, которые могут быть интересны только художнику. Моя кандидатская диссертация – это, в первую очередь, взгляд художника. Стороннему наблюдателю монументальное храмовое искусство кажется суперавторитарным. Но когда находишься внутри него, то понимаешь, что, несмотря на огромное количество канонов, это не так. Существует множество художественных традиций. На примере Кипра заметно, что есть храмы, где уже устоявшиеся традиции накладывались на вкусы и понимание местных мастеров. Есть, например, краснофонный (это значит, что небо на росписи в нем – красного, а не синего цвета) храм в деревне Мутулас – небольшое внутреннее пространство в нем очень праздничное. Или храм XV в. в деревне Педулас: манера письма там – это чистый наш авангард двадцатых годов. То же отношение к цвету, динамике линий – видно, что мастер думал о внутренней структуре формы, об ее отношении к плоскости. Это безумно интересно, и это, как раз, говорит о том, что традиционное искусство очень подвижно и живо.

– Неожиданное сравнение с авангардом. Откуда взялось такое сходство в подходе?

– Мне кажется, что вплоть до конца XIX в. к иконам в России не относились как к предметам искусства. Не было, к примеру, понятия «реставрация» – было «поновление», когда мастер писал новый образ поверх старого. Когда расчищали, например, Владимирскую икону, была большая проблема: какой слой оставить? Каждый из них принадлежал великим мастерам. Согласия достигли, оставив лик от одного мастера, ручку – от другого, одеяние – от третьего… Когда реставраторам стали доступны новые технологии, люди увидели, что это не просто закопченные доски под золотом. Это было настоящим открытием нового мира, и художники-авангардисты, которые шли следом, разумеется, использовали его в своем творчестве. А до того, как Петр I открыл академию, понятия светской живописи в России вообще не было – портреты-«парсуны» писались в технике иконописи, а художник в первую очередь был «богомазом». Скандальным и шокирующим был даже «Автопортрет с женой» Андрея Матвеева.

– Вы участвовали в росписи храма Христа Спасителя, да и в своих светских работах не чужды религиозной темы. Кто играет первую скрипку в религиозном искусстве – верующий или художник?

– Сложный вопрос. Это, прежде всего, два разных подхода: если ты занимаешься храмом и пишешь икону, то достижение результата требует максимально абстрагироваться от своего эго. Несмотря на опыт и образование, в том, удастся ли образ, каждый раз есть элемент чуда. Художник в данном случае – проводник этого чуда. Во всяком случае, я как художник и верующий понимаю, что чудо здесь присутствует. Нужен определенный настрой, молитва. И в религиозной, и в светской жизни чудом можно назвать момент творчества, рождения идеи. А в светских проектах важен взгляд художника, отношение его как человека к окружающему миру – наверное, разница в этом. Конечно, конфликт между человеком творческим и человеком верующим есть. Верующий относится к иконе совершенно иначе, чем художник, создающий ее. Еще сложнее становится, когда в этот внутренний спор вступает историк, решающий, какой слой смыть, а какой оставить – это огромная ответственность. Полгода назад серия моих работ «Поцелуй!» выставлялась на Винзаводе, там в виде граффити были изображены основные сюжеты «Страстей Христовых» – это был, скорее, взгляд светского художника на религию. Именно граффити кажется мне современным языком социального общения, это была попытка интеграции в светский мир того, что раньше присутствовало только в храмовом пространстве.

– А испытывает ли храмовое пространство влияние времени? Как канон интерпретирует современный монументалист и иконописец?

– Лет десять-пятнадцать назад, когда все только начиналось, художники и священники, еще не зная, чего ожидать, основывались на традициях сохранившихся храмов. А наработок в этой области было мало – художники, которые работали только со светской живописью, пришли в храмовую среду, стали монументалистами. Часто складывалась забавная ситуация, когда сюжеты просто повторялись – можно было даже отследить первоисточник. Я видел не большой и явно восстановленный по образцам храма Христа Спасителя храм в Саратове – роспись в стиле XIX в., скажем так, довольно странно смотрелась применительно к архитектуре XVII в. Но в современной храмовой монументальной живописи появляется то, что я видел в древнем Кипре: внутренняя свобода внутри канона. Вообще, каждый хороший монументалист, работающий с пространством и архитектурой – еще и дизайнер, ему приходится думать не только о пространстве стены. Светское монументальное искусство ушло в сторону дизайна, и художнику так или иначе приходится в него интегрироваться – в виде арт-объектов, например. В сторону дизайна двигается и религиозная монументалистика, но не всегда – это ведь и финансовый вопрос.

Создание качественного дизайна внутреннего пространства требует того, чтобы все элементы формировались одновременно. А при строительстве храмов это обычно делается постепенно – вместе с поступлением средств. О каком дизайн-проекте тут говорить? Хотя существуют и исключения: есть очень красивые примеры современных храмов, по которым видно, что они были задуманы в комплексе от архитектуры до паникадил и подсвечников. В пространстве храма архитектура диктует все, а роспись должна отобразить множество моментов: каноны, возраст храма, то, кому он посвящен, на какой земле он стоит... В последнее время, мне кажется, это чаще получается, чем нет.

– Интерпретирует ли сегодняшняя иконопись события современной истории?

– Иконографию нужно постоянно, что называется, утверждать. Ярчайший пример этого – знаменитая икона «Чернобыльский Спас», но и у него есть много противников, утверждающих, что это образ неканонический. С их точки зрения, целесообразность появления этой иконы была под вопросом, критиковались центральные образы – иссохшее дерево и падающая звезда. Та же история с новомучениками. Образы людей в пиджаках и шляпах человеком, который привык к традиционным туникам и хитонам, воспринимаются странно. Есть пример изображения на иконе десантника в берете. Это живой, и довольно спорный процесс, но, как мне кажется, вполне естественный.

– А что, в таком случае, делает перенесенный в современность сюжет провокативным?

– Саму эту тему художники часто эксплуатируют. Я как человек верующий не люблю заигрываний с религией, хотя, на первый взгляд, может показаться, что именно ими и занимаюсь.

– Значит, в какой-то момент верующий Иван Коршунов остановит руку художника Ивана Коршунова?

– Честно говоря, не люблю, когда эти области соединяются. Язык иконописи должен оставаться в храме. Не хочется называть пересечение этих областей кощунством – это слово громкое и в последнее время часто употребляется не слишком умными людьми, но для меня это неприемлемо. И со стороны людей, привыкших, скажем так, к искусству традиционному, в адрес современного искусства часто звучит критика.

– Но насколько современное искусство вообще может быть консервативным?

– В нем очень важна идея, остальное второстепенно. Картина, инсталляция, арт-объект, видеоарт – неважно, что это, важно, насколько читается идея, которую ты пытаешься донести. Одно время было такое отношение, что картина – это не современное искусство, и вообще живопись не может к нему относиться. В данном случае традиционна даже не техника, а сама картина как объект – холст, масло. Но живопись еще держит позиции – во всяком случае, в нашей стране..