Больше светскости!

Митрополит Иларион (Алфеев) прочитал преподавателям и студентам РГГУ лекцию о недостаточности науки, чистой от церковности.
Фото с сайта www.mospat.ru

Ректор Общецерковной аспирантуры и докторантуры им. свв. равноапостольных Кирилла и Мефодия митрополит Волоколамский Иларион (Алфеев) выступил 10 марта в Российском государственном гуманитарном университете с лекцией. Он говорил об особенностях светской и церковной наук (в предложенных им дефинициях соответственно «чистой науки» и науки, имеющей церковное основание), а также о желательности их союза. Митрополит констатировал, что оба направления «в идеале┘ могли бы различаться лишь стилистикой». При этом различий между ними, по мнению Илариона, будет «не больше, чем между двумя разными научными школами».

Вместе с тем о едва ли не главном на сегодняшний день различии в исследовательских подходах церковных и светских историков лектор умолчал. А оно заключается в несвободе церковных авторов (то есть тех, кто так или иначе состоит в структурных подразделениях Русской Православной Церкви): в первую очередь тех, кто занимается исследованием истории Церкви первой трети XX века. Названная страта специалистов (в отличие от их светских коллег) связана с так называемой внутрицерковной дисциплиной. Иначе говоря, церковные историки вынуждены согласовывать результаты своих работ с постановлениями Архиерейских Соборов.

В самом начале «периода возрождения» РПЦ, начавшегося с празднования 1000-летия Крещения Руси в 1988 году, на Архиерейских Соборах 1989 и 1992 годов были причислены к лику святых несколько архиереев, игравших ключевые роли в период 1917–1925 годов. При этом материалы канонизации были подготовлены без тщательного исследования совокупности фактов биографий прославляемых лиц и ряда исторических обстоятельств. К актам прославления фактически были приложены «жития» (своеобразные биографические «иконы») новых святых, а также тексты церковных богослужений. Тем самым церковным историкам была негласно дана концептуальная установка: создавать свои исследовательские труды по XX веку в рамках «агиографической» концепции. Позже аналогичная канонизация была совершена на Архиерейском Соборе 2000 года. Спущенные с высоты Архиерейских Соборов «правильные» для паствы ответы были зафиксированы не только в святцах, но и в названиях различных учреждений: Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета (ПСТГУ), например.

Но разве может быть свобода научного поиска у церковных историков, когда «правильные» ответы для них уже заранее готовы? Кто из них дерзнет усомниться в истинности «руководящих и направляющих» документов Архиерейских Соборов? Ведь если церковные историки, как прихожане РПЦ, будут не согласны с этими документами, это будет означать, что они сознательно выступили против «соборного разума Церкви». Со всеми вытекающими отсюда дисциплинарными последствиями и церковно-каноническими прещениями┘

Соответственно церковными историками и начала создаваться не научная история Церкви XX века (особенно первой его трети), а «священная история» РПЦ, основывающаяся в первую очередь не на исторических фактах, а на определениях Архиерейских Соборов. И неудивительно, что к середине 2000-х годов обнаружились значительные расхождения в результатах светских и церковных историков, занимающихся исследованиями одних и тех же, по существу, научных проблем.

О том, что церковные историки ограничены «дисциплинарно-идеологическими» рамками, свидетельствуют среди прочего учредительные документы богословского факультета ПСТГУ, на котором имеется общеуниверситетская кафедра «Истории Русской Православной Церкви». Основная цель этого факультета такова: «Подготовка студентов к пастырскому, миссионерскому и церковно-практическому служению, образовательной и научной деятельности в духе верности святоотеческому преданию, священноначалию Русской Православной Церкви (курсив мой. – М.Б.)и Отечеству». То есть работающие в ПСТГУ исследователи вынуждены, в силу своего положения, вести научный поиск с оглядкой на постановления и распоряжения священноначалия Московского Патриархата. В плане поддержания внутрикорпоративной дисциплины это, конечно, оправданно, но вот со свободой научного поиска, на наш взгляд, никак не совместимо.

Воздействие спущенных «сверху» концепций (de facto – не подлежащих изменению) стало распространяться едва ли не по цепной реакции. На сегодняшний день среди церковных историков сформировалась определенная категория авторов, идеализирующих, во-первых, историю РПЦ и, во-вторых, считающих обнародование каких-либо нелицеприятных для духовенства исторических фактов едва ли не за кощунство: будто бы церковные деятели свободны от человеческих недостатков, слабостей и не способны совершать какие-либо ошибки и неблаговидные дела. При этом на светских историков, поднимающих неугодные для современной церковной конъюнктуры темы, со стороны церковных авторов оказывается даже определенное идеологическое давление. Со страниц церковных изданий звучит пространная и едва ли не огульная критика в адрес ученых, осмелившихся самостоятельно, без «руководящего и направляющего духовного окормления», исследовать историю РПЦ. Эти специалисты обвиняются в некомпетентности в рассматриваемых вопросах, «безусловной чуждости по духу» своим темам, в «искажении истинной картины жизни Церкви». Такой подход начинают проповедовать уже и отдельные светские авторы. Демонстрируя патриархийному официозу свою «благонадежность», о «невоцерковленных» историках (читай – не причисляющих себя к духовным чадам Московского Патриархата) они говорят, что те «далеки от понимания глубин поднимаемых ими проблем», что их работы «не в состоянии принести необходимого результата», что они «носят непрофессиональный характер», «не выдерживают критики» и т.п.

На сегодняшний день ряд патентованных церковных историографов, пытаясь взять изучение истории РПЦ под свои «чуткое руководство» и контроль, старается создать свою «единственно правильную» версию событий, происходивших в России в первой трети XX века. В их концепции («благочестивой», но весьма абстрактной) известные епископы, стоявшие до 1917 года у кормила РПЦ, выставляются верными стражами самодержавия, а после революции – страдальцами, безвинно претерпевшими мучения от советской власти. При этом то, что не укладывается в заданные умозрительные схемы и идеальные конструкции, обходится стороной. Иначе говоря, при внешне корректных выкладках названные круги, руководствуясь соображениями «церковной политики» и своеобразно понимаемой «церковной пользы», системой умолчания неудобных для себя фактов пишут в радужно-панегирических тонах образы своих духовных вождей. В частности, они стараются всячески завуалировать роль духовенства в революционном процессе. Тем самым эти круги создают весьма идиллическую историческую картину: в первую очередь – отношения высших иерархов Церкви к царской власти в феврале 1917 года.

В вышеупомянутом выступлении в стенах РГГУ митрополит Иларион констатировал: «Важной задачей российской исторической науки является понимание первопричин постигших нашу страну в XX веке трагедий». Но стоит ли от церковных историков ждать более-менее объективного анализа деятельности в «рубежном» 1917 году архиепископа (затем митрополита, Патриарха) Тихона (Беллавина), митрополита Владимира (Богоявленского) или архимандрита (позже – архиепископа) Илариона (Троицкого), как и многих других их «коллег» по архиерейскому корпусу, когда «нужные и правильные» ответы уже, по сути, заданы «сверху» и зафиксированы в святцах?