Проект "РПЦ"

Задача Церкви – сделать русскую православную идентичность равной по эффективности западной, подобно тому, как Кремль хочет видеть Россию равновеликой Европе и Америке.
Фото Reuters

Русская Православная Церковь вступила в очень ответственный, хотя и промежуточный, этап своей истории. После распада коммунистической системы РПЦ, несмотря на обозначившуюся тенденцию к возрождению церковной жизни, все же оставалась инерционным, типичным постсоветским институтом и полностью не ощущала открывшихся для роста ее влияния возможностей. Какое-то время Церковь довольствовалась тем, что получила: ее не преследовали, ей стали постепенно возвращать ранее отнятое, а самое главное – к ней потянулись десятки миллионов людей. Вероисповедание стало публичным, а религия «вошла в моду». Борис Ельцин смотрелся рядом с Патриархом несколько комично, но в то же время вызывал и симпатию, как первый за почти столетие глава страны, прошедший дорогу к храму.

Из руин – на общественный олимп

В тот период у РПЦ не было серьезных амбиций, а те, что наличествовали, смотрелись в общем вполне «смиренно». Митрополит Климент как-то назвал Патриарха Алексия II «великим молитвенником», и это было, наверно, главной чертой первого постсоветского Предстоятеля Церкви. (Владимир Путин считает, что покойный Патриарх был «большим государственным деятелем», «очень много сделал для становления российской государственности», но это скорее дань уважения.) Аналитик Алексей Макаркин точно подмечает, что «главным для Патриарха было сохранение внутрицерковной стабильности в условиях драматичного российского транзита». Что было очень нелегко.

В то же время РПЦ не поспевала за стремительной рехристианизацией общества. Церковь была слишком отягощена прошлым, ведущую скрипку играли традиционалисты, кое-кто из них еще и ностальгировал по советской власти. Сравнительно невысок был и ее политический вес – напомним неудачное посредничество Алексия II в момент октябрьской трагедии 1993 года. Думается, в первые постсоветские годы образ РПЦ скорее всего и не мог быть иным.

Но уже тогда в недрах РПЦ формировался иной подход к жизни, представленный митрополитом Кириллом. С высоты занятого им в 1989 году одного из ключевых в РПЦ постов – председателя Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата – Кирилл особенно остро ощущал необходимость обновления. Накануне интронизации в интервью журналу «Фома» Кирилл отмечал, что «эпоха кардинальных перемен в политике, экономике, социальном жизнеустроении... продлится достаточно долго». Он подчеркивал, что речь идет о «радикальных структурных реформах...». Фактически Кирилл провозгласил модернизацию Церкви, или, как дипломатично выражаются некоторые аналитики, ее адаптацию к современности.

В феврале 2009 года Кирилл вступил на патриарший престол.

Абстрагируемся от проблем внутрицерковного строительства, противоречий между верхами и приходскими низами, от вечной схватки за бывшее церковное имущество. Поговорим о церковной стратегии.

Наступление по трем направлениям

Пункт первый в стратегии Кирилла – активное внедрение Церкви в общественно-политическую жизнь, ее «обмирщение». Отсюда – стремление актуализировать предложенную еще при Алексии II социальную концепцию РПЦ, ее присутствие в вооруженных силах, энергичное проникновение в сферу образования. РПЦ выработала целый комплекс предложений к официальной программе партии власти «Стратегия-2020». Освящение подлодок, ракет, школ, зданий крупных фирм и т.п. может выглядеть нелепым и раздражающим, однако систематичность такого рода акций отражает стратегическую линию Церкви – быть возле всего наиболее значимого, что происходит в мирской жизни.

Вторым пунктом стратегии нового Патриарха является миссионерство. Речь идет о двух типах миссионерства – внутреннем и внешнем. Внутреннее – значит возвращение в религию «этнических православных», считающих себя принадлежащими к православной культуре, но фактически с ней незнакомых и ею не интересующихся. С помощью воцерковления, по мнению идеологов РПЦ, можно решить едва ли не все мирские проблемы, даже демографическую. «Если еще чуть-чуть промедлить с «миссионерско-апологетическим наступлением», – пишут некоторые церковные публицисты, – то процессы отделения Церкви от общества примут необратимый характер». Возможно, такая позиция может показаться чересчур аллармистской, но зато в ней содержится четкое понимание того, что в нынешнем своем состоянии Церковь «проигрывает» состязание с эпохой и действительно может оказаться на обочине.

Что касается внешнего миссионерства, то оно направлено против инославных конкурентов, в первую очередь протестантов, которые, по разным данным, привлекли в свои ряды от 1,5 до 2 млн. граждан России. Привлекательность протестантизма объясняется тем, что он является частью западной культурной традиции, тяга к которой, несмотря на насаждаемую в стране ксенофобию, растет. Протестантизм – интересен. Кроме того, протестантские общины нередко оказывают своим членам небольшую материальную поддержку, что в небогатой России имеет значение.

Православное миссионерство направлено и против вовлечения людей в различные секты, притягательные для разочаровавшихся в традиционных религиях, прежде всего в православии. Вряд ли такого рода секты конкурентоспособны, но какую-то часть православного люда они на себя, безусловно, оттягивают.

Отдельной строкой отметим миссионерскую активность среди мусульман. Признавая таковую неизбежной, отметим ее мизерную в настоящее время отдачу. Результаты деятельности убитого за миссионерскую деятельность священника Даниила Сысоева, которому, по некоторым сведениям, за два года удалось обратить в православие 80 мусульман-гастарбайтеров, вызывают некоторое сомнение, не говоря уж о том, что его активность на стезе толкования ислама отнюдь не способствовала межрелигиозному диалогу.

Ныне православная проповедь среди мусульман неактуальна. Реальным же «состязание двух религий» может стать лишь в случае коренных этнодемографических перемен, которые в ближайшие полстолетия все же не состоятся. (Их предпосылкой может стать вопрос о религиозной принадлежности детей от смешанных браков, причем лишь в том случае, когда муж-мусульманин и его оставшаяся верной православной религии супруга будут проживать в славянской среде. Именно тогда перед детьми может стать дилемма, и у представителей разных религий возникнет искушение побороться еще за одну душу.)

Третьим пунктом новой стратегии РПЦ я бы назвал борьбу в информационно-политическом пространстве. Здесь и желание создать что-то вроде «ассоциации православных политологов», «церковную общественную палату», даже национально-православную альтернативу радиостанции «Эхо Москвы». Издается свыше 20 православных журналов, позицию Церкви озвучивают шесть радиостанций. В космосе зависли два спутниковых православных телеканала «Спас» и «Союз» (правда, толку от них пока мало, а деньги на более или менее удовлетворительное содержание спутников не отпускаются).

Перед РПЦ встала очень непростая, я бы сказал, двусмысленная проблема: как использовать интернет-пространство. Журналист Антон Александров считает, что на этом направлении «политика наращивания информационной мощи не может быть успешной для Церкви». Почему? Да потому, что формат Интернета зиждется на жесткой индивидуальности участника Сети, исчезает сакральность церковной миссии, зато устанавливается недопустимое равенство в общении между проповедником и интернет-пользователем.

Трудности контактов через Всемирную сеть возникают у всех религий. Но православие в этом отношении выглядит наиболее консервативным и неумелым. С другой стороны, это лишний раз подталкивает к адаптации к новым информационным технологиям, тем более что в РПЦ понимают, что игнорировать компьютеризацию страны невозможно. Без работы в современном информационном пространстве миссионер проиграет борьбу за молодежь, обращение к которой является еще одним стратегическим направлением в деятельности РПЦ. А прорыва здесь пока что не происходит.

Лицом к лицу. 1991 год - первая встреча Патриарха и президента новой России. Пока никто не знает, будет ли Церковь поддерживать государство, станет ли государство опорой для Церкви. Фото Reuters

Зачем Церковь государству?

Выполнение всех пунктов церковной стратегии невозможно без сотрудничества РПЦ с государством. Конечно, чисто теоретически РПЦ могла занять более амбивалентную, даже скептическую позицию относительно власти и ее вертикали, поддерживать страдающих от несправедливости, шахтеров, пенсионеров, отставников-военных, то есть униженных и оскорбленных, но на этой стезе епископат вряд ли мог бы реализовать свои амбиции. Церковь в России всегда была сильна своей государственностью и в противостоянии с властью терпела поражения.

Государству Церковь тоже нужна. Зачем? Церковь придает государству дополнительную легитимность, она, если хотите, выдает чиновникам нечто вроде индульгенции.

Можно сказать, что мы имеем дело с элегантным и прагматичным проектом модернизации Православной Церкви. В нем задействованы лучшие силы РПЦ, талантливые, амбициозные ребята, ведомые нестарым (что очень важно) Патриархом, который стремится совместить в себе черты духовного лидера, политика и менеджера. Как это часто бывает в религиозной и религиозно-политической сфере, вступление на новый рубеж обеспечивает харизматическая личность. Кирилл, безусловно, некоторой харизмой обладает. Распорядись судьба иначе, нынешний Патриарх мог оказаться на вершинах светской политики (или бизнеса). Впрочем, он и так прочно закрепился в первом десятке наиболее влиятельных политиков страны.

Да, Кирилл – антизападник. Впрочем, иным ему и не суждено быть. Классическим тому свидетельством является его трактовка прав человека, которая «родилась и развилась в западных странах с их особой исторической и культурной судьбой┘ Но означает ли это, что западные стандарты человеческого счастья подходят для всех стран и всех культур?» – спрашивает Патриарх. Главное, что недостаток либерального подхода состоит в том, что «права человека превалируют над интересами общества», и «это стимулирует эгоизм и индивидуализм». Зато Кирилл осознает, что РПЦ никуда не уйти от глобализации и что переварить этот процесс нынешнее православие не в состоянии.

Как европейское поставить в параллель
С национальным, странно что-то!

(А.С.Грибоедов. «Горе от ума»)

Делая упор на идентичность, он не желает слыть изоляционистом и критикует тех, кто не хочет «выходить за ограду Церкви». Задача идеологии РПЦ – сделать русскую православную идентичность равной по эффективности западной, подобно тому, как Кремль хочет видеть Россию равноценной и равновеликой Европе и Америке. Эта задача идет в pendant (в качестве подвески. – Прим. ред.) устремлениям светских правителей сохранить свое место среди грандов мировой геополитики.

Возможно, сам Кирилл и такие незаурядные персонажи, как протодиакон Андрей Кураев, протоиерей Всеволод Чаплин, редактор журнала «Фома» Владимир Легойда и другие, в душе ориентированы на более амбивалентную модернизацию при иной расстановке политических сил. Предположу, что им, равно как и многим нерелигиозным персонажам нашей современности, действительно близки рассуждения президента Медведева. Однако конкретно следовать пожеланиям лишь одного из колес правящего тандема невозможно, даже если этого хочется.

Идеология РПЦ легко вписывается в неуклюжую даже не мысль, а всего лишь словосочетание «консервативная модернизация». Но вот парадокс: эта самая бессмысленно, зато красиво звучащая «консервативная модернизация» общества (экономики, политики и пр.) для самой Церкви может оказаться продуктивной. В словосочетание «консервативная модернизация» светская путинская элита делает упор на прилагательном, тогда как Патриарх и его команда действительно хотят (или вынуждены хотеть) своего обновления.

Кирилл (со временем его линия наверняка получит персональное название, например «кириллианство», или, не приведи Господь, «кирилловщина») – человек противоречивый. В каком-то смысле он – фигура трагичная. Чем-то Владимир Михайлович Гундяев напоминает Михаила Сергеевича Горбачева. Оба стояли перед формально схожими вопросами: один мечтал о «социализме с человеческим лицом», другой – об «РПЦ с современным лицом». Советский режим оказался нереформируемым┘

Прошедший советскую выучку, Кирилл однозначно лоялен нынешней власти, но за этой лояльностью чудится порой и порыв к самостоятельному мнению и поступку, что иногда огорчает некоторых представителей светской власти.

Заранее предвижу два сразу взаимоисключающих возражения. Первое – от соратников Патриарха, которые осудят похвалу за их тягу к «обновленчеству», а то и отрекутся от нее. Второе – от их оппонентов, считающих, что Кирилл и компания – всего-навсего прокремлевские церковники консервативного националистического толка, так сказать, «духовные сатрапы» режима.

Приведу, однако, еще одно сравнение, которое может показаться экстравагантным. Новый Патриарх своей неиссякаемой разнонаправленной энергией в чем-то похож на отчаянного, способного на нестандартные комбинации апостола Павла.

Почему выше я написал о промежуточности рубежа, на который вступила РПЦ? Потому что за ним может последовать еще один, который, возможно, и станет решающим. И тогда или православная модернизация так и не состоится и «пар уйдет в свисток», или она станет необратимой. Этот процесс окажется асинхронной частью общехристианской реформы и приведет к уменьшению дистанции между восточной и западной ветвями христианства. А заодно и благотворно скажется на российском обществе.