Станислав Минин.
В Церкви утверждают, что дети тянутся к знаниям о религии. Скептики же считают, что Церковь будет использовать эту тягу в своих интересах.
Фото www.patriarchia.ru
Все меньше времени отделяет российских школьников от беспрецедентного в современной истории отечественного образования эксперимента. Пройдут зимние каникулы, потом еще одна четверть – и в школах 18 регионов страны по распоряжению президента Дмитрия Медведева запустят предмет «Духовно-нравственная культура». Предмет предполагает три модуля. Школьники будут изучать либо основы своей религии (православия, ислама, иудаизма, буддизма), либо историю религий, либо светскую этику.
Патриарх Кирилл, выступая 11 ноября на заседании президиума Российской академии образования, объявил о завершении 15-летней дискуссии на тему преподавания религии в школе и заявил, что процесс, де-факто запущенный решением президента, «должен идти под контролем общественности и должен в конце концов послужить консолидации нашего общества». Процесс действительно, что называется, пошел. Но вот хоронить дискуссию и предвещать консолидацию общества, пожалуй, рановато.
Учителя-лицедеи и клонирование Кураева
К тому моменту как президент объявил о своем решении, религиовед Борис Малышев уже полтора года занимался со школьными учителями истории на кафедре ЮНЕСКО Московского института открытого образования. Учителей готовили преподавать старшеклассникам историю религий – на факультативной основе, по утвержденной программе и утвержденному учебнику. Шла спокойная, размеренная работа, отмечает Малышев. Пока не наступил июль с его «большой переменой».
Институт мобилизовал специалистов, создал рабочую группу, и она начала трудиться над планом подготовки преподавателей по всем трем модулям. Впрочем, не все зависит от кафедры ЮНЕСКО. До сих пор ни одна из заинтересованных религиозных организаций не представила готовых учебников. Со стороны Русской Православной Церкви такой учебник готовит протодиакон Андрей Кураев. Отдельные главы он выкладывает на своем сайте в Интернете – для обсуждения.
Кое-кто считает этот учебник слишком «монологичным». Чтобы успешно преподавать по нему, утверждают скептики, нужно быть самим Кураевым. «Или клонировать Кураева», – смеются мои коллеги-журналисты.
Впрочем, даже готовые в срок учебники не облегчат задачу. Борис Малышев говорит о, пожалуй, главной технической и содержательной трудности: каждый преподаватель должен быть готов вести предмет по всем трем модулям. Специализации не ожидается. Не каждая школа может позволить себе шесть новых ставок. «Как будет мусульманин читать «Основы православия»? – задается вопросом мой собеседник. – И как можно представить себе светского преподавателя, который занимается апологией религии?»
По сути, за полгода школьные учителя истории должны превратиться в профессиональных лицедеев, готовых, когда нужно, надевать маски религиоведов или богословов – в зависимости от запроса «публики».
Что такое «православная культурология»?
В том, что «конфессиональный компонент» нового предмета будет апологетическим, Малышев не сомневается. Во всяком случае, учебники «Основы православной культуры», которые он читал до сих пор, лишь утверждают его в этом мнении: «Если мы откроем православный катехизис, то это и будут «Основы православной культуры». Это попытка РПЦ войти в школу и преподавать Закон Божий, пусть он и называется иначе».
Пока светское религиоведение и Церковь вели борьбу за школу, в РПЦ настаивали на том, что «Основы православной культуры» – не вероучительный, а культурологический предмет. У большинства профессиональных культурологов, знакомых с учебниками ОПК, эти утверждения не могли вызывать ничего, кроме горькой усмешки, скепсиса и недоверия. О «православной культурологии» в Церкви говорят и сегодня, хотя, казалось бы, при нынешних трех модулях вероучительный характер предмета совсем не обязательно камуфлировать.
– Не будут ли знания, которые дети получат на уроках «Основ православия», качественно хуже того, что им может дать воскресная школа? – спрашиваю я иеромонаха Димитрия (Першина). Отец Димитрий – член редакционного совета, который регулярно собирается для обсуждения готовящихся пособий и учебника по «Основам православной культуры».
В моем вопросе есть уловка. Без каких-либо оговорок я сформулировал его так, как если бы связь между ОПК и программой воскресной школы была очевидной, общепризнанной. Мне интересно, как повлияла новая концепция религии в школе на церковную аргументацию. Мой собеседник, что называется, не попался.
– Это разные жанры, – отмечает он. – В школе преподают светским детям. Они не обязаны разделять точку зрения, изложенную в том или ином модуле. В воскресной школе, в свою очередь, преподают детям, которые пришли открыть для себя мир веры.
– То есть это будет культурологический предмет? – уточняю я.
– Скорее ценностно-культурологический. Акцент будет делаться не на древнерусской иконографии или храмовом зодчестве, а на том, что значит быть хорошим человеком, любить маму и папу, уметь дружить, терпеть невзгоды, помочь товарищу, поддержать его в беде┘
– Но все это будет подаваться с православной точки зрения?
– Да. Наша задача – вызвать интерес у ребенка, одобрение учителей и родителей, понимание, что это нужно их детям. Чтобы дальше (ведь этот пилотный проект будет дорабатываться), получив одобрение, можно было нагружать программу какими-то культурологическими материалами.
Тому, кто считает, что никаких скрытых намерений у Церкви нет, эти объяснения покажутся убедительными. Однако скептики могут воспринять их как непреднамеренное саморазоблачение. Как если бы Церковь проговорилась: сначала мы получим кредит доверия, а затем используем его в своих целях. Ведь культурологичность «православной культурологии» по-прежнему вызывает сомнения.
Семья в неловком положении
Сомнения вызывает и другой аспект духовно-нравственного воспитания в школе. Религиозные семьи, известно, с колыбели воспитывают детей в определенной традиции. Это их право. Им его гарантирует государство, которое, со своей стороны, воздерживается от ответа на вопрос: на каком этапе человек должен выбирать веру? В детстве, отрочестве или юности? С получением паспорта, с поступлением в университет, с рождением ребенка, строительством дома, посадкой дерева? У государства нет и не должно быть своего, государственного мнения на сей счет.
Мне приходится обсуждать проблему духовно-нравственного воспитания в кругу журналистов. Один из коллег обратил мое внимание на статью 29 российской Конституции. В ней, в частности, говорится, что никто не может быть принужден к выражению своих мнений или убеждений – при том, что каждому гарантируется свобода мысли и слова. «Не противоречит ли трехмодульная концепция «Духовно-нравственной культуры» в школе этому принципу?» – задается вопросом мой коллега.
Государственная школа ставит родителей и детей в такое положение, что им ничего не остается, кроме как декларировать свое отношение к религии. Православные ли они, мусульмане, иудеи, агностики, атеисты или вовсе не задумывались о собственной религиозности. Более того, государство помогает семьям осуществлять религиозное воспитание детей. Должно ли оно поступать таким образом?
Этот вопрос я задал костромскому священнику Григорию Чекменеву. Некогда он работал в школе учителем истории. Приняв сан, Чекменев совмещал служение в Церкви с преподавательской деятельностью. В школе им, учителям, говорили, что коэффициент успеваемости не столь важен, как то обстоятельство, что школа «не дает детям слоняться по улице».
Григорий Чекменев сетует на глубочайший семейный кризис в России. Он отмечает, что многие дети воспитываются в неполных и неблагополучных семьях. Они не получают полноценного воспитания. Эту функцию выполняет школа. Религиозное воспитание станет ее новой функцией.
Дети тянутся к знаниям о религии, утверждают мои православные собеседники. Григорий Чекменев рассказывает, что после занятий со священником дети неизменно просят его «прийти еще». «Вопросы веры детям интересны, – говорит иеромонах Димитрий (Першин). – Ведь это вопросы смысла жизни. В возрасте с 10 до 15 лет ребенок ищет на них ответы, а потом всю жизнь ориентируется на них». Кстати, отец Димитрий считает, что в годы правления Ельцина школа утратила свои воспитательные функции и поэтому «сверхнастроена» на преподавание религии.
Религпросвет и нашествие гомозавров
Государство помогает детям удовлетворить свою естественную любознательность? Или же вместе с этим оно преследует какую-то иную цель? Православные, с которыми мне довелось пообщаться, говорят в этой связи о профилактике социальной катастрофы, истоки которой заложены в нашем «безбожном прошлом». Этот тезис сложно назвать новым. Вот уже несколько лет он регулярно звучит и на Рождественских чтениях, и на Всемирном Русском Народном Соборе, и на других православных форумах.
«Конечно, человек может обойтись без религии, – рассуждает Вадим Венедиктов, православный публицист и историк. – Он может не нуждаться в культуре, образовании, науке, философии. Он может вообще жить лишь животно-биологической жизнью: есть, пить и размножаться. В конце концов можно отказаться и от семьи, материнства, отцовства».
У Вадима Венедиктова есть некоторые опасения насчет того, что «Основы православия» в школе могут превратиться в «религпросвет», вписанный в учебный план, доверенный бюрократии и не понимающим специфики религиозного воспитания «училкам». Он хочет, чтобы учебник ОПК напоминал «Православную энциклопедию» для детей, а писали бы его историки. В то же время он убежден: преподавать основы религии в школе нужно. Иначе нас ждут потрясения. В российском обществе уже происходит «духовный застой», ТВ заполняет душевную пустоту чуждыми религиозной природе человека суррогатами, образовался целый класс «гомозавров», для которых безбожный образ жизни – это круто.
«У нас нет времени на реформы, – утверждает священник Григорий Чекменев. – Если будут потеряны еще несколько поколений, процесс вымирания и нравственной деградации населения будет необратим».
Слова Григория Чекменева – его ответ на мой вопрос: готова ли нынешняя российская школа к преподаванию религии? Ведь проблема кажется очевидной. Противники ОПК твердят, что Россия – светское государство. Сторонники ОПК парируют, что и Германия тоже является светским государством, однако в немецких школах преподается Закон Божий. Между тем немецкая и российская светскость – это разные светскости. В России не было европейской секуляризации, которую сегодня можно воочию наблюдать, например, в католической Испании. В России социальная ниша для религии не формировалась постепенно, шаг за шагом. Религия здесь была одним махом вытеснена на задворки общественной жизни. Теперь она вернулась, и постсоветское общество не понимает, что с ней делать, как к ней относиться, как о ней говорить, какую роль ей отвести. И для постсоветского общества, и для постсоветской школы религия – terra incognita. Или минное поле.
«Наше образование сегодня является не светским, а во многом антирелигиозным. Говоря еще проще – атеистическим, – считает Вадим Венедиктов. – Многие россияне еще не научились правильно толковать понятие «светскость». Нужно понимать, что быть светским человеком – вовсе не значит быть безбожником».
Так или иначе, вопрос о том, как найти место для религии в далеких от «правильной» светскости обществе и школе, повисает в воздухе.
Проблематичным видится не только религиозное воспитание в современной российской школе. Проблематична даже православная (исламская, буддийская) культурология, как и любая культурология. Борису Малышеву приходится работать со студентами-первокурсниками. Теми, кто еще совсем недавно сидел за школьными партами. По словам Малышева, вчерашних школьников характеризует полная дезориентация во времени и пространстве. Они не знают географии. Они не знают истории. Выражаясь политкорректно, это можно назвать «специфическим восприятием гуманитарных дисциплин». Выражаясь менее политкорректно – гуманитарной кашей и отсутствием системы.
Никакую «православную культурологию» невозможно встроить в отсутствующую систему. Предложение Андрея Кураева «изучать ОПК по Панченко и Лотману» кажется утопией.
Смелость Феди из Казани
Энтузиасты ОПК настаивают на общественной значимости религиозного воспитания в школе. Трехмодульная «Духовно-нравственная культура» позиционируется как ответ на широкий общественный запрос. Однако, оглядываясь назад, начинаешь понимать: ни у мусульман, ни у иудеев, ни у атеистов не было самостоятельного запроса на религию в школе. Запрос был у Русской Православной Церкви. Министерство образования сопротивлялось как могло, но было ясно, что долго оно не продержится. Напор был слишком сильным, и вопрос стоял лишь о наименее конфликтном способе удовлетворения православного запроса.
Способ был найден. Мусульманам и иудеям, по сути, навязали компромисс, альтернатива которому – доминирование православия в школе. Разговаривая с ними, лишь утверждаешься в этом мнении.
Мусульманка Сабира преподает английский язык в одной из московских школ. Она считает, что учитель может лишь корректировать поведение ребенка, но его воспитание, в том числе и религиозное, остается делом семейным. Сабира не понимает, как учитель, принадлежащий к одной религии, будет подавать материал о другой. Религиоведческий подход в деле воспитания она считает поверхностным. Ее беспокоит и то, что навязанное разделение по религиозному признаку будет провоцировать детей на конфликт.
«Я против! – категоричен Башир, единоверец Сабиры. – Мои дети будут изучать религию дома и в мечети. В школе надо математикой, физикой и другими важными науками заниматься, а не плодить религиозную нетерпимость вне класса, среди неокрепших детенышей. На занятия по четырем религиям или основам православия или ислама они ходить не будут. Я предвкушаю, какой разнос я устрою руководству школы, если они посмеют заставлять моих детей посещать эти занятия».
Мусульмане, с которыми мне удалось поговорить о духовно-нравственном воспитании в школе, не доверяют квалификации преподавателей основ ислама. Они не доверяют светскому подходу к изучению ислама, считают его бесполезным для духовного развития ребенка. Они опасаются конфликтов между учениками. Они полагают, что основы ислама могут преподать своим детям сами. В крайнем случае урок основ ислама мог бы быть последним в пятничном расписании. Школьники-мусульмане отправлялись бы в мечеть, где их обучал бы имам, причем совершенно бесплатно.
Энтузиазма в связи с «удовлетворенным запросом» не чувствуется и в среде иудеев. Их скепсис схож с мусульманским.
– Если это основы религий, то нужно назвать предмет «История религий», – говорит москвич по имени Зеев. – Если это серьезно, то для этого существуют полноценные православные, мусульманские и даже еврейские школы┘ Предполагается, что преподавать будут после небольшой подготовки учителя гуманитарных предметов, которые в большинстве своем атеисты и религиозные знания которых могут уступать знанию некоторых учеников. А если в классе один или два представителя нацменьшинств, то найдут ли для них преподавателя? Хватит ли у какого-нибудь Яши смелости не пойти на «Основы православия», а у какого-нибудь Феди в Казани – на «Основы ислама»?
– Существовал ли в среде евреев запрос на религиозный предмет в школе? – поинтересовался я у Боруха Горина из Федерации еврейских общин России.
– Запрос на религиозный предмет в школе очевидным образом не существовал, – ответил Горин. – Пока мы еще надеемся на то, что речь идет не о религиозном, а о культурологическом предмете. Мы выступали за то, чтобы в школе ребенок получал представления о традициях народов России. Мы понимали, что ни литературы, ни достаточного количества специалистов нет. Мы понимали, что существует опасность получить Закон Божий в школе. Эту опасность многие еврейские родители ощущают и сейчас.
– Появление в сетке «Основ иудаизма» ничего не меняет?
– Не меняет. Преподавания иудаизма в школе мы опасаемся еще больше, чем любого другого предмета. Главная опасность – это даже не размежевание детей, не вложение в их руки религиозной дубинки. Еще хуже то, что такой предмет, преподанный плохими преподавателями и без надлежащей методики, отобьет у ребенка интерес к собственной религии и собственной культуре┘
Православные утверждают, что религия в школе станет профилактикой социальных катастроф и экстремизма. Пока государство делает вид, что оно удовлетворяет запрос мусульман и иудеев, те, в свою очередь, не готовы доверить школе религиозное воспитание своих детей. Светские учителя готовятся мимикрировать под апологетов религии. Школа готовится к эксперименту – сколь грандиозному, столь же и поспешному. Она готовится к авантюре. Она готовится бежать впереди общества, которое так и не определилось со своим отношением к религии.
Какими будут плоды эксперимента? Поживем лет десять – увидим┘
