Многомиллионное меньшинство

Ислам в Китай был внедрен монгольскими завоевателями. Считается, что это сделал потомок Чингисхана, правитель северо-запада Китая по имени Ананда, в отличие от большинства своих соплеменников-монголов бывший ярым приверженцем ислама. В 1279 г., став правителем северо-запада Китая, Ананда обратил в эту религию 150 тыс. монголов, находившихся под его началом, и все население подвластной ему области (тангутов, китайцев), выходцев из Центральной Азии и стран Персидского залива (тюрков, персов, таджиков, арабов). Уже в XIV в. они образовали единую общность хуэй (кит. – «мусульмане») – жителей Китая, говоривших к этому времени в основном по-китайски.

Во времена правления монгольской династии Юань в Китае (1271–1328 гг.) «мусульманский язык» фарси, или новоперсидский, был одним из государственных языков вместе с монгольским и китайским. После падения власти монголов в Китае в 1368 г. и воцарении китайской династии Мин, хуэй были полностью китаизированы в языковом отношении. Они составили основу народа хуэй северо-западного Китая.

В настоящее время ислам в Китае исповедуют следующие тюркские народы: уйгуры (10–12 млн. человек), казахи (2 млн. человек), киргизы (300–400 тыс. человек), узбеки (15–20 тыс. человек), татары (10–12 тыс. человек), мусульмане исмаилитского толка – ираноязычные или памирские народы (сарыкольцы, эйну, пахпу, ваханцы), а также таджики (45–50 тыс. человек), монголоязычные народы – дунсяне (260 тыс. человек) и баоань (12 тыс. человек).

Эти народы, в зависимости от их численности, обладают в Китае разной степенью национально-территориальной или государственной автономии. Так, у уйгуров есть автономный район, казахи и киргизы имеют автономию на уровне областей, входящих в район, а ираноязычные и памирские народы, которых в Китае называют «таджиками», – на уровне уезда (Ташкурганский таджикский национальный уезд). За узбеками, татарами, дунсянами и баоань в Китае закреплен статус национальных меньшинств. Согласно Конституции Китайской Народной Республики (КНР), уйгурский и казахский языки наряду с китайским являются официальными, хотя и имеют региональное значение.

Что же касается народности хуэй, мусульман из числа коренного населения Китая, то к ней относится от 12 до 15 млн. человек. Различные группы хуэй неоднородны по своему происхождению. Хуэй северо-запада Китая – это смесь ряда этносов, где одной из весомых его частей была тангутская группа. Ее исчезновение как этноса произошло в результате завоевания Китая Чингисханом.

В этногенезе хуэй юга Китая определенную роль сыграли потомки смешанных браков арабов и иранцев с китаянками. Их торговые общины с VIII по XIII в. поколениями жили в портовых китайских городах. С конца XIV в. в стране регулярно происходили восстания хуэй как реакция на притеснения китайских властей. К середине XIX в. относится особенно жестокое подавление «мусульманских восстаний» тюркских народов в Восточном Туркестане. Ныне он называется Синьцзян (кит. – «новая граница»). Подобные восстания были подавлены и в северо-западном Китае в провинции Ганьсу, где в 1864 г. появилось государство дунган – Урумчинский султанат, просуществовавший недолго и павший под натиском Китая.

Итогом этих драматических событий было бегство десятков тысяч хуэй и таранчей, с начала XX в. известных как уйгуры, в Казахстан, Киргизию и Ферганскую долину, бывших тогда частью Российской империи. Следует отметить, что среди них было немало жителей Кульджинского края, который с 1870 г. управлялся российскими властями в течение 10 лет. После передачи его Китаю большинство местных мусульман предпочли уехать в Российскую империю. Эта часть хуэй получила название дунгане. Сейчас около 40 тыс. дунган – это граждане Казахстана, а 100 тыс. – Киргизии.

Хуэй и дунгане – мусульмане суннитского направления. Попытки их ассимиляции китайцами, в том числе и в сравнительно недавнее время (1949–1979 гг.), были безуспешны. Хуэй, близкие по языку и многим особенностям культуры китайцам, вне сомнения отдельный от них этнос с четко выраженным этнорелигиозным самосознанием. В КНР у хуэй статус национального меньшинства. У них есть национально-государственная автономия – Нинся-Хуэйский автономный район, сопоставимый по нашим понятиям с краем или республикой.

С 1979 г., после прихода к власти «патриарха китайских реформ» Дэн Сяопина, началось постепенное возрождение ислама в Китае и восстановление связей его мусульманских народов с исламским миром. При этом в Синьцзян-Уйгурском автономном районе (СУАР, административная единица КНР на территории Восточного Туркестана) межнациональные отношения обострились. Это произошло в связи с тем, что мусульмане-уйгуры, представители самой многочисленной группы среди коренного населения Восточного Туркестана, поддержали движение за независимость СУАР от Китая.

Уйгуры составляют около половины всего населения СУАР. В языковом и этнокультурном отношении они близки к узбекам, в среде которых уйгуры в большей степени подвержены ассимиляции, чем, скажем, в среде других народов постсоветской Центральной Азии. Около 300 тыс. уйгуров на сегодняшний день являются гражданами Казахстана, до 30 тыс. – Киргизии, 12 тыс. – Туркмении, где они сохраняют известную самобытность. Уйгурские общины существуют в США, Канаде, Австралии, Саудовской Аравии. В Турции уйгуры уже во втором поколении ассимилированы турецким населением.

Уйгуры – мусульмане-сунниты. В сознании современных уйгуров укоренилось представление о себе как о древнем народе, хотя с научной точки зрения этот вопрос остается открытым. В течение второй половины прошлого столетия в Восточном Туркестане резко изменилась этническая структура населения вследствие целенаправленной китайской политики. Если в 1949 г. население СУАР было в основном тюркоязычным, где самым многочисленным народом были уйгуры, то за последние 50 лет из-за постепенного, но постоянного и массового переселения китайцев в населении СУАР произошли кардинальные изменения.

Уйгуры, которых в 1953 г. было до 80% общего населения СУАР, сегодня составляют 47%, китайцев здесь более 40%. Увеличение доли представителей китайского этноса в СУАР вызвало ответную реакцию в виде межэтнического напряжения, всплесков терроризма, стремительного распространения сепаратистских настроений среди уйгуров. Наплыв китайцев был воспринят уйгурами как реализация сознательной политики «поглощения». Социальные последствия массового переселения китайцев, направляемого властями КНР, на жизнь населения СУАР очевидны.

Среди горожан, например, актуальна проблема трудоустройства, обеспечения жильем. Именно в этих сферах нарастает дискриминация местного населения в пользу китайцев, социальный статус которых заметно выше. Проблема пресечения проявлений китайского шовинизма столь же значима, как и традиционные социальные проблемы СУАР. В частности, массовая бедность, неразвитость системы здравоохранения и образования, отсутствие коммуникационной инфраструктуры, слабое развитие частного сектора. Негативную роль сыграли эксцессы в политике ограничения рождаемости, проводимой властями КНР в отношении мусульманского населения.

Изменение в лучшую сторону столь непростой социальной ситуации невозможно без развития экономики региона. Понимая это, правительство КНР вложило в начале 1990-х гг. в экономику этого региона значительные суммы. Но ожидаемого взлета экономики не произошло. К концу 1990-х гг. стало ясно, что предпринимаемые властями КНР попытки реформировать синьцзянскую экономику оказались малоэффективными. Китайцы убедились в неоднозначности взаимосвязи религиозного, этнического и экономического развития региона и поняли, что необходимо искать какой-то новый способ распутать клубок синьцзян-уйгурских проблем. В итоге руководство КНР сегодня стоит перед выбором: продолжить усилия для роста экономики Синьцзяна или же в первую очередь постараться сохранить политический контроль над регионом.

В СУАР, по сравнению с другими районами Китая, темпы урбанизации и индустриализации очень медленные, жизненный уровень местного, особенно уйгурского населения в сельских районах, крайне низок. Уйгуры чувствуют себя колонизованными. Возможно, поэтому они еще не совсем осознают для себя выгоды сотрудничества с центральными китайскими властями. Именно с их помощью они могут и должны решить свои проблемы. Чтобы заручиться этой поддержкой, уйгурам необходим диалог с Пекином, а для этого им придется ограничить сепаратистские выпады, которые часто камуфлируются под этническое правозащитное движение.

Согласно данным социологических исследований, уйгуры старшего и среднего поколения, прошедшие через ужасные последствия Второй мировой войны, «культурной революции» и правления Мао Цзэдуна, весьма ценят мирные отношения и придают большое значение даже едва заметным улучшениям в своей жизни. Им противостоит уйгурская молодежь, сознание которой сформировалось в условиях относительной свободы.

Молодые уйгуры вдохновлены выступлениями сверстников в Китае в 1989 г. на площади Тяньаньмынь, а также тем значением, которые приобретают на международной арене страны исламского мира. Перед глазами у них, например, успехи албанцев в Косово, курдов в Ираке, боснийцев на Балканах, палестинцев на Ближнем Востоке, образование независимых государств в Центральной Азии после распада СССР, чьи народы близки им в этнокультурном, религиозном и языковом отношениях.

В целом они настроены более радикально, чем старшее поколение, и мечтают о политической независимости Восточного Туркестана. Наконец, новое поколение растет в условиях нарастания бытовой неприязни к китайцам-переселенцам.

Конечно, уйгурская молодежь придерживается не только радикальных взглядов. Многие сочувствуют идеологии национально-освободительного движения, кто-то смотрит в сторону Запада и стремится покинуть Китай. В то же время часть молодых уйгуров, напротив, нацелена на сотрудничество с китайскими властями, считает престижной учебу в китайских школах и вузах. Единомыслия в отношении к национально-освободительному движению среди уйгуров нет.

Например, уйгуры на востоке СУАР в меньшей степени исламизированы, чем жители областей, прилегающих к Средней Азии и Афганистану, идеология борьбы за независимость там не слишком популярна. Заметна разница между городскими и сельскими уйгурами. Несмотря на общую бедность, уровень жизни в селах во время реформ Дэн Сяопина в 1980–1990-х гг. все-таки повышался, а прямых контактов с китайскими переселенцами у уйгурских крестьян не было, китайского давления они особенно не ощущали. Поэтому борьба за отделение Восточного Туркестана от КНР концентрируется в городах.

Из уйгурских общин за пределами КНР в поддержке движения за отделение Восточного Туркестана от Китая особенно активны общественные организации казахстанских уйгуров. В последние годы это не раз приводило к обострению их отношений с руководством Республики Казахстан, опасающегося негативной реакции властей КНР. Был осуществлен ряд оперативных мероприятий казахстанских спецслужб против активистов уйгурских организаций. В частности, властям КНР выдавались уйгуры из СУАР, пытавшиеся спастись от смертной казни, к которой они были приговорены за подпольную антикитайскую деятельность.

Ситуация для Китая осложняется тем, что активизация уйгурского сопротивления происходит в месте, крайне важном в стратегическом отношении для КНР. Речь идет о регионе, где расположен атомный полигон в Лобноре, космодром и предполагаемые гигантские запасы нефти – стратегический энергетический резерв Китая. Окружение КНР базами США с северо-запада, то есть со стороны Средней Азии после разгрома талибов в Афганистане, вполне может привести к желанию американцев разыграть «уйгурскую карту» против Китая.

Достаточно активны уйгуры в Турции, традиционном центре их эмиграции, особенно с 1949 года. Еще в 1873 году Якуб-бек, глава государства Йеттишаар в Восточном Туркестане, павшего в 1877 году под натиском Китая, признал сюзеренитет Османской империи. От имени ее султана он отчеканил золотые, серебряные и медные монеты и признал османский флаг флагом своего государства. Начиная с этого времени Турция небезучастна к событиям в далеком от нее Восточном Туркестане. Это породило в умах определенной части уйгуров представление о Турции не только как о стране родных по языку единоверцев, но и как об оплоте и пристанище.

Уйгуры, эмигрировавшие из Китая в Турцию, рассматривали и рассматривают ее как самого вероятного союзника. С 50-х гг. XX века выходцы из СУАР, осевшие в Турции, пытаются привлечь внимание мировой общественности к уйгурской проблеме, а также добиться рассмотрения этого вопроса на исламских конгрессах и в ООН. Что касается турецких властей, то официально они не демонстрируют поддержки уйгурским эмигрантским организациям.

И все же шансы уйгурского сепаратистского движения, нацеленного на отделение Восточного Туркестана от КНР, невелики, тем более что китайские власти в целом контролируют ситуацию в регионе. Уйгурское сопротивление находится в глубоком подполье, к тому же ему не удалось привлечь на свою сторону другие некитайские народы СУАР. Этому препятствует преобладание в уйгурском сопротивлении идеологических установок радикального ислама. Все это сужает потенциальную базу их движения.

После падения режима талибов в Афганистане резко ослабла и помощь извне. Можно даже сказать, что среднеазиатские соседи КНР из страха перед великим соседом фактически помогают ему в подавлении уйгурского освободительного движения. Что касается Турции, то ее возможности достаточно скромны. Она вряд ли будет ссориться с КНР, а уйгурская эмиграция в Турции уже не имеет корней на своей прежней родине.

И тем не менее эта проблема остается до сих пор весьма острой. Для КНР она усугубляется тем, что уйгурам сочувствуют в странах исламского мира, прежде всего в арабских, где их мятежные представители получают не только духовную поддержку. Но как пойдет дальнейшее историческое развитие Восточного Туркестана, зависит в первую очередь от политики нынешнего руководства КНР, от успеха проводимых ими не только социально-экономических, но и политических реформ.