Илья Архипов В Москве в начале апреля под эгидой Русской Православной Церкви (РПЦ) прошел Всемирный Русский Народный Собор. На нем была принята «Декларация о правах и достоинстве человека». Представители РПЦ, в частности, заявили, что в Декларации ООН, принятой в 1948 году, «нет места традиции православного Востока». Эта проблема долгое время рассматривалась преимущественно в церковных кругах и теперь, во время Собора, была вынесена на широкое общественное обсуждение.
Авторы Декларации заявляют: «Мы признаем права и свободы человека в той мере, в какой они помогают восхождению личности к добру». Однако только в одном этом утверждении содержится залог будущих дебатов. Как и кто определит, что такое добро, которому призваны служить права и свободы человека?
Очевидно, что у религиозного и светского сознаний будут разные ответы на этот вопрос. Собор говорит, что этому должна «содействовать религиозная традиция, имеющая своим первоисточником Бога, так как голос совести человека может быть заглушен грехом».
Глава Отдела внешних церковных связей митрополит Кирилл (Гундяев) в своем выступлении объяснил, о чем идет речь: «С точки зрения этой традиции, не могут признаваться в качестве нормы насмешки над святыней, аборты, гомосексуализм, эвтаназия и другие виды поведения, активно защищаемые сегодня с позиций концепции прав человека».
Митрополит Кирилл призывает не отделять проблемы нравственности от прав человека. Причина падения нравственности общества, по его мнению, в слишком широком понимании прав и свобод: «Задача концепции прав человека состоит в том, чтобы защищать ценность человека и способствовать возрастанию его достоинства, а не в том, чтобы выпускать из бутылки джинна, который начинает рубить иконы на выставках в Манеже, проводить выставки «Осторожно: религия!», а потом убивать людей только потому, что они принадлежат к другой национальности. Это все звенья одной цепи.
Нельзя плакать по поводу возрастающей ксенофобии в тот момент, когда мы открываем возможности для человека, который не сдерживается никакими нравственными силами, разрушать святыни, оплевывать свое Отечество, разрушать свою культуру. Этот человек пойдет и будет убивать другого и по признаку национальности, и по признаку веры. Нравственность едина и неделима».
Собственно на этом всю дискуссию можно считать законченной. Понять, где связь между выставкой и убийством и почему культурная акция может оказаться в одном ряду с преступлением против человека, современное светское сознание практически не способно, потому что его понятия и ценности весьма далеки от христианских.
В России защитники секулярного общества резко выступают против попыток предложить иной, отличный от сложившегося в западной традиции взгляд на права человека. «Я бы назвал это традицией православных государств, традицией Византии, традицией консервативной и прямо направленной против прав человека в современном их понимании», – говорит правозащитник и почетный президент фонда «Гласность» Сергей Григорянц о выступлении митрополита Кирилла и предложениях Русской Православной Церкви.
Для правозащитников возведение каких-либо надстроек, христианских, мусульманских, иудейских, над «Декларацией о правах» является очевидным и бесспорным посягательствам на свободу человека. Тем более когда об этом заходит речь в условиях России, где ситуация с защитой прав человека далека от благополучной. Тем более что в России Церковь и правозащитные организации чаще оказываются по разные стороны баррикад, а не сотрудничают во благо оздоровления общества.
В открытое противостояние вылились споры о введении в школах предмета «Основы православной культуры» и скандалы, связанные с выставками «Осторожно: религия!» и «Россия-2». Кроме того, нельзя забывать, что, несмотря на слабость гражданского общества в России, конкуренция между его представителями весьма высока.
С одной стороны, гражданское пространство стремится национализировать государство, создавая «сверху» различные структуры разной степени лояльности. С другой – на этом поле все еще пытаются выжить независимые организации, которые вписаны в глобальную сеть более крупных фондов и структур, вызывая тем самым упреки в зависимости от «мирового капитала». И когда о своих правах на гражданскую трибуну заявляет такой влиятельный институт как Церковь, то игроки на поле скорее демонстрируют быстроту реакции. Некоторые скептики даже увидели в новой инициативе Патриархии государственный заказ.
Представители Церкви эти подозрения отвергают. По словам протоиерея Всеволода Чаплина, Патриархия предлагает свою концепцию прав человека, чтобы избежать конфликта цивилизаций: «Нам нужно добиться того, чтобы на уровне права и политики был найден должный баланс между ценностями прав человека и ценностями веры, святынь и Отечества».
Православные считают, что им будет легче найти общий язык с теми же мусульманами, оскорбленными датскими рисунками, или индуистами, преследующими топ-моделей и дизайнеров за слишком откровенные наряды.
В современном обществе, на мировоззрение которого оказала огромное влияние философия постмодернизма, границы между абсолютным злом и добром размыты. В конце текста Декларации приводится внушительный список тех сфер, в которых Собор предлагает сотрудничать с государством и со «всеми благонамеренными силами».
И надо сказать, что они мало чем отличаются от целей, которые ставит перед собой остальное цивилизованное человечество и, в частности, ООН: «Сохранение прав наций и этнических групп на их религию, язык и культуру, отстаивание свободы вероисповедания и права верующих на свой образ жизни, противостояние преступлениям на национальной и религиозной почве, охрана прав ребенка, забота о людях, находящихся в местах заключения и социальных учреждениях, защита жертв деструктивных сект, недопущение тотального контроля над частной жизнью и убеждениями человека».
Спрашивается: зачем надо было собирать Собор? По сути дела, незачем, кроме одного, – защитить права верующих и предложить религиозное понимание прав человека. С точки зрения многих верующих, понятие «свобода» лишено конкретного содержания и его предлагается заменить на понятие «достоинство».
Западное общество привыкло жить в ситуации, когда Церковь политкорректно не вмешивается в его жизнь. Поэтому конфликт Запада и активного ислама, не признающего компромиссов в делах веры, неизбежен, сходятся во мнении большинство экспертов. Православные теоретики добавляют: эту остроту противостояния можно снизить. Для этого, по их мнению, надо только признать, что не всякое человеческое право нравственно.
Самое парадоксальное, что, заявляя о приоритете нравственности, Церковь выполняет несвойственные ей функции регулятора общественных отношений. Дело Церкви не в контроле за уровнем нравственности. Это обязанность по традиции возлагается на нее обществом, которое в большинстве своем имеет самое далекое представление о том, что такое Церковь и зачем она нужна в этом мире. Немногие в самой Церкви могут дать ясное объяснение всему тому, во что они верят. И даже если могут, то чаще всего эти объяснения весьма разнятся друг от друга.
Даже то, что, казалось бы, известно любому верующему – Церковь через таинства приобщает человека к Божественной благодати и способствует его спасению, – для большинства в современном светском обществе является пустым звуком.
Соответственно возникает вопрос: имеет ли Церковь право говорить о своем мнении? Имеет. Но имеет ли она право на то, чтобы диктовать свои взгляды другим? Нет, но на это она и не претендует, по крайней мере гласно. Другое дело, что любое соборное высказывание Церкви становится достоянием общественного пространства, и тогда, как любая идея, она начинает жить уже своей отдельной жизнью.
И тогда, вырванная из контекста церковного понимания, эта идея становится беззащитной и может быть подвергнута любой интерпретации и трансформации. Более того, она практически обречена на непонимание, что, естественно, в рамках светского восприятия Церкви.
Церковь и светское общество говорят не только на разных языках, но само это общение происходит как бы параллельно в двух разных плоскостях. Активисты гражданского общества говорят, что права человека незыблемы, потому что от них зависит наиболее достойное и комфортное существование человека.
Христианство видит свою задачу не в обеспечении максимально удобного существования на земле, а в спасении души, потому и права человека для верующих имеют не абсолютную, а относительную ценность. Права человека – это в первую очередь инструмент контроля общества за государством.
Фото Виктора Ильина
Сергей Григорянц прямо винит во всем государственную машину: «Государство, в том числе и правоохранительные органы, создает в России условия для того чудовищного безобразия, которое сейчас творится в стране». А представители Церкви говорят, что причина бед не столько в низкой правовой культуре и слабости гражданского сознания российского общества, сколько в его нравственной распущенности.
«В конечном итоге зло исходит от человека. Милиционер, который избивает невинного, или работник соцучреждения, который издевается над беспомощным, – это люди, которые действуют исходя из черноты собственного сердца. Конечно, работа правозащитных организаций важна, но самое главное – нравственное воспитание», – говорит протоиерей Всеволод Чаплин.
«Нравственное воспитание» – это обтекаемая и несколько лукавая формулировка, так как, согласно христианскому вероучению, надо призывать к покаянию, полному преображению и преодолению греха. А это, как учит Церковь, возможно только во Христе.
Прямо заявить об этом с трибуны Народного Собора представители Церкви опасаются, но своими выступлениями они как бы говорят: вот где лежит нужный вам путь. Поэтому и заходит речь о правах человека, которые, по мнению Церкви, предлагают человеку гораздо больший выбор дорог и тем самым лишают его четких ориентиров.
Вопрос о том, до какой степени Церковь может вмешиваться в жизнь светского государства, остается открытым. Одно дело, если разговоры о нравственном подходе к правам и свободам человека останутся в рамках публичной дискуссии. Однако совсем другое – если из этого на государственном уровне будут сделаны конкретные выводы. Как показывает практика, лишь до определенной степени.
В исламском мире, например, нет такого жесткого разграничения на светские и религиозные ценности, как в западном. И там есть понятие исламского права. Однако то, что в условиях современной России, где практикующих верующих несколько процентов, будет введено православное, христианское или, бери шире, религиозное право, представляется весьма маловероятным.
Многие и не только в среде защитников светского общества считают, что, если государство, руководствуясь взглядами достаточно авторитетного в обществе института, всерьез возьмется пересматривать права человека в соответствии с постулатами одной конкретной религии, противостояние светского и религиозного обществ обострится. При этом может нарушиться та стабильность, за которую так ратует нынешняя российская власть.
Кроме того, очевидно, что самой Церкви надо ответить на один из главных вопросов: не приведут ли призывы к государству заняться «нравственным воспитанием» к клерикализму? С одной стороны, известно, что цель государства не построить на земле рай, а не допустить ее превращения в ад. С другой стороны, есть всегда опасность впасть в искушение «Великого инквизитора» и начать спасать человеческие души путем государственных программ и национальных проектов.
Дарья Гармоненко