Александр Неклесса
Сегодня человек обитает в трех мирах – физическом, социальном и ментальном, – погруженных в квантовую, антропологическую и бессознательную неопределенность.
Иллюстрация создана с помощью нейросети Kandinsky 3.0.
Человек обитает как минимум в двух вселенных – природной и социальной, что налагает физические ограничения, но предоставляет определенные возможности. Футур-история эксплуатирует богатство пересекающихся траекторий и запутанных хронотопов; она свободна в эскизах, композициях и произвольных искажениях маршрута. Подобное разнообразие образует совокупность последовательно развивающихся сюжетов, однако последовательности не обязательно линейны, а совокупности не всегда последовательны.
Мутирующий социоген популяции
Эволюция оперирует не количественным исчислением времени и не масштабированием пространственной экспансии, но всплесками перемен и результативностью обретаемого качества. Время, используя гильотину необратимости, устраняет неопределенность развилок, подавляя энтропийное инфицирование и преодолевая блуждания по аналоговым маршрутам земного лабиринта. Это перманентное самосостязание, забег на длинную, открытую ветрам дистанцию.
Популяция homo sapiens имеет историческое целеполагание – маршрут, судьба которого зависит от генерируемых людьми смыслов, присущего им чувства гармонии и выстраиваемой на данной основе подвижной архитектуры. Все это предполагает транзит от одного «агрегатного состояния» общества к его иной социокультурной ситуации. Состояние Ойкумены – производное от умножения субъектов, пестроты замыслов и эффективности их реализаций – динамичной связности глобальной мозаики, но это еще и шквал изменений, уничтожающий предшествующие диспозиции.
Буквально на наших глазах привычное мироустройство становится достоянием прошлого, перевоплощаясь в нечто иное, обретая другую, заметно более сложную композицию. Одновременно изменяется миропонимание, подвергаются сомнению смысловые начала и ценности современной цивилизации. Социальная мысль стремится обрести утраченную определенность – знание плаценты, в которую погружается мутирующий социоген популяции, что определит культурную стилистику эпохи и ментальность ее обитателей.
В этом году исполнилось 72 года со дня выхода статьи Альфреда Сови «Три мира, одна планета». Впоследствии французский демограф и антрополог так описывал генезис термина: «В 1951 году в бразильском журнале я говорил о трех мирах, но не использовал выражение «третий мир».
Я создал его и впервые употребил в письменной форме во французском еженедельнике L’Observateur от 14 августа 1952 года. Статья заканчивалась так: «...потому что, наконец, этот третий мир, игнорируемый, эксплуатируемый, презираемый подобно третьему сословию, теперь тоже хочет быть чем-то». Таким образом, я модифицировал знаменитую фразу де Сийеса о третьем сословии времен Французской революции. Я не добавлял (но иногда говорил, в шутку), что капиталистический мир можно приравнять к дворянству, а коммунистический мир к духовенству».
Все, как всегда, оказалось сложнее и не совсем так, как мыслилось, но Сови сумел буквально одной фразой заглянуть в будущее, на наших глазах обретающее плоть. Рассеянное по планете множество новых акторов, несмотря на отсутствие единства места, времени и действия, – серьезный вызов положению вещей. Их комплексная идентичность и номадизм становятся все более влиятельным фактором исторического процесса, воздействуя на мировую повестку и внутриполитические процессы в «реколонизируемом» мире. Результат – присутствие в политико-управленческом корпусе крупнейших стран Севера фигур, чей генезис, причем вне прямой связи с политической ориентацией, в немалой степени обязан динамике состава избирателей: Барак Обама, Камала Харрис, Никки Хейли, Хаким Джеффрис, Вивек Рамасвами, Талси Габбард, Колин Пауэлл, Ллойд Остин, Чарльз Куинтон Браун, Риши Сунак, Хамза Юсуф, Садик Хан, Дэвид Лэмми, Найджел Фарадж, Прити Патель, Карим Ахмат Хан и т.д. Результат – авторское соучастие people of color в сюжетах цивилизационной навигации.
Цивилизационный транзит
Человеческий космос, подобно физическому аналогу, склонен к экспансии: он расширяется и усложняется, переживая чреду метаморфоз планетарной организации, продвигаясь от имперской колонизации планеты и пройдя через политическую деколонизацию, обустраивает всемирный концерт наций, постепенно формируя оболочку постсовременной трансграничности.
Люди – генераторы истории, их креативность рождает перемены и формирует структуры власти над вскипающей время от времени магмой, реализуя политическое обустройство частных и общественных взаимодействий, усмиряя эксцессы и препятствуя срывам в хаос. Но при утрате обратной связи с Zeitgeist, скрывая и омертвляя этатистским хитином живую, бурлящую среду, Левиафану, чтобы сохранить силу организующей социум smart power, приходится сублимировать властные аффекты. И периодически не просто сбрасывать кожу, но трансформировать свою институциональную морфологию, продлевая тем самым, словно феникс, свое существование.
В восходящих потоках истории мелькают путевые станции ускоряющейся эволюции: терминалы и узлы (hubs & knots) проактивных взаимодействий. Все это происходит при умножении численности, этнического, расового, конфессионального разнообразия, нарастании интенсивных коммуникаций, глобальных миграций и расширении спектра острых, подчас убийственных коллизий. В антропологической вселенной складывается многочисленное, активное, «не имеющее отечества» сообщество, не укладывающееся в прокрустово ложе географической локализации и национальной государственности.
Перечитывая клинописные летописи о генезисе первых поселений, переходя затем к письменным историям (анамнез – диагноз – прогноз) об утверждении полисных структур, имперских конгломератов и монархической суверенности, потом – к Гоббсу, а от него к Локку, Современности и далее во тьму будущего века, мы можем предположить, что человечество приближается к масштабной трансформации. По мере модификации ценностных и институциональных настроек, то есть продвижения в состояние «пост» (будущее), количество проблемных ситуаций растет, а социальное время ускоряется. Что-то серьезное совершается в русле перемен, высвобождения людей от груза природного угнетения, невежества, прессинга культурного господства и сословной уязвимости.
Жизнь – любая жизнь – представляет в потенции поток радикальных метаморфоз, расцветов и увяданий, что дает повод усомниться в линейной прогнозируемости истории. Чреда сменяющих одна другую форм организации (мироустройство, мировой порядок) является сложной динамической системой, чья развивающаяся во времени и пространстве эволюция периодически переживает состояния хаотизации организации, надеясь обрести затем обновленные порядки общежития.
Дорожная карта Современности – ареал скалярных рисков, чреватых хаотизацией либо инволюцией, гиперадаптацией (негативной эволюцией) или прорывом. Текущее же состояние антропокосмоса можно охарактеризовать как цивилизационный транзит. При этом мы перманентно редактируем и переписываем, порой существенно, черновики Постсовременности. Остается надеяться, что свойственное человеку чувство гармонии в какой-то момент перерастет в эмпатию – аналогии, порождая запутанность, производят транзит. Критические возможности и роковые обстоятельства возникают на очередном витке исторического состязания в тот миг, когда стремительный Ахиллес и умело лавирующая черепаха оказываются в разных мирах.
Постколониальность
Рамочным понятием для ряда процессов, разворачивающихся на территориях как мирового Севера, так и глобального Юга (мировое большинство), становится зонтичная категория постколониальности. Постколониальная проблематика опознается во все более широком круге явлений, становясь существенным элементом той силы, которая воздействует на формулу и результат переворота не только в региональном аспекте былого третьего мира, но и в глобальном измерении. Растет ее значение как одного из «больших вызовов» наших дней, важного идейного ориентира социальных движений и междисциплинарного направления исследований. Бывший колониальный мир и его обитатели, осваивая результаты суверенизации, воплощая специфические модели модернизации, различным образом сочетают элементы традиционного общества и современного строя, совершая транзит в новое состояние, утверждая и расширяя свое присутствие в планетарном сообществе.
Проблема постколониальных/постимперских трансформаций универсальна. Движение от колониального статуса к становлению суверенной нации можно проследить в разное время и в различных регионах планеты. Мир пережил три волны деколонизации с характерными отличиями и особенностями:
1) в конце XVIII – начале XIX века – суверенизация Нового Света как генезис политической системы «существенно отличной от европейской» (формула из доктрины Монро);
2) крушение сухопутных империй после Первой мировой войны, образование в Европе и на Ближнем Востоке новых суверенных и полусуверенных государств;
3) распад системы заморских колониальных империй после Второй мировой войны, генезис третьего мира.
Исход из колониальности приводит к проблемам постколониальности, формируется новый класс рисков и угроз, проявляя в числе прочего многоликость и цепкость колониальности. Возникает, в частности, феномен постколонии. С обретением политической суверенности к конфликту традиционного общества с современным укладом добавляется угроза автоколониальности: узурпации национальной власти, но уже суверенными правителями, продолжающими, подобно колониальным администрациям, практику эксплуатации населения и присвоения национальных богатств ради личного обогащения, прочих (нео) колониальных déjà vu и аллюзий. Уже на 1-й Бандунгской конференции стран Азии и Африки наряду с осуждением «классического» колониализма звучала критика иных его версий, включая автоколониализм: «Я заклинаю вас не представлять колониализм только в той классической форме, с которой знакомы мы, индонезийцы, и наши братья в различных частях Азии и Африки. Колониализм имеет также современное обличье в виде экономического контроля, контроля над мыслями, фактически полного контроля небольшой, но чуждой интересам общества группы людей внутри (курсив мой. – А.Н.) страны. Это искусный и упорный враг, он появляется под многими масками» (Сукарно).
|
|
Буквально на наших глазах привычное мироустройство становится достоянием прошлого, перевоплощаясь в нечто иное, обретая другую, заметно более сложную композицию. Иллюстрация создана с помощью нейросети Kandinsky 3.0 |
Даже обилие природных ресурсов парадоксальным на первый взгляд образом способно под лозунгом их национализации (и «огосударствления») превратиться из достояния нации в ее обременение. Экспроприирующая суверенитет верхушка, наделенная формально делегированной ей либо обретенной в ходе национально-освободительной борьбы властью, присовокупив к силовой составляющей (репрессивный аппарат, вооруженные силы) финансовый ресурс, получает возможность сосредоточить политическую и экономическую власть, что упрощает контроль над обществом. И одновременно сдерживает модернизацию, ограничивая развитие институтов и сил, способных подорвать монопольно-властные позиции автохтонных колонизаторов.
Фактическая реинкарнация исторических антагонистов в постколониальном тексте демонстрирует глубину природы и многоликость оболочек колониальных/неоколониальных отношений. Автоколониальность как местное перевоплощение, казалось бы, изгнанных субъектов угнетения оказывается еще одним барьером на пути постколонии к реальному самоопределению и суверенитету.
Кризис эпистемологии
Если задуматься, человек обитает даже не в двух, а в трех мирах: физическом, социальном и ментальном, погруженных в квантовую, антропологическую и бессознательную неопределенность. Стохастический и динамический хаос разъедает их изнутри, инициируя критические ситуации, повороты и перевороты. Природный космос, общественная организация и корпус науки – это зримые оболочки уходящих в бесконечность вселенных.
Сцепление трех миров является сложной целостностью взаимодействий. Обсуждение формальных разграничений и дисциплинарных ограничений, то есть внешних и внутренних границ, – разговор об основаниях. Парадоксы универсальной «задачи трех тел» сказываются и на этой комплексной ситуации. Совокупность природной действительности (сущее) и антропологической субстанции, включая организующую ее культурную матрицу (должное), – это система расширяющаяся и, вероятно, развивающаяся. Периодически она переживает кризисные состояния, что предполагает обретение новых качеств, позитивных и негативных.
Актуальное усложнение земной «комедии положений» приводит не только к углублению понимания свойств мира и сути человеческого естества, но также к критике современной организации знания. Наука – влиятельный язык, по-своему, в рамках новоевропейской экспериментальной конвенции верифицирующий и транслирующий обитателям «аквариума Хокинга» трофеи знания, обретенного на путях в неизвестность. Методологический кризис ощутим сегодня и в естественных науках, исследующих предметность мироздания, выявляя законы, и в социогуманитарных дисциплинах, познающих натуру человека и закономерности практики на основании консенсусно признаваемых эталонов, аксиом, прочих конвенций, не являющихся, однако, законами и потому подвергаемых сомнениям, разночтениям, перелицовкам (perception is the reality).
Эпистема современности переживает фундаментальный кризис из-за освоения парадоксов «квантового подсознания» мира. Знание законов природы столкнулось с экспериментально подтвержденными ее свойствами, которые не совпадают с человеческой логикой и способны существенно влиять на мировидение – привычную картину мира и модель бытия. В частности, это императив осознания природы сознания и супервентности взаимоотношений физического и ментального миров как новой для естественно-научной парадигмы ситуации, к исследованию которой с классических позиций непонятно как приступить. И в то же время осмысление данного камня преткновения представляется неизбежным, поскольку во всем спектре интерпретаций квантовых эффектов роль сознания, физики сознания, высока.
Сегодня изменяются регламенты интеллектуального поиска, формулируются новые предметные поля, расширяется спектр исследовательского инструментария, признаются и развиваются междисциплинарные методологические трансферы. Развитие стратегии познания в социогуманитарной области происходит по двум направлениям:
– стремление совладать с обилием многофакторных, динамических процессов, оставаясь в русле сложившихся методологических и организационно-деятельностных схем, оптимизируя и развивая их;
– желание существенно расширить рамки «окна Овертона», изменив характер ограничительной власти конвенций над необузданной сложностью действительности, и перестроить привычную аналитическую оптику, сменив лекала дисциплинарной рефлексии.
Так в ХХ веке кризис был отчасти компенсирован созданием и развитием общей теории систем, совершенствованием методов исследования операций, перерастанием их в теорию управления в простых и комплексных средах, суммарными достижениями в компьютеризации, исследованиями сложных систем и теории динамического хаоса («хаососложности»).
Поисковая же активность связана с переоценкой возможностей комплексных информационных баз, извлечением и рекомбинацией смысловой информации, использованием предсказательной силы больших/неопределенных массивов данных (эффект «черного ящика»), творческих возможностей специализированного/общего/супраискусственного интеллекта, с работой в области квантового программирования, фотонной архитектурой, освоением глубин когнитивной сложности: анализом мозаичных, потоковых, полевых состояний, перспективой мультимодальных операций, художественного гештальт-анализа (арт-гипотез), горизонтов фрактального прогноза, применения хронологических матриц, их топологического исчисления с применением принципа дополнительности и потенциала логики случайностей, эффективности неклассического оператора и синергийного взаимодействия, что ставит исследователей перед рядом серьезных методологических вызовов в сфере гуманитарного, социального, практического знания в русле наметившегося эпистемологического поворота.
Деколониальная оптика
Социальная динамика по своей сути комплексный феномен, осложненный в наши дни переходом современного мира к трансграничному, мультипликативному обществу, что было предопределено наличием в культурном коде модернизации двух разных, асимметричных, однако сопряженных «хромосом», ориентированных на изменение состояний природы:
а) внешней, физической и социальной с целью улучшения условий жизни людей;
б) внутренней, связанной с глубинной социокультурной трансформацией человека.
Еще в конце XIX века в среде ученого сообщества возникла далеко идущая методологическая коллизия. Тенденции усечения «метафизики» в социогуманитарном дискурсе под влиянием общего настроения эпохи и эманаций сциентизма, исходящих из естественно-научного ареала (к примеру, попытки неокантианства ограничить предметное поле философии сугубо методологической функцией), была противопоставлена, в частности, философия жизни (жизнь как самостоятельная реальность) и ее производные, имевшая, в свою очередь, точки соприкосновения с идеологией политического активизма (марксистской или иной), определяющей знание через его творческую силу, а также с повесткой негритюда (Леопольд Сенгор, Эме Сезер, Леон-Гонтран Дамас), подвергавшего сомнению картезианскую модель истины, требующую формальных доказательств неопровержимости.
Эманации неомарксизма, экзистенциализма и постструктурализма, раскачивая лодку академической традиции, оказывали воздействие на формирование постколониальной проблематики и генезис деколониальной критики. Последняя же не только проблематизировала нарратив сугубо аналитического подхода, но в полном соответствии с принципами активизма стремится реализовать властную регуляцию социального текста, декларируя «эпистемическое неповиновение» и «деколонизацию знания», утверждая роль новой «новой этики» (вокизм) в производстве и представлении плодов социогуманитарного дискурса. (Так, поскольку «новая этика» сама по себе – это нечто иное, просто у нас ее неправильно употребляют.)
Предмет исследования в данном случае подвижен и находится в прямой связи с самим исследователем, являясь инструментом широкого спектра протестных движений и ползучей институализации перемен. Достаточно сопоставить знаменитый тезис Маркса: «Философы лишь различным образом объясняли мир; но дело заключается в том, чтобы изменить его» – и деколониальную тезу: «Знание, не ставящее перед собой задачи изменить мир, не является истинным». Истоки же позиции уходят в античную и библейскую мудрость, а в европейской культуре она проявляется (c не вполне совпадающими акцентами) у Френсиса Бэкона: «Знание само по себе есть сила» – и у Томаса Гоббса в латинском тексте «Левиафана», где он упрощает ее до получившего распространение «знание – сила».
Провозглашая атаку на бастионы знания в борьбе за культурную гегемонию а la Грамши, деколониальный активизм констатирует кризис европейской академической традиции, указывая на оккупацию/колонизацию академического дискурса: сциентистскую мимикрию социогуманитарных дисциплин, их нормативную ригидность, претензию европейской дискурсивно-логической традиции на универсальность, навязываемые ею интеллектуальные иерархии и эксклюзивный статус специфического языка эпохи индустриализма.
Разнообразие объективно возникающих претензий к современной организации знания и статусу науки как таковой (включая некоторую сумятицу из-за квантовой проблематики и других причудливых горизонтов в естественно-научном кластере) чревато в конечном счете эпистемологическим поворотом и реформацией нынешнего представления о мире, в котором мы обитаем. Результат, когда и если его удастся достичь, способен – подобно генезису в свое время новоевропейской науки – повлечь аналогичные по драматизму сдвиги в социальной ментальности, вызвав культурные потрясения, перемены в мироустройстве и навигации исторического действия.
***
Статья написана на основе доклада «Системная эволюция международно-политических конфигураций: эпистемологические, методологические и прогностические аспекты» на пленарном заседании международной научной конференции «Наука и технологии: источники данных и аналитические подходы в целях развития». МЦНТИ и Минобрнауки, Москва, 29–30 мая.
