Евгений Стрелков
|
|
Что-то Николай Морозов нащупал, разбираясь со звездным небом над библейским Патмосом и составляя разнообразные периодические таблицы. Илья Репин. Портрет Николая Морозова. 1906 |
Один из героев этой выставки – Николай Александрович Морозов, естествоиспытатель и революционер. Знаменитый «шлиссельбургский сиделец», проведший в одиночной камере царской тюрьмы почти четверть века, а потом лихорадочно занявшийся – словно компенсируя годы вынужденного затворничества – самыми невероятными теориями и практиками.
Как герою революции советская власть сохранила Николаю Морозову родовое имение в Борке на Волге под Рыбинском, где тот вскоре устроил научные лаборатории, из которых вырос нынешний академический Институт биологии внутренних водоемов. Отдав институту большой усадебный дом, сам Морозов поселился во флигеле, который сохранился (большой усадебный дом сгорел), и обстановка из которого (там ныне музей) частично будет и на выставке «Звездная месть» – конторка, звездный глобус, чернильница, футляр для очков… А главное: книги, схемы, таблицы…
По музейным предметам можно пунктирно проследить биографию нашего героя. Он родился в 1851 году, окончил пять классов Московской классической гимназии. В планах юноши – и тут его поддерживал отец, богатый местный помещик, конезаводчик, человек образованный и увлекающийся – было поступление в Московский университет. Ведь еще гимназистом Николай Морозов стал вольнослушателем Московского университета, увлекался естествознанием, занялся практической палеонтологией и даже сделал в этой области ряд небольших, однако замеченных старшими коллегами находок.
Но кроме тяги к науке юношу заворожили идеи социальной справедливости. И он не остановился перед тем, чтобы перейти на нелегальное положение и заняться пропагандой социализма в деревне.
Морозов проповедовал свои взгляды крестьянам Ярославской и Костромской губерний, зарабатывая на жизнь на лесопилках и в кузницах, на фабриках и в конторах. Агитацию «за лучшую жизнь» он чередовал с просвещением, распространяя среди крестьян и фабричных рабочих основы естествознания.
Вскоре, объявленный властями в розыск, временное убежище Николай Морозов нашел в Женеве, где стал одним из сотрудников журнала «Работник» – журнал нелегально переправлялся в Россию. Морозов пытался заняться поэзией, посещал Женевский университет.
Вернувшись в Россию, продолжил «хождение в народ», но был арестован, судим и без малого четыре года провел в тюрьме, в одиночном заключении. Там он продолжил самообразование. После освобождения вернулся к нелегальной работе, потом вновь эмигрировал в Швейцарию, где занялся издательским делом, встречался с Карлом Марксом в Лондоне – и продолжал вольнослушателем посещать Женевский университет.
На родине аресты обескровили «Народную волю», членом которой он был, – и Николай Морозов вновь отправился в Россию. Но уже на границе был схвачен и после года предварительного заключения приговорен по «процессу народовольцев» к пожизненному заключению.
Его университеты продолжились в камере Алексеевского равелина Петропавловской крепости, а с августа 1884 года – в Шлиссельбургской тюрьме. Поначалу узникам не дозволялось читать, но когда режим был ослаблен, Морозову выдали Библию на французском, пролежавшую в недрах тюремного ведомства со времен декабристов.
Пролистав книгу, Морозов вдруг увлекся толкованием Апокалипсиса, которого ранее, по его же словам, не читал. Возможно, его привлек поэтический слог автора, возможно, апокалептическое настроение было близко самому узнику, лишенному, как думалось, свободы до конца дней.
Все, что его радовало порой – кроме кратких встреч на тюремных прогулках с товарищами, – это облака. Именно облака, а точнее сказать, грозовые тучи, стали ключом к оригинальному прочтению хрестоматийных пророчеств. Морозов решил, что образы, привидевшиеся Иоанну, были вызваны конфигурациями туч, которые – он вспоминал свой дотюремный опыт – в грозу бывают грандиозными и пугающими. Именно в разрывах туч, по мнению Морозова, автор Апокалипсиса увидел и лицо бога, и трубы вестников, и женскую фигуру, и жаб, падающих с неба. Тем более что речь шла о совпадении двух редких событий – землетрясения и солнечного затмения, что добавляло впечатлений. Другие же шифры текста Морозов попробовал искать в астрологии и астрономии: рассыпанные по тексту символы он связал с зодиакальными созвездиями, бывшими в тот момент над головой Иоанна и его ученика Прохора на ночном и предутреннем небе греческого острова Патмос.
Увязав все вместе, Морозов определил «истинную дату» события, которая разошлась у него с хрестоматийной на 400 лет. При этом Иоанн Богослов стал Иоанном Златоустом, а сам автор новой трактовки – невольным предтечей «новой хронологии», удивительный взлет которой произошел век спустя.
Морозов же отложил сюжет с островом Патмос до лучших времен, принявшись за обобщение периодической таблицы Менделеева на субатомном уровне, написав книгу «Строение веществ».
Всего за 25 лет заключения Морозов написал более двух десятков толстых тетрадей, которые сумел вынести на волю осенью 1905-го. Причиной досрочного освобождения стала первая русская революция. В 1907 году опубликован объемный труд «Периодические системы строения веществ», а также поэтическая по духу и стилю книга «Откровение в грозе и буре» с изложением авторской трактовки создания Апокалипсиса.
Бывший узник становится популярной фигурой, его портретирует Репин, с ним встречается Толстой. Тогда же Морозов приглашен на пост председателя Российского общества любителей мироведения – научно-просветительской инициативы нескольких петербуржских астрономов и подвижников науки. Общество просуществовало до 1930-х, стало многочисленным и разветвленным (второй съезд общества прошел в Нижнем Новгороде при организационной поддержке Нижегородского кружка любителей физики и астрономии) и было жестоко разгромлено в сталинские годы.
Но вернемся в 1910-е. За одно из революционных стихотворений из сборника «Звездные песни» Николай Морозов в 1911 году вновь попадает в тюрьму – на этот раз в Двинскую крепость. Знакомство после освобождения с Петром Лесгафтом, биологом, анатомом и пропагандистом гимнастики, вновь привлекло Морозова к естествознанию – в своем волжском имении Борке Морозов организует биологическую лабораторию. Уже после революции советское правительство оставило Борок в пожизненное пользование легендарного революционера, большую часть имения он передал Академии наук. А когда в 1930-х стали создавать волжский каскад плотин и водохранилищ, в Борке был организован институт по изучению биологии внутренних вод.
Морозов с интересом и симпатией следил за работой биологов, сам же продолжил свой монументальный труд по истории культуры «в естественно-научном освещении» – семитомник получил название «Христос» и издавался в течение нескольких лет. Глобальные культурные обобщения закономерно привели Морозова к обсуждению проблем климата Земли и геофизики в целом – он начал писать «Основы теоретической геофизики», действуя в чем-то схоже с Вернадским или с тем же Циолковским. Труд этот был оборван смертью – нельзя сказать, что безвременной, все же 82 года.
А памятником ему – рукотворным ли, нет ли, не очень ясно – не только существующий до сих пор академический Институт биологии внутренних морей, но и что-то более общее и сейчас, пожалуй, очень важное: стремление работать на стыке наук, поверять алгеброй гармонию, а историю – астрономией. В том же институте в Борке работал Борис Кузин, яркий и неортодоксальный биолог-эволюционист, отчасти ламаркист – именно Кузину мы обязаны появлением «Ламарка» Осипа Мандельштама:
Если все живое лишь помарка
За короткий выморочный день,
На подвижной лестнице
Ламарка
Я займу последнюю ступень.
Где-то рядом в ментальном пространстве находится систематик и эволюционист Александр Любищев, постоянный корреспондент Кузина, навещавший его в Борке. Недалеко, хотя и не «по прямой родственной линии» – Вернадский с «ноосферой» и «живым веществом», Сукачев и Тимофеев-Ресовский с их биогеоценозами.
Что-то Николай Морозов нащупал, разбираясь со звездным небом над библейским Патмосом и составляя разнообразные периодические таблицы. Видимо, то, что мир – един. Что этика – необходимый элемент познания, что наука – это не отвлеченно, а очень лично, и что откровение – оно всегда «в грозе и буре». n
Нижний Новгород
