Геннадий Аксенов
Наука и научное образование, по мнению Владимира Вернадского, не основываются на традициях, а преодолевают их с разной степенью успешности. Фото 1921 года с сайта www.ras.ru
Чрезвычайно важной работой в общем строе произведений В.И. Вернадского по истории науки и даже значительно шире – в представлениях о ноосфере, особенно о науке в системе цивилизации – стали его «Очерки по истории естествознания в России в XVIII столетии». Судьба этой большой работы весьма несчастлива, как и многих других трудов ученого. Она напечатана полностью совсем недавно, практически уже в наше время (Вернадский В.И. Очерки по истории естествознания в России в XVIII столетии // Труды по истории науки в России. М., 1988).
«Выйдет целая книга о XVIII веке»
Первоначально это были лекции, не приготовленные для печати. В апреле 1912 года В.И. Вернадский прочитал эти лекции для желающих в Петербургском университете. Цикл состоял из шести лекций, которые в печатном варианте стали главами. Хронологически содержание ограничивалось временем от Петра до Елизаветы. Автор думал после доработки превратить их в книгу. Он намеревался расширить содержание, но не за счет хронологического расширения, а за счет углубления и обобщения материала, чтобы из частной истории науки в одной, отдельно взятой стране вывести общие закономерности, касающиеся начальных этапов развития науки в любой стране. Россия представлялась удобным полигоном для их изучения, поскольку события происходили не так давно и они хорошо запечатлелись в источниках.
О том, что такие намерения были, говорят два свидетельства. Во-первых, письмо к Я.В. Самойлову от 4 мая 1912 года, в котором В.И. Вернадский делился своими планами: «Следующие главы, которые обдумываю, – история математической работы в России и опытных наук физики и химии. Мне хочется взять в связи с попытками мысли в допетровской Руси и работы в областях присоединенных и в то же время в связи с мировым движением в этих областях знания. Выйдет целая книга о XVIII веке».
Однако срочные и широкомасштабные работы по поискам радиевых руд в России, которые он тогда возглавил, отвлекли ученого от кабинетных занятий. А потом из-за известных революционных событий и гражданской войны он к ним уже не вернулся. Тем не менее, во-вторых, направление развития мысли хорошо прослеживается и по единственной публикации главной части этого труда, а именно первой главы, содержащей вводные замечания к курсу лекций. Она была напечатана в журнале «Русская мысль» в 1914 году и повторена в сборнике «Очерки и речи» (1922).
Сегодня стало ясно, что именно эта глава и содержит непреходящую ценность для всех историков науки и культуры, тогда как остальные главы интересны лишь как этап конкретных исследований по истории науки в XVIII веке и как источник. Во вводных замечаниях ставятся вопросы, которые будут потом решаться ученым на протяжении всей дальнейшей работы по истории науки и вообще по истории знаний. Эти вопросы следующие: 1) общее определение науки как части мировой и национальной культуры; 2) мировой характер науки как ее главное свойство; 3) исторические условия, которые способствуют или затрудняют развитие науки; 4) единство науки содержательное и географическое; 5) ее непрерывность; 6) общеобязательность научных результатов.
По всем этим проблемам и направлениям мысль В.И. Вернадского будет устремляться снова и снова. Именно они станут принципиальными положениями его главного трактата по ноосфере: «Научная мысль как планетное явление» (1938, напечатана в 1975-м).
Различие по качеству
Как уже сказано, судьба науки в России явилась в известном смысле моделью для широких и важных заключений. Вернадский исходил из кардинального и хорошо установленного факта: профессиональная наука привита к государственному древу Петром Первым. Но ученый впервые обращает внимание на предыдущее царствование и с удивлением обнаруживает, что в предшествующую пору ни поместное дворянство, ни духовенство, которые в других странах были главными резервуарами кадров для формирования ученого сообщества, не проявляли интереса к научным знаниям и не нуждались в них.
Самой важной причиной слабого интереса к знаниям оставалось отсутствие начальных школ с урочно-предметной системой. Существовали только школы грамотности, где учили читать священные книги и писать, но начатки научных знаний в такой школе не преподавались. Соответственно ни науки, ни научного образования не было, как личной заинтересованности в них талантливых людей. Наука не требовалась общественному сознанию. В.И. Вернадского буквально, как он пишет, поразили, глубоко заинтересовали эти факты. В подзаголовке главки он определяет их как отсутствие преемственности и традиции.
Следовательно, в допетровской Руси науки как таковой не было. Были знания, которые имеют к науке такое же отношение, как фольклор к профессиональному музыкальному сочинительству или наивное искусство к академическому художественному творчеству. Различия здесь качественные, а не количественные. Наука развивается на других идейных основах, чем обыденное знание. Каких же? Прежде всего на другой и строго определенной методологии. Автор подчеркивает и даже выделяет этот принцип курсивом: «История естественно-научной мысли есть история научных исканий, поставленных в веками выработанные рамки естествознания, которые могут быть подчинены научным методам».
Можно точно указать, в чем отличие научных методов от всех остальных приемов познания окружающей действительности, чего нет в философии, богословии, наблюдениях здравого смысла, в искусстве. Позднее в книге «Научная мысль как планетное явление» Вернадский совершено четко определил эти границы науки: «Легко убедиться, что неоспоримая сила науки связана только с относительно небольшой частью научной работы, которую следует рассматривать как основную структуру научного знания. Эта часть научного знания заключает логику, математику и тот охват фактов, который можно назвать научным аппаратом».
Все остальные продукты науки, ее теории, обобщения, доказательства, гипотезы и конкретные разработки опираются на эти основы. «Как мы видим, наука в социальной жизни резко отличается от философии и религии тем, что она по существу едина и одинакова для всех времен, социальных сред и государственных образований», – указывает Вернадский в этой работе. Наличие универсальной системы методов дает науке единство и то, что ученый называет общеобязательностью результатов.
Забегая вперед, следует отметить, что только науке удается то, чего тщетно пытались добиться властители всех времен и народов, – объединять людей, абсолютно ненасильственными средствами обеспечить согласие и одинаковое понимание результатов исследований.
Таким образом, только наличие людей, владеющих научным методом, и есть первое и коренное условие научной работы и научного творчества (которые тоже следует между собой различать). Даже немногие специалисты, попавшие в Россию при Петре, уже способны были обеспечить научное творчество. И здесь различие не по количеству, а по качеству.
|
|
Академик Вернадский исходил из кардинального и хорошо установленного факта: профессиональная наука привита к государственному древу Петром Первым. Мозаичное панно перед парадной лестнице в здании Академии наук в Санкт-Петербурге, созданное Михаилом Ломоносовым. Фото Андрея Ваганова |
Наука имеет мировой характер. Это главное положение «Вводных замечаний». Наука не принадлежит какому-то одному народу и не может принадлежать. Она есть новое явление по сравнению с национальной культурой, выраженной в религии, искусстве данного народа, в его моральных устоях. Наука не является необходимым элементом культуры.
Многие страны без нее обходились. Она есть произведение людей другого уровня, относящихся просто к человечеству напрямую, без посредства государства и народных масс. То есть наука вырабатывается отдельными представителями человечества без всякого отношения к национальной культуре в целом, и адресат этих результатов не народ как таковой, а такого же склада личности в других странах и народах. И потому наука всегда приходит со стороны, из-за границы.
Привлечение иностранных ученых, совершенное Петром Первым, – далеко не уникальный случай, характеризующий историю нашей страны, он есть общее правило, делает вывод ученый. Так было всегда, со времен халдеев, египетских жрецов, греческих философов. Известно, например, что Пифагор, прежде чем стать ученым, немало лет провел в путешествиях по сопредельным странам, где знакомился с элементами научных знаний.
Особенно сильно эта идея получила развитие у В.И. Вернадского в дальнейшем. В работе «Научная мысль как планетное явление» целые параграфы описывают блуждание огоньков научной мысли по древним странам и народам. Обычно все думают, например, что европейцы являются наследниками греческой культуры, а из этого делается логически неправомерный вывод, говорит автор, будто она и зародилась там же. На самом деле она привита к греческой культуре заимствованиями и только уже потом получила необыкновенное развитие в греческих городах. Математическая мысль пришла в Элладу от халдеев, астрономические знания восприняты из Египта. «Сейчас перед нами вскрылась совершенно неожиданно глубина достижений халдейской науки. Эти работы, может быть, через Гиппарха и Диафанта влились в наш научный – эллинский аппарат только через несколько столетий после того, как самостоятельная работа халдейских ученых прекратилась или вошла в русло эллинской научной мысли», – пишет Вернадский.
Центральные части науки – логика, математика и научный аппарат фактов – развивались неравномерно, подчеркивает В.И. Вернадский, но при этом стройность, единство и связность науки не ухудшались. Последним в XVII веке создан аппарат научных фактов на базе доказательных экспериментальных отраслей знания. Это был заключительный этап, после чего наука охватила собой уже все человечество, что произошло в ХХ веке.
Занятие свободных людей
Так же как у В.И. Вернадского, у нас возникает естественный вопрос: а почему наука не могла развиться медленным эволюционным путем в отдельных странах, почему необходимо заимствование людей, которые объединяются в такие же структуры науки, которые уже имеются в соседних странах: школы, университеты, академии? Ведь талантливые и способные люди нарождаются повсюду.
На этот вопрос В.И. Вернадский ответил в первой вводной главе об истории естествознания в России. Дело в том, что человек в России всегда находился под жестким идеологическим давлением государства и господствующей церкви. Казалось бы, наука в наименьшей степени связана с политикой и с философией господствующих групп. Она может вовсе от них не зависеть и им не мешать. Но заниматься ею может только свободный человек, со свободным мышлением. В среде, где сильно давление церкви и государства, свободная личность не может появиться, а если все же появляется, то подвергается всяческим притеснениям. В таком случае ее идеи могут развиваться только вопреки окружающей культурной среде, а не благодаря ей.
Так это происходило в России, как до Петра, так и после. «В русской жизни господствовала полиция, – пишет В.И. Вернадский, – и нередко все государственные соображения уступали место соображениям полицейским. Для целей политической борьбы, для временного успеха дня приносились все жертвы, не останавливаясь ни перед чем. Очевидно, не могли иметь значения при этом интересы науки и научного исследования, которые к тому же не имели прочной опоры во влиятельных или мало зависимых от правительства слоях русского общества».
Удивительным образом, один раз появившись в стране, научное творчество и научное образование, говорит он, удержались в ней, иногда находясь на волосок от гибели. И только со второй половины XIX века наука приобрела твердые опоры благодаря количественному приросту образованных людей. «Только в это время в стране замечается вместе с количественным ростом научных работников все большее увеличение прочных организаций для научной работы, идущих от одного научного поколения в другое, рост научной преемственности и традиций».
Религия была отстранена Петром от влияния на научное развитие и впоследствии никогда не касалась напрямую научных вопросов и мировоззрения, хотя попытки такие всегда предпринимались отдельными ревнителями благочестия. Вот почему в стране было такое резкое разделение на людей, получивших научное образование, и людей с религиозным воспитанием. Только с той же временной границы, на которую указывает Вернадский, то есть со второй половины XIX века, начинается сближение науки и религии, возникает религиозная философия в светских слоях общества.
Итак, в 1912 году в данной вводной лекции намечены глубокие и важные черты общей истории науки, сделанные на материале условий и обстоятельств появления науки в России. Эти обобщения можно свести к следующим:
1. Наука носит мировой характер, она едина для всего человечества. Национальной науки не бывает, она имеет только некоторые национальные оттенки и особенности.
2. Наука не возникает в недрах национальной культуры эволюционным путем. Этому сознательно и бессознательно препятствуют национальная культура и идеология.
3. Она должна появиться в данной стране со стороны, из европейских стран.
4. Коренная черта науки – общеобязательность ее результатов, если исследования велись на основе логики, математики и уже имеющегося корпуса научных фактов.
Возникает законный вопрос: если эти положения действуют в истории науки в России, являются ли они определенными общими закономерностями? Действуют ли они в истории других стран, в которых науки не было, а на некотором этапе она там появилась?
Ученость – это еще не наука
В мировой науке существовало убеждение, что ее не существовало в странах древних и богатых культур, таких как Индия, Япония, Китай, хотя отдельные достижения всегда появлялись. В истории науки стало общим местом представление о европейских корнях современной науки и об отсутствии ее на протяжении веков в странах традиционных культур, а также об отдельных заимствованиях оттуда. Макс Вебер в своей знаменитой работе «Протестантская этика и дух капитализма» оценивает этот вопрос как давно решенный. Только на Западе возникла наука, искусство и рациональная организация свободного труда и рыночных отношений, которая стала называться капитализмом, говорит он.
В «Научной мысли…», то есть через четверть века после статьи 1912 года, В.И. Вернадский возвращается к этому чрезвычайно сложному вопросу для истории науки, которой и до сих пор однозначно не удалось решить: была ли наука в Китае? И если да, то почему она исчезла?
Он решает этот вопрос так: те практические знания и изобретения, о которых всем известно, что они пришли из Китая, к научным знаниям отнести нельзя. В Китае существовала мораль на основе конфуцианства, существовал класс образованных людей, которые сдавали экзамен на знание основ учености и становились во главе определенных отделов управления. «Но наука, которая при этом понималась, – указывает он, – была очень далека от реальной науки того времени. Это была скорее всего ученость, большая культура на глубокой моральной основе, она не вкладывала никакой новой реальной силы в руки ученых, которые стояли во главе управления государством. Когда Китай столкнулся в XVI и XVII столетиях с быстро создававшейся новой западноевропейской наукой, он некоторое время пытался ввести ее в рамки своей традиционной учености. Но это, как я уже указал, кончилось в начале XVIII века полным крушением, и, конечно, это своеобразное историческое явление далеко от того, что стоит сейчас перед мировым коллективом ученых».
К слову сказать, в наше время такие традиционные для истории науки установки подвергаются в некоторой степени пересмотру. Так, известный английский микробиолог, эмбриолог Джозеф Нидэм (1900–1995), ставший известным синологом, утверждал, что мы не должны говорить о многовековом застое в Китае, но о разных цивилизациях и все китайские изобретения, таким образом, являются фундаментальными основами китайской науки, воспринятыми на Западе. Более того: «В некоторых случаях со всей убедительностью можно показать, что фундаментальные открытия и изобретения заимствованы Европой у Китая, – заявляет Дж. Нидэм. – Таковы теории магнетизма, экваториальные небесные координаты, экваториальная установка инструментов для астрономических наблюдений, количественная картография, технология литья металлов, детали возвратно-поступательного механизма паровой машины (принцип двойного действия, преобразование вращательного движения в поступательное), механические часы, стремя и конская сбруя, не говоря уже о порохе и всем, что из этого следует. Эти многообразные изобретения и открытия оказали революционизирующее влияние на Европу, но социальный порядок бюрократического феодализма в Китае им пошатнуть не удалось. Природная нестабильность европейского общества может поэтому противопоставляться гомеостатичному равновесию в Китае, причем последнее, по моему мнению, говорит о более рациональной организации общества».
То есть и Нидэм, и обильно цитирующий его М.К. Петров («Самосознание и научное творчество». М., 1992) объясняют победу европейской науки в соревновании с традиционной культурой Китая стабильностью общества в Поднебесной. Наука не поколебала императорскую конструкцию и традицию. А вот в Европе наука оказалась сильнее, чем стабильное общество, и потому она превалировала.
Однако это довольно рискованная точка зрения, не преодолевающая выводы В.И. Вернадского. Мировая наука, как уже говорилось – и это самое главное, – представляет собой универсальную систему (логики, математики, фактов), пригодную для исследования любого объекта. В китайской науке такой логической основы создано не было. Вот почему наука не смогла преодолеть культ императора, который якобы повелевает всей природой и ее стихиями. Наука предыдущих столетий потеряла свою объективность и закономерность, что опровергает логические построения Дж. Нидэма.
Такой же путь, как в России, наука проделала в Японии. «В середине XIX столетия, – указывал В.И. Вернадский в «Научной мысли…», – после многосотлетнего перерыва, связалась с западноевропейской культурой (подобно России на полтораста лет раньше) Япония и государственными мерами создала у себя мощные центры научной культуры и прочно связалась с мировой наукой».
Действительно, конкретная история появления науки в Японии буквально повторяет российскую историю. В эпоху национальной изоляции Японии о европейской науке там знали по немногочисленным контактам с голландскими миссиями, но сознательно не допускали ее распространения.
В это время в Стране восходящего солнца существовали две традиционные конкурирующие между собой культуры. Одна пришла вместе с конфуцианством из Китая, другая развивалась на основе синтоизма – кокугаку. Но ни та, ни другая не создали своей науки. Вот почему в одно время с Россией и также волей правителя было преодолено сопротивление традиционно настроенных людей и введена рангаку – «голландская» наука. В 1720 году сёгун Токугава Ёсимунэ издал указ о разрешении на перевод некоторых книг с голландского языка и с латыни. Начали распространяться европейские науки: астрономия, математика, геодезия. Не без сопротивления правящей верхушки медленно и примерно за то же время, что и в России, европейская система науки и научного образования была все же внедрена. Окончательно это произошло в период революции Мейдзи, начиная с 1864 года.
Аналогичные процессы овладения науками происходили и в других странах традиционных культур – в Индии, в арабских странах. В этих последних в начальные века распространения ислама наука развивалась, но потом повсюду была задавлена господствующей идеологией. Еще в 1902 году в труде по истории научного мировоззрения В.И. Вернадский указывал на отдельные факты повторных открытий забытых достижений арабской науки. По причине случайности этих достижений они возникали и забывались, не становились общим достоянием и не оказывали влияния на дальнейшее развитие. И если не были спасены в Европе, как, например, арабское написание цифр, пришедшее из Туниса через Леонардо Пизанского (Фибоначчи), то пропадали на века и только уже в наше время их находят просто как ископаемые памятники культуры.
Рассказывая об астрономе и математике Региомонтане (Иоганн Мюллер) (1436–1476), Вернадский обронил, что тот проделал работу, которую до него уже сделал персидский математик Ибн Хасан ат Туси (1201–1274). Однако в европейской астрономии все знают Региомонтана, а Ибн Хасан относится уже к захороненной науке, к ее археологии.
«Но в то самое время, как в руках последних (арабских ученых. – Г.А.) это орудие научного мышления осталось без приложения, было погребено в рукописях, забыто и выяснено лишь в XIX веке, в руках Региомонтана оно оказалось орудием величайшей важности, явилось первым толчком в крушении [старых] представлений о Вселенной, оказало величайшее влияние на весь ход цивилизации, так как дало опору мореплаванию в открытом море».
Вопреки традициям
Таким образом, в работе «Очерки по истории естествознания в России в XVIII столетии» В.И. Вернадский открыл важные закономерности первичных этапов науки в любой стране, которая таким образом присоединялась к европейской цивилизации. Они заключаются в соотношении национальной культуры с наукой и научным образованием. Эти последние не основываются на традициях, а преодолевают их с разной степенью успешности.
Традиционная культура всегда и тоже с разной степенью успешности сопротивляется развитию науки как на начальных этапах ее внедрения, так и на последующих. Наука не принадлежит к предыдущей культуре, а имеет другие, общечеловеческие источники развития. Они отличаются от традиционных, национальных средств познания наличием трех составляющих: логики, математики, особым образом обработанных фактов, которые он называет научным аппаратом.
Исторически наука благодаря своему мировому единству и очевидной пользе повсюду преодолевает традиционные культуры, ненасильственно навязывая им свой стиль мышления.
