Волга как внутреннее море

Экономическая эксплуатация Волги меняет не только речную природу, но и речную культуру. Фото Владимира Захарина

Волги, любовно описанной Василием Розановым в одноименном очерке, методично отснятой Максимом Дмитриевым в фотоцикле «Волга от истока до устья» на рубеже XIX и XX веков, а до того скрупулезно зарисованной братьями Чернецовыми, Григорием и Никанором, с обоих бортов специально оборудованной барки (1838), – так вот, той Волги давно нет. Перетянутая жгутами-плотинами, она вспучилась искусственными морями, переменив и водный режим, и местный климат, и жизненный уклад обитателей ее берегов. Все изменялось.

И власть, сотворив все это (пусть не за семь дней, а за два десятилетия), вдруг захотела понять – что же именно изменилось и насколько сильно? Так в поселке Борок, вблизи навсегда ушедшей на дно Мологи, в фамильном имении «шлиссельбургского узника» героя-народовольца Николая Морозова (и во многом на основе морозовской же лаборатории – филиала Естественно-научного института имени Лесфгафта) в 1956 году возник Институт биологии внутренних водоемов.

Склонная к конвульсиям и странным сближениям власть назначила директором института другого героя – полярника Ивана Папанина, начальника легендарного дрейфа на льдине у Северного полюса. Вполне в духе времени сошлись лед (полярник Папанин) и пламень (революционер Морозов), а также пафос радикальной переделки мира и вера во всесилие науки, которая, если что вышло не так, то поправит…

В абсурд ситуации (вначале затопим, потом подумаем) укладывалась и сама личность Николая Морозова. В свое время, не окончив толком гимназии, погрузился он (опять что-то водное) в пучину революционной борьбы – и почти сразу же был выброшен волнами истории на уединенный каменный остров Шлиссельбурга. Четверть века заключения! – трудно понять, как он это выдержал. Чтоб не сойти с ума в неволе, наш граф Монте-Кристо занялся науками, слушая курсы, читаемые сокамерниками, среди которых были университетски образованные фигуры.

Он изучил астрономию и увлекся планетарными обобщениями. Сопоставив описанные в Ветхом Завете небесные события с наблюдениями астрономов, Морозов уверился в том, что 400 лет человеческой истории просто не было. Отождествив, к примеру, апостола Иоанна с Иоанном Златоустом, средневековым богословом.

Видимо, в застоявшейся воде Рыбинского моря завелся какой-то микроб вольнодумства, в том числе научного. В том же Борке жил и трудился друг поэта Осипа Мандельштама Борис Кузин, сторонник неортодоксальной биологии, отрицавший многие аспекты дарвиновской эволюции. Кузину Мандельштам посвятил стих «К немецкой речи», где есть такие строки: «...звук сузился, слова шипят, бунтуют…» И хочется переспросить, утвердиться в правоте аллюзии: слова? – или волжские струи, зажатые бетонными ребрами сливов плотин и стенами шлюзов?

О занятиях с Кузиным Мандельштам писал: «Мы раздирали идеалистические системы на тончайшие материальные волокна и вместе смеялись над наивными… пузырями вульгарного материализма». Однако эти пузыри оказались не так забавны: судьба Мандельштама общеизвестна. А Кузин в 1935-м отправился в ссылку в безводный Казахстан, однако в 1953-м вернулся в Борок, где до конца своих дней был связан с папанинским институтом.

Интересно, что Папанин причастен и к созданию академического Института экологии волжского бассейна в Тольятти. А там неоднократно бывал с лекциями энтомолог и систематик Александр Любищев, тоже эволюционный вольнодумец. Этические основания собственного мышления, нежелание следовать в общем русле (опять речная метафора!) риторики «покорения природы» и евгеники выталкивало Любищева из магистрального в маргинальное – он искал кристаллы истины в, казалось бы, давно отработанной породе: ламаркизме (как и Борис Кузин), номогенезе, «взаимопомощи животных» у анархиста князя Кропоткина.

«Эпигоны… теряют высокие качества основателей учений… и превращаются в догматиков, тормозящих научный прогресс», – замечал Любищев, а в письме Хрущеву выводил это общее замечание в конкретную плоскость, отмечая «несчастья и позор, которые принесли и продолжают приносить Лысенко, его приспешники и подпевалы моей родине и моей науке».

Порожденные корыстью и глупостью научные химеры оказались вполне жизнеспособными – хоть и на время. Химерой, то есть соединением разных организмов, стала и сама Волга, сохранив что-то от реки, но получив нечто и от озера, и от моря. Спрямление речного фарватера и дешевое электричество от гидростанций – вряд ли это справедливая цена за затопление лугов и пажитей, сел и городов (Пучеж, Корчева, Молога, Ставрополь-на-Волге…).

Ведь исчезла не только речная природа – исчезла и речная культура, так любовно описанная Розановым, Дмитриевым, братьями Чернецовыми и многими-многими другими певцами, исследователями и изобразителями Волги. Не исключено, что когда-то Волга вернется в прежнее русло – на эту мысль наводит и мировой (пусть пока редкий) опыт по осушению водохранилищ, и некоторые художественные и поэтические фантазии… 

Нижний Новгород

ИНСТИТУТ

Борок – усадьба, мысленный кристалл.

Сюда в неволю как на пьедестал

отправлен был сиделец шлиссельбургский,

что в новой хронологии смешал

Женеву с Римом, Лондон и Содом...

Власть выделила двор ему и дом

отцовский, родовой – у самой Волги.

Затем та ж власть устроила потоп,

на суше сотворив большую воду,

сменив режим реки, перевернув погоду

(лен теперь не вызревал),

отправив Мологу и Корчеву в пучину...

И наконец, исследовать причину

решив, та власть создала Институт

по изучению внутреннего моря,

упрямство и абсурд соединив и тут,

поставив во главе его полярного героя...

О дивный новый мир! В обилии повторов:

рев струй турбин, треск авиамоторов

огромный и бессмысленный простор...

Над мелкою водою длань простер

бетонный, чайками засиженный кумир.

И гонит зыбь на отмели

зефир.

АНТИПОДЫ

Горьковское море – Китеж

наизнанку, или навыпуск:

не город ушел в воду, а сама вода

вошла в села, в поселки, в города:

Пучеж, Юрьевец, Чкаловск, она ж Васильева

Слобода...

Говорят, что на Светлояре, поглотившем

Китеж,

если вдруг попадаешь в такт, то слышишь

колокольный звон. Что способно прислышаться

на фарватере Горе-моря?

Скрип колодезного ворота?

говор с паромов и пристаней

местных Марф и Пахомов? Или саней

по целинному снегу шелест?

Иль болтовня осетров, идущих на нерест?

Иль небывальщина разная вдруг примнится?

что-то гулкое и пустое –

как бидон алюминиевый, или передовица

времен застоя.

ЭЛЕКТРОИСКОПАЕМЫЕ

Когда Горе-море сойдет на нет –

а ведь это когда-нибудь произойдет,

пусть даже по геологическим меркам.

Палеонтологи будущего вскроют городецкий,

чкаловский и пучежский ил,

наткнутся на псевдофауну.

Где весь в рубильниках многопанцирный крокодил,

где каракатица с шупальцами из скрученных

проводов,

где трилобиты с трансформаторными

пластинами

на секционных ребристых спинах.

И краб с клешнями-электрозажимами,

и кораллов – стрелочных циферблатов – нежный

каскад,

И гигантский гидроэлектрический скат

с мантией из прошитого золотой нитью,

переливающегося на свету

переходящего вымпела

победителю социалистического

соревнования.

А так видится река-труженица глазами художника.  Евгений Стрелков. Краны. Картон, масло

Девять предложений по осушению Горьковского водохранилища.

Первое

Нарезать мелководье штакетниками

и плетнями

на квадраты десять на десять метров.

Обязать местных жителей и приезжих

совершать регулярные обходы

квадратов водой или посуху, по ходу

оставляя в каждом квадрате по единому камню.

Камни завозить самосвалами и сгружать кучами

по берегам водохранилища, а лучше –

ссыпать на плоскодонные баржи,

заякоренные по обе стороны

от волжского фарватера.

Второе

Углы новообретенных квадратов оборудовать

шестами,

на которых в сезон дождей растягивать

прорезиненную парусину так,

чтобы дождевая вода стекала в установленный

на дно бак

или в плавучую, на якоре, бочку.

Обязать местных жителей и приезжих

регулярно вычерпывать из бочек небесные воды –

и переправлять на огуречные огороды.

Третье

Засеять вновь образованные наделы бурым рисом,

урожай не вывозить, сгноить – компост

обеспечит новых земель прирост

на орошаемой весенними паводками литорали.

Обязать местных жителей (приезжих удастся

едва ли)

регулярно пропалывать рисовый огород,

окучивать по весне, зимой – обкалывать лед.

Четвертое

В образованные таким образом рисовые чеки

вселить серых гусей.

Гуано – основа плодородия будущей суши.

Насосные башни по берегам декорировать

в пагоды.

Обязать местных жителей регулярно давать

корм гусям,

а приезжих – развешивать колокольчики

из фарфора

под карнизами насосных пагод.

Пятое

Меж шестами в углах обустроенных таким

образом рисовых квадратов

развесить тончайшие сети из китайского шелка.

Сети будут задерживать мельчайшие части

субстрата

из труб Балахнинской ГРЭС, Правдинского

бумкомбината

Городецкой судоверфи. Обязать

местных жителей и приезжих регулярно счищать

пыль и шлак вениками их тончайшей соломы.

Частицы пыли и гари, погрузившись в воду

залива,

усилят густоту придонного ила.

Шестое

По центру каждого квадрата пробурить глубокие

скважины

для сбора излишних вод.

Обязать местных жителей подле

каждой скважины установить вешку,

дабы избежать случайных травм

не извещенных о том приезжих.

Седьмое

В летнее время оборудовать описанные квадраты

кипятильными установками и вентиляторами,

сдувающими вновь обретенный пар

в пошехонскую сторону.

Электроэнергию для питания кипятильников

и ветряков брать

с генераторов Горьковской гидроэлектростанции.

Обязать местных жителей и приезжих соблюдать

правила безопасности в случае нахождения

вблизи устройств электропитания

и потребления.

Восьмое

В зимнее время оборудовать описанные квадраты

морозильными установками.

Вновь обретенный лед дробить на куски

и направлять в коктейльные бары

Нижнего Новгорода.

Девятое

Установить в указанных квадратах специальные

сепараторы,

разделяющие воду Горьковского водохранилища

на фракции:

ледяную, огненную, легкую, тяжелую, мертвую

и живую.

Тяжелую воду закапывать для последующего

образования грунта.

Легкую воду сдувать вентиляторами

в направлении Весьегонска.

Огненную воду закупоривать в бутылки

и реализовывать

в пунктах коопторговли Сокольского,

Юрьевецкого, Заволжского,

Городецкого и Чкаловского районов.

Мертвой водой орошать

сельские кладбища.

Живую –

ни с чем не мешать.

ИСХОД АНТРОПОЦЕНА

Когда сойдет вода и обнажит откосы,

увидят свет тогда песчаные наносы.

Исчезнувший ручей.

Затопленный понтон.

Исполненный очей

стеклянных, стрелочных, полуразбитых, щит,

покинутый средь рыб разнопородных.

И отпечатанный в породе трилобит –

турбинный вал – среди себе подобных

валов в бетонных берегах безводных.

Стальные панцири, все в утренней росе.

И звезды в высоте, но, кажется, не все.

МОЛЕКУЛЫ ВОЛГИ

Говорят: когда на плотине сброс,

воронка раскручивается по всему морю:

огромный медленный вихрь поднимает

наверх водяные корпускулы, хранившие

память Волги внизу, у самого дна

ее прежнего русла – до того, как она

стала морем.

Говорят, также: то не речь, не письмо: отдельные

ноты,

их пульсации, вариации и длинноты

– все, что осталось от прошлого. Так тела

вымерших трилобитов замещаются добела

мелом, известняком,

лишь пленка органики

→останется на потом

– потомкам, подробна, притом, порой:

щупальца, клешни, жабер иль бронхов строй.

Вот так и Волга, ее прежний объем весь

перешел в каркас, во фрактал, в звучащую взвесь.

И ветер выносит на берег тот звуковой корсет,

состоящий из пропусков, путаницы

и повторов

набрасывая его как сеть

поверх нынешних разговоров.

Евгений Стрелков