Записки научного путешественника – 1

Сотрудники Академии наук СССР в Баутцене (ГДР). Баутцен – небольшой город недалеко от Дрездена, знаменит своими древностями и тюрьмой, где сидел Эрнст Тельман. На фотографии слева направо: Вадим Вентцель (Институт физики высоких давлений), Сергей Стишов (Институт кристаллографии), Александр Кочкин, Александр Барабанов (оба – Институт физики высоких давлений).

Для молодого поколения ученых, возможно, любопытно будет узнать, как мы, сотрудники Академии наук СССР, ездили на конференции и общались с иностранными учеными в 60–80-е годы прошлого столетия.

По следу амазонита

Мой первый научный контакт с заграницей произошел примерно в 1958–1959 году. Будучи студентом кафедры геохимии геологического факультета Московского государственного университета имени Ломоносова, я занимался природой окраски зеленого полевого шпата-амазонита. Логика исследований привела меня к необходимости изучения образцов из разных месторождений.

Зная из литературы, где находятся известные месторождения этого камня, я, долго не думая и не спрашивая никаких разрешений, написал на корявом английском (это был мой нелюбимый предмет, думал, никогда не понадобится на нем писать и тем более разговаривать) письма в Китай, Норвегию и США с просьбой прислать образцы. Письма послал обычной почтой. Никто ничего у меня не спрашивал. Это было еще время поздней оттепели.

К удивлению, я получил любезные ответы и образцы минерала. Меня, студента 3-го курса, именовали как «Dr. Stishov», что привело в некоторое смущение руководство кафедры. Я помню, что сотрудник Вашингтонского музея естественной истории (Paul Desoltes, если я не ошибаюсь) просил меня организовать обмен образцами с советскими музеями, полагая, что я вполне устоявшийся ученый. Я передал его письмо тогдашнему директору Минералогического музея им. Ферсмана, который расположен рядом с Президиумом РАН, но случился ли обмен – не помню.

Позднее Paul Desoltes вспомнил нашу переписку, когда прочел в New York Times об открытии нового минерала в Аризонском метеоритном кратере, и прислал мне всяческие поздравления.

Приблизительно в это же время вдруг на факультете стали собирать сведения о тех, кто хотел бы поехать на учебу за границу по обмену. Я выразил желание поехать в Канаду, так как уже знал из литературы, к кому и зачем конкретно.

Меня пригласили на заседание партбюро факультета. Очень интересно было наблюдать, как простые советские служащие преображаются, находясь в кресле партийного секретаря, какие комиссарские нотки звучали в речах партийных ученых. Впрочем, дело кончилось ничем, сказали: молодой еще, не устоишь перед западными авторитетами. Но это меня совсем не расстроило.

Следующий почтовый контакт с зарубежными учеными состоялся уже в 1961 году. Опубликовав в журнале «Геохимия» вместе со Светланой Поповой статью о плотном кремнеземе и получив оттиски, в ноябре я отправил несколько оттисков в США ученым, активно вовлеченным в соответствующую сферу деятельности. Снова никаких разрешений я не спрашивал, и никто их не требовал.

Сразу же последовала реакция. Поскольку статья была написана на русском языке и содержала только английский abstract, то всех интересовали детали. Наконец, в декабре, заглянув на кафедру, я обнаружил пакет на мое имя из Геологической службы США, в котором содержался препринт за авторством Эдварда Чао с сотрудниками – «Стишовит-минерал из Аризонского метеоритного кратера». В дальнейшем последовал обмен образцами плотного кремнезема с использованием простой советской почты без всяких разрешительных документов.

Академическая недвижимость

В 1962 году я оказался в Институте кристаллографии АН СССР (ИКАН).

По-видимому, в 1963 году я получил приглашение на участие в Геологическом конгрессе, который должен был состояться в США. Опять партбюро, но уже в ИКАН. Один из тогдашних замов директора спросил: «А зачем вы хотите поехать в США?» Я не нашел остроумного ответа на этот вопрос. Однако то партбюро закончилось рекомендацией поговорить с академиком Леонидом Федоровичем Верещагиным, который часто бывает в Америке и все мне расскажет, а мне ехать туда незачем. Следует заметить, что получить одобрение партбюро было далеко недостаточно, нужно было еще попасть в план заграничных командировок Академии наук. А в Академии существовало, да и сейчас существует (только неизвестно, что оно делает) Управление внешних сношений (УВС).

Так вот, надо было попасть в планы, которые формирует УВС, заполненное отставными и действующими сотрудниками КГБ и ГРУ. В общем, не всякому было дано пройти все эти фильтры. Тем не менее я, по-прежнему получая приглашения, иногда пытался их как-то реализовать.

Итак, 1966 год, приглашение на Гордоновскую конференцию в США. Характеристика подписана даже секретарем райкома. Далее 1967 год: характеристика дана для поездки в Швейцарию для участия в работе Международного союза геодезии и геофизики. 1968 год: характеристика, подписанная секретарем райкома, дана для поездки в ФРГ для участия в Международной конференции по высоким давлениям. Но ни одна из этих предполагаемых поездок не состоялась. Очевидно, что все это застревало на уровне Академии наук.

Характерный пример: это было где-то в 70-х, но не позже 1975 года. Я получил приглашение принять участие в крупной конференции в Австралии в качестве пленарного докладчика с оплатой всех расходов, включая дорожные! Еще раз прошел партбюро, заполнил все анкеты, написал автобиографию. Все это нужно было писать собственноручно, чтобы соответствующие службы получили образец почерка. Все бумаги были отправлены в Академию наук.

Амазонит – зеленый полевой шпат. Образец из месторождения в Вирджинии (США). Прислан С.М. Стишову Вашингтонским музеем естественной истории.

Моя подруга, Таня Сущевская, работала в Институте геохимии и аналитической химии им. В.И. Вернадского, в лаборатории Валерия Барсукова, который параллельно служил в ЦК в отделе науки. (Тогда была такая практика, которая, кстати, позволяла учитывать как-то интересы науки.) Сейчас у нас вместо ЦК есть АП (администрация президента) в том же самом месте, где всех ученых представляет Андрей Фурсенко, одержимый идеей разрушения Российской академии наук. В общем, Барсуков сказал Тане, что если документы Стишова попадут в ЦК, то проблем не будет.

Делегацию Академии на эту конференцию формировал академик Александр Павлович Виноградов, который в качестве вице-президента АН СССР отвечал за все науки о Земле. Кафедру Виноградова я оканчивал, и он меня, очевидно, помнил. Я позвонил ему в Академию, получил ответ, гласящий, что я, конечно, буду включен в делегацию. Но, по-видимому, были ограничения на число делегатов, и в итоге в Австралию отправился никому не известный, тем более в Австралии, заместитель Виноградова по отделению наук о Земле.

Финансовые вопросы в этом случае никого не интересовали. Более того, мои скромные научные заслуги также ничего не означали. И это в стенах Академии наук. Так что жажда советского человека и советского ученого посетить «загнивающий» Запад была настолько сильной, что заставляла работать локтями.

Близкая ситуация произошла несколько позже при формировании делегации для поездки в Англию. Тогда делегацию формировал известный советский геофизик Владимир Александрович Магницкий, который и включил меня в первоначальный состав. Но в итоге я оказался за бортом. Сам Магницкий был несколько обескуражен этим обстоятельством и долго уговаривал меня поехать туда туристом, чего я не сделал, сославшись на отсутствие средств.

В 1965 году формировалась туристическая группа для поездки в Ле-Крезо (Франция), где Борис Водар, родственник металлургических королей Франции, организовывал первую Международную конференцию по высоким давлениям. Я не стал участвовать в этом мероприятии, уж не помню по какой причине, очевидно, просто не захотел быть туристом.

…Если с ним подружился в Москве

Между тем международная научная жизнь в Москве буквально бурлила.

• 1966 год: Международный конгресс кристаллографов.

• 1968 год: Международная конференция по полупроводникам.

• 1971 год: Международная конференция по геодезии и геофизике (IUGG).

На последнем мероприятии я делал, как сейчас говорят, приглашенный доклад (по-русски) с синхронным переводом Светланы Поповой.

Наконец, в бесконечно жаркое и дымное лето 1972 года я получил разрешение поехать в социалистическую страну – Польшу на симпозиум по высоким давлениям, организуемый как сателлитное мероприятие при Международной конференции по физике полупроводников. Все было очень мило, хотя поляки ожидаемо отдавали предпочтение западным коллегам. Были встречи с уже знакомыми московскими визитерами. В то время иностранные ученые любили навещать СССР и даже хвастались приглашениями (все еще действовал эффект «Спутника»). Проблема возникла при возвращении.

Визит в Ливерморскую национальную лабораторию им. Э. Лоуренса (Lawrence Livermore National Laboratory)  – национальную лабораторию Министерства энергетики США, 1976 год. Один из приемов после лекции. Слева направо: Francis Ree, Hugh DeWitt, S.M. Stishov, Andrei Kusubov, madam Chang.  Фото из архива автора

Затем была поездка в ГДР для участия в школе по физике твердого тела, организуемой Дрезденским техническим университетом. Меня туда пригласил профессор Цише, с которым я познакомился в Дубне. Любопытно, что там же был и Алексей Абрикосов, будущий нобелевский лауреат по физике (2003 год, вместе с В.Л. Гинзбургом), которого не пускали в это время в капстраны.

Наконец, в 1975 году случилась международная конференция по высоким давлениям в Москве, где я увиделся с заочно знакомым американцем русского происхождения Андреем Кусубовым, сотрудником Ливерморской национальной лаборатории США.

Дело в том, что мои работы по плавлению аргона вызвали интерес у теоретиков США и отчасти Канады, занимающихся численным моделированием. Как-то по старой памяти я зашел на почту и отправил довольно обширную рукопись, описывающую наши эксперименты по плавлению аргона, в Ливермор, д-ру Биллу Хуверу (Bill Hoover), который собирался дать ее для перевода Андрею.

Но режим уже изменился, через некоторое время рукопись вернулась назад с примечанием, что при выборочной проверке отправлений обнаружилось отсутствие сопроводительных разрешительных документов.

Так или иначе Андрей приехал в Москву вместе с тогдашним главой физического отдела Ливермора Норрисом Килером (Norris Keeler). Они были у меня в лаборатории, затем Норриса принимал нобелевский лауреат Николай Басов в ФИАНе. А я отвел Андрея в замечательную шашлычную около метро «Академическая».

Конференция закончилась, все разъехались. Через некоторое время получаю звонок. Представляется сотрудником КГБ и просит (пока просит) о рандеву. Немедленно соглашаюсь. Назначает встречу у выхода из станции метро «Театральная». «Как будем встречаться?» – спрашиваю. «Я вас узнаю», – говорит он. Значит, мое досье уже лежит где надо. Приезжаю, хожу туда-сюда, никто не подходит. Наконец вижу кого-то в пиджаке и галстуке. Лето, жара, я в рубашечке. Говорю: «Не меня ли ищете?» – «Да, – говорит, – не ожидал столь неформальной одежды. Нам нельзя так ходить».

Идем в гостиницу «Москва», где у них номер для «интимных» встреч. Разговор про Андрея Кусубова. Говорит: «Нам точно известно, он агент ЦРУ». – «Ну, – говорю, – вам, конечно, виднее, только что из этого следует?» – «Нам важно знать, что он хотел с вашей помощью узнать?» Андрей так много говорил, что я не успевал вставить и слова. Так что способ получения информации Андреем остался неизвестным, на этом и расстались.

Здесь нужно заметить, что в США спецслужбы действуют вполне симметрично. Мои коллеги часто говорили, что после моих визитов их посещают господа из ФБР.

Stishkov VS Stishov

Это был 1975 год. Наконец Высшая аттестационная комиссия (ВАК) утвердила мою докторскую диссертацию. ВАК это делала дважды – до реорганизации и после оной. Мне было всего лишь 38 лет. Я стал думать, что надо бы посмотреть, что и как делается в моей области – физика высоких давлений – в мире.

И вот получаю приглашение на Гордоновскую конференцию по пластическим кристаллам, которая состоится в городке Санта-Барбара на тихоокеанском побережье США в январе 1976 года. Мало что знаю про пластические кристаллы, но понимаю, что меня пригласили из-за моих занятий благородным газом – аргоном. Тогда еще наши статьи читали.

Послали документы в Академию. И чудо вдруг случилось. Меня поставили в план поездок. Как оказалось, был всего лишь еще один претендент на эту поездку. Немаловажная деталь: меня пригласили с оплатой пребывания. Все впервые оправляющиеся к капиталистам должны были пройти собеседование в ЦК.

Однако что-то изменилось. Сначала приглашают на беседу в райком партии. Прихожу, естественно, по пропуску, просто так не войдешь. Дом где-то в начале улицы Шаболовка в Москве. Там весьма символично после перестройки обосновался то ли ОМОН, то ли РУБОП.

Приглашают на комиссию, которая состоит из старых большевиков и относительно молодых активных людей. После нескольких малозначащих вопросов и ответов спрашивают о моем отношении к Сахарову. Я начал нести что-то вроде принятой незадолго до того формулировки, что, дескать, Сахаров – хороший ученый, но никудышный политик.

Но оказалось, что эта формулировка устарела, и мне замечают, что я его не осудил. Тут я говорю, что я ничего такого нехорошего не читал. Естественно, что они заявления Сахарова читали и понимают, что и я читал. Но все же говорят: «Вы вращаетесь в среде научной и, наверное, должны иметь суждение». Тут я не выдерживаю и говорю: «Вы что от меня хотите, чтобы я рубаху на груди порвал?»

Сказали «спасибо» и попросили подождать. Я уж было решил, что ждать нечего, но, к моему удивлению, я прошел этот этап.

Следующий этап – собеседование в ЦК – был чем-то вроде профилактической беседы. На провокации не поддаваться, интервью без согласования не давать и т.д. Ответственный дяденька рассказывал, как у него в ногах валялись весьма почтенные люди, неосмотрительно наговорившие лишнего, будучи за рубежом.

Ну, все, пора уезжать. Мы с коллегой получили авиабилеты и по 100 долларов одной бумажкой. Полет в Лос-Анджелес с пересадкой в Нью-Йорке в воскресенье. В пятницу вечером – ритуальное ожидание паспортов с визами. Паспорта привозят из МИДа, и никто не знает до позднего вечера пятницы, едет ли он или не едет.

Любопытно, что, как я убедился много позже, такая же система существует в правительственных организациях США. Работая в Лос-Аламосской лаборатории, я получал разрешение на поездку за границу всегда вечером накануне отъезда. Следует также добавить, что в описываемое время мы иностранные паспорта получали только на время поездки в обмен на общегражданские паспорта.

Итак, я получил вожделенный паспорт, открываю и читаю: Stishkov. А я Stishov. Что делать? Конец недели. Отменять поездку? Решил ехать, какая разница? Запомню, как расписываться, и все дела. Но оказалось, что не все так просто. Дело в том, что я дал знать своим знакомым из Ливермора, что я предполагаю быть в Санта-Барбаре, и получил приглашение посетить это достаточно секретное место после конференции. Времени хватало, отлет обратно предполагался на следующей неделе во вторник.

Мы добрались не без приключений до Санта-Барбары и хорошо проводили время – тепло, бассейн. В Москве в это время было под минус 30 градусов. В середине недели позвонил Андрей Кусубов. Сказал, что никакого Stishov на территории США нет. Тут я рассказал, что произошло. Через день он позвонил, сказал, что все в порядке, можно ехать.

Тем не менее на пропускном пункте лаборатории охранник спросил про несоответствие имен. Я сказал, что произошла ошибка. «Ах, ошибка, ну, тогда проходите». У нас бы этот номер не прошел.

Так или иначе, в означенное время я добрался до Сан-Франциско, где меня встретил Андрей. Он отвез меня в лабораторию. Был очень радушный прием, ученые, известные мне по публикациям (Bill Hoover, Francis Ree, Bob Shock, Hugh Dewitt и др.), по очереди рассказывали о своих работах. Я сам прочел лекцию, но на русском языке (переводил Андрей). После лекции многие подходили с ксероксами моих статей и просили расписаться. В общем, в то время, в 1976 году, русские ученые все еще были в диковинку.

По возвращении один из начальников мне сказал: «Ну, все, теперь ты выездной» (такой термин тогда использовался для людей, которым было дозволено выезжать в капстраны).

Продолжение следует.