Страшные эпидемии всегда были фоном, на котором развивалась русская цивилизация

Николай I во время холерного бунта на Сенной площади. Литография из французского периодического издания Album Cosmopolite. 1839

Инфекционные болезни сопровождают историю рода человеческого на протяжении многих тысячелетий. Появились они за много веков до библейских времен и связаны расселением людей в новые регионы обитания. Так зарождались первичные природные очаги эпидемических заболеваний.

Происки бесов

Самое древнее упоминание об эпидемии неизвестной этиологии на Руси относится к концу XI века. В 1092 году вдруг стали умирать от язв жители Друцка и Полоцка. Древнерусский книжник из церковной среды попытался объяснить эту повальную болезнь происками бесов. Смертельные недуги проявились и в других местах Руси. Только за полтора зимних месяца гробовщиками было продано не менее 7000 гробов.

Заразные повальные болезни, приводившие к летальному исходу, издавна именовались мором, моровыми язвами, великими поветриями, моровыми поветриями, лихими поветриями…

Слово «мор» (смерть) вошло в праславянский язык из индоевропейской лексики. Причинами массового мора являлись не только эпидемии, но также и голод в неурожайные годы. Но если от голода страдали главным образом простолюдины, то инфекционные заболевания не щадили ни бедных, ни богатых. Этимология древнерусского слова «поветрие», известного и в других вариантах («поветерье», «поветрость»), свидетельствует о том, что в представлениях наших предков такие заболевания распространялись воздушным путем, при помощи ветра.

Мы не можем точно установить, скрываются ли заболевания эпидемического характера за довольно туманными выражениями древнерусских книжников, повествующих о стихийных бедствиях в Северо-Восточной Руси: «бысть болесть силна в людех вельми, не бяше бо ни одиного же двора без болнаго» (1187); «мнози человеци умираху различными недугы» (1278). Остается лишь поражаться, каким образом значительная часть населения выжила в тех условиях, когда еще не предпринимались элементарные средства защиты от коварных инфекционных болезней.

Чумовая история

Самой страшной эпидемией эпохи Средневековья и Нового времени, наводившей ужас среди современников, считалась чума. Ее характерные симптомы – воспаление лимфатических узлов, нарывы черного цвета на теле (бубоны), резкое повышение температуры, лихорадочное состояние, острая пневмония, кровохарканье. Инкубационный период при заболевании чумой, которая часто заканчивалась летальным исходом, длится от двух до шести дней.

Наряду с бубонной бытовала и легочная чума, считавшаяся еще более опасной. Эта болезнь передавалась людям как воздушно-капельным путем, так и через предметы (одежду, посуду), продукты питания и животных. Чума – одна из самых загадочных эпидемических болезней, по поводу ее происхождения и распространения в науке до сих пор нет единства мнений. Пока ученые еще досконально не выяснили влияние природно-климатических условий и сезонности на вспышки и прекращение чумных пандемий.

Сам термин «чума» вошел в русскую лексику с XVIII века и, по одной из версий, происходит из турецкого языка, в котором означает «шишка, нарыв». По мнению других лингвистов, слово «чума» заимствовано из греческого языка, где имело значение «эпидемия».

Народные волнения в Москве 1771 года, когда Россия вела войну с Турцией, впоследствии получили название Чумной бунт. Наименование этой эпидемической болезни породило целый ряд выражений: «пир во время чумы»; «и на зайцев чума нападает»; «Египет да Турция чумили не раз всю Европу»; «зачумиться»; «очуметь»; «чумить». Слово «чума» к началу XIX веку приобрело в России бранный оттенок.

Сюжеты, связанные с чумой и ее последствиями, не раз использовали мастера русского художественного слова. «Он порча, он чума, он язва здешних мест!» – писал Иван Крылов в басне «Кот и повар». Его перу принадлежит также басня «Мор зверей». Александром Грибоедовым вложены в уста персонажей своей комедии «Горе от ума» такие слова: «Что гений для иных, а для иных – чума» (Софья); «Ученье – вот чума, ученость – вот причина» (Фамусов).

Александр Пушкин, застрявший из-за эпидемии холеры в Болдине осенью 1830 года, сделал перевод фрагмента из пьесы шотландского поэта Дж. Уилсона (Вилсона) «Чумной город», написанной под впечатлением лондонской эпидемии 1665 года, и озаглавил его «Пир во время чумы».

Вспомним пушкинские строки из этого произведения, персонаж которого устроил пиршество на улице города, охваченного смертельной заразой:

Царица грозная, Чума

Теперь идет на нас сама

И льстится жатвою богатой;

И к нам в окошко день и ночь

Стучит могильною лопатой...

Что делать нам? и чем

помочь?

Как от проказницы Зимы,

Запремся также от Чумы!

Зажжем огни, нальем бокалы,

Утопим весело умы

И, заварив пиры да балы,

Восславим царствие Чумы.

В 1346 году на Русь пришли из Золотой Орды тревожные вести о распространении в ордынских городах Нижнего Поволжья (Сарае, Бездеже, Орначе и других) и на Северном Кавказе очень сильного мора, не позволявшего живым даже погребать усопших. Тяжелые последствия болезни, по свидетельству «Рогожского летописца», ощутили на себе не только татары, но также абазины, черкесы (адыги), фряги (итальянцы) и евреи. Удивительно, что она сразу же не проникла с юга на Русь, которая поддерживала постоянные связи с Золотой Ордой. Через итальянские торговые колонии Крыма (Кафу, Судак) сильнейшая эпидемия чумы быстро распространилась в страны Средиземноморья, а затем и в Западную Европу.

Получившая название «Черная смерть», она в течение 1347–1353 годов наводила ужас на жителей Англии, Германии, Италии, Франции. Болезнь, пришедшая к нам окружным путем, с Запада, свела в 1353 году в могилу московского великого князя Симеона Гордого, его детей и митрополита Феогноста. Вот почему власть в Московии перешла тогда к брату Симеона Гордого Ивану II Красному, у которого имелся уже малолетний сын Дмитрий, позже получивший славное прозвище Донской за победу на Куликовом поле, у впадения речки Непрядвы в Дон. По разным оценкам, чумная зараза середины XIV столетия унесла жизни от 15 млн до 20 млн европейцев.

«Мроша мужы и жены…»

В старину на Руси бытовали и другие заразные повальные болезни (например, черная оспа, сыпной и брюшной тиф), носившие эпидемический характер.

Слово «оспа» («воспа») общеславянского происхождения известно по памятникам письменности с XI века, но древнерусскими летописцами почему-то не использовалось при описании моровых поветрий и стало чаще употребляться в России лишь с XVII столетия. Ее следы в виде оспин нередко упоминались при описании внешнего облика человека. Самая ранняя достоверная информация об эпидемии оспы на Руси датируется 1344 годом, когда, по свидетельству «Рогожского летописца», вдруг вспыхнул «мор на люди в Тфери прыщем». Тут прямо указан внешний признак этой инфекционной болезни – сыпь на теле («прыщи»). К счастью, первая на Руси эпидемия оспы XIV века хотя и привела к человеческим жертвам среди населения Твери, но носила все же локальный и кратковременный характер.

Тяжелая эпидемия чумы распространилась в Москве в конце 1770 года, в разгар русско-турецкой войны, и была занесена с театра военных действий – из Молдавии и Украины.  Петр Коверзнев. Убиение высокопреосвященного Амвросия во время московской чумы. Гравюра 1872 года

В летописном сообщении 1404 года впервые указано, что моровое поветрие пришло в Псков из ливонского города Юрьева (сейчас – Тарту), с которым велась активная торговля. Осенью 1406 года в Псковской земле вновь распространилась страшная эпидемия: «мроша мужы и жены и малыа дети железою». Летописец обратил внимание на внешний признак заболевания – воспаление лимфатических узлов (желез).

В начале следующего года псковичи, обвинив во вспышке эпидемии князя Даниила Александровича, изгнали его из города и пригласили к себе князя Константина Дмитриевича (младшего сына Дмитрия Донского). Вскоре после приезда нового князя за один день (24 марта) в Пскове построили и освятили церковь Св. Афанасия Александрийского.

В том же 1407 году чумной мор в городе прекратился. Но в следующем году мор, сопровождавшийся судорогами («коркотою»), распространился по Владимирской, Дмитровской, Звенигородской, Можайской, Московской, Переславской, Рязанской, Тарусской, Юрьевской волостям. Он совпал с засухой и ранними заморозками.

Моровые поветрия в XV веке стали столь частым явлением в Новгороде и Пскове, что местные летописцы ограничивались лишь лаконичными упоминаниями о них. Во время наиболее массовых эпидемий при захоронении не удавалось соблюсти все церковные традиции, не хватало священников для отпевания и даже гробов. Мертвых, облаченных в саваны (полотно), складывали штабелями в больших братских могилах-скудельницах, которые устраивались обычно на городских окраинах. Могильщикам, подвергавшим свои жизни неимоверной опасности, власти выделяли деньги за погребение по числу умерших, что позволяло в какой-то степени учитывать число потерь.

Думается, уровень смертности в результате распространения эпидемических заболеваний был бы гораздо выше, если бы Россия по плотности населения и скученности городской застройки не уступала странам Западной Европы.

Собаки пожирали мертвецов

На исходе опричнины, вслед за неурожаем 1570–1571 годов, в России распространилась новая эпидемия чумы. Вот какое свидетельство о ней оставил немец-опричник Генрих Штаден: «Дом или двор, куда заглядывала чума, тотчас же заколачивался, и всякого, кто в нем умирал, в нем же и хоронили; многие умирали от голода в своих собственных домах или дворах. И все города в государстве, все монастыри, посады и деревни, все проселки и большие дороги были заняты заставами, чтобы ни один не мог пройти к другому. А если стража кого-нибудь хватала, его сейчас же тут же у заставы бросали в огонь со всем, что при нем было – с повозкой, седлом и уздечкой. Многие тысячи умерших в этой стране от чумы пожирались собаками. Чума усиливалась, а потому в поле вокруг Москвы были вырыты большие ямы, и трупы сбрасывались туда без гробов по 200, по 300, 400, 500 штук в одну кучу. В Московском государстве по большим дорогам были построены особые церкви; в них ежедневно молились, чтобы господь смилостивился и отвратил от них чуму».

Эпидемия нанесла значительный ущерб рыночным связям внутри страны: заставы на дорогах не пропускали торговцев с товарами. Коммуникационный уровень русского общества тогда сильно снизился.

Спасаясь от чумы, Иван Грозный вместе с опричниками летом 1570 года спешно выехал из Москвы, причем в целях предосторожности опричный двор передвигался не по большим путям, а лесными дорогами и не останавливался подолгу на одном месте. По свидетельству информированного немецкого автора Альберта Шлихтинга, чума тогда свирепствовала в 28 больших и малых городах России, но особенно в Москве, где за один день умирали от 600 до 1000 человек.

Едва России удалось к середине XVII века в основном восполнить человеческие потери кануна и периода Смуты, как опять нагрянуло стихийное бедствие – чума.

Моровая язва проникла в Москву и другие города центральных уездов страны с юго-запада, через Киевщину летом 1654 года, когда Россия уже вступила в войну с Речью Посполитой с целью отвоевания Смоленска и белорусских земель, закрепления Украины. В июне моровое поветрие появилось в Рыбной слободе и Угличе, в июле – в Москве и Казани. Удивительно, что на этот раз страшное бедствие не достигло Новгорода и Пскова, хотя и было отмечено в соседних городах – Старой Руссе и Торжке. Пик повальной болезни пришелся на август-сентябрь 1654 года, когда от нее страдали уже жители десятков городов центральных уездов европейской части России (Москвы, Звенигорода, Калуги, Коломны, Нижнего Новгорода, Переславля-Рязанского и других).

Еще 24 июля 1654 года беременная царица Мария Ильинична с семейством и чуть позже патриарх Никон выехали из Москвы сначала в Троице-Сергиев монастырь, а затем еще дальше, в Калязин, откуда перебрались в царский лагерь, в Вязьму.

В столице катастрофически не хватало стрельцов для поддержания порядка и священников для отпевания покойников. Оставшиеся в живых надеялись спастись с помощью неустанных молитв и чудодейственных икон. 2 августа произошло солнечное затмение, ставшее в сознании людей недобрым предзнаменованием. 25 августа 1654 года в Успенский собор Кремля во время обедни ворвалась толпа горожан, упрекавших патриарха Никона в отъезде из столицы, в церковных нововведениях, исправлении богослужебных книг и осквернении икон. Люди требовали от властей возвращения Никона и духовенства, без которого невозможно было совершать церковные обряды.

Царь Алексей Михайлович, находившийся в момент вспышки эпидемии под Смоленском, вблизи театра военных действий, был очень обеспокоен тревожными известиями из Москвы. Управление Москвой он возложил на князей М.П. Пронского и И.А. Хилкова, ставших жертвами чумы в сентябре. На всех дорогах в центральных уездах страны стрелецкие заставы не пропускали людей, за исключением гонцов и воинов.

В донесении королю Швеции 15 ноября 1654 года торговый агент Иоганн де Родес, остававшийся во время эпидемии в столице России, отмечал: «Насколько сильно в последнее время распространилась чума, сколько сотен тысяч людей погибло от нее и какая нищета царит из-за нее здесь во всей стране, почти невозможно описать. Достоверно оценивают, что в Москве и вокруг нее погибло свыше 200 000 человек. Если в большом городе почти нет домов, где бы не было погибших, то об умерших в других местах, как, например, в Казани, Нижнем, Вологде, Ярославле, Переяславле, Торжке, Твери, а также в землях и деревнях вокруг них, не говоря уже о совсем отдаленных населенных пунктах, еще не получено ни одного соответствующего известия. Множество мелких городов и деревень вымерло полностью, скот бродит там и тут по лесам и кустарникам: часть его достается диким зверям, часть умирает от голода. Город Москва опустел, так что ворота не охраняются и ночью стоят открытыми. На улицах собаки едят непогребенных мертвецов. Те из мошенников, кто поосторожнее, собираются в группы и грабят дворы, в которых все вымерли...»

Как свидетельствует священник из Сирии Павел Алеппский, царь Алексей Михайлович, вернувшись в столичный город с театра военных действий 10 февраля 1655 года и увидев, как «моровая язва поколебала его основания, привела в смятение жителей и обезлюдила большинство его домов и улиц, горько заплакал и сильно опечалился». Его посланцы стали утешать и успокаивать жителей, лишившихся своих близких. Вскоре последовал царский указ собрать все бесхозные вещи умерших от чумы людей и закопать их поглубже и подальше от центра столицы.

Политические противники продолжали обвинять патриарха Никона в бегстве из Москвы во время эпидемии. Оправдываясь, Никон в 1656 году составил «Слово на моровое поветрие». Эта проповедь, именующаяся исследователями также «Поучением о моровой язве», отличается сильной эмоциональной окраской. Сославшись на такие причины моровой язвы, как людские грехи, несоблюдение поста, недостаточное усердие в молитве, появление лжепророков, патриарх призывает народ помолиться всем миром, соблюдать заповеди Бога, поститься для очищения от грехов.

Еще большую популярность в те годы приобрели иконы Божьей Матери Владимирской, у которой народ просил заступничества перед напастью.

О смертоносных последствиях моровой язвы 50-х годов XVII века еще долго помнили в России. Спустя 10 лет глава Посольского приказа А.Л. Ордин-Нащокин, по свидетельству царского врача, англичанина Самуэля Коллинса, зная о жертвах эпидемии чумы 1665 года в Лондоне, колебался, стоит ли допускать на российский рынок товары из Англии, опасаясь, что они могли быть вывезены из зараженных домов.

Русские переселенцы перенесли оспу и другие инфекционные болезни в Сибирь в XVII веке. От одной из инфекций вымер почти весь немногочисленный народ энцов. К счастью, в первой половине XVIII века, как отмечал русский ученый и путешественник С.П. Крашенинников, на самом восточном полуострове России ‒ Камчатке –в отличие от более западных областей Сибири не было еще «никаких опасных болезней, как, например, моровой язвы, горячки, лихоратки, воспы и им подобных».

Народ не безмолвствовал

Еще одна тяжелая эпидемия чумы распространилась в Москве в конце 1770 года, в разгар русско-турецкой войны, и была занесена явно с театра военных действий, из Молдавии и Украины.

За два года до этого России пришлось столкнуться с очередной вспышкой оспы, вызвавшей обеспокоенность у Екатерины II. Изначально правительство уверяло жителей, что болезнь не так опасна, что это просто «заразительная горячка». Но эпидемия продолжала свое смертоносное шествие, и тогда власти организовали в 1771 году в Москве карантин и создали карантинные дома (бараки) для заболевших людей.

Эти, в общем-то, оправданные эпидемиологические меры вызвали протест среди массы горожан. Во время Чумного бунта 16 сентября 1771 года смутьяны громили устроенные властями карантинные дома и выпускали оттуда больных. Тогда бузотеры зверски расправились с архиепископом Амвросием, запретившим целовать якобы чудодейственную икону, а заодно разграбили винные склады в Кремле.

Ликвидацией последствий чумы занимался срочно прибывший в Москву фаворит императрицы Григорий Орлов. В ознаменование заслуг Орлова выбили памятную медаль. На ее лицевой стороне помещен портрет екатерининского фаворита и выбита надпись: «Медаль графу Григорию Григорьевичу Орлову, Римские Империи Князю пожалованная, коего неустрашимым духом, беспримерным усердием к отечеству моровая язва в Москве прекращена». На обороте медали изображена Москва, а на переднем плане скачет на коне сам герой. Надписи подчеркивали еще раз его заслуги: «Россия таковых сынов в себе имеет»; «За избавление Москвы от язвы в 1771 году».

Кроме того, на дороге у Царского Села воздвигли мраморные триумфальные ворота. Надпись на них, сочиненная самой императрицей Екатериной II, гласила: «Когда в 1771 году на Москве был мор на людей и народное неустройство, генерал-фельдцехмейстер Григорий Орлов, по его просьбе, получив повеление, туда поехал, установил порядок и послушание, сирым и неимущим доставил пропитание и исцеление и свирепство язвы пресек добрыми своими учреждениями».

Что слышно насчет холеры

С XIX века человечество ощутило на себе в полной мере ужасы еще одной заразной болезни – холеры, которую иногда называют азиатской холерой. Холера (от древнегреческого «желчь» и «теку»), – острая кишечная инфекция, вызываемая бактериями вида Vibrio cholerae. Эта болезнь относится к особо опасным инфекциям и распространяется, как правило, в форме эпидемий. Эндемические очаги холеры располагаются в Африке, Южной Америке, Индии и Юго-Восточной Азии.

Первая в истории России вспышка эпидемии холеры произошла в 1830–1831 годах, вскоре после очередной русско-турецкой войны. Эта пандемия зародилась в Индии, в долине Ганга, в 1829 году, а к нам распространилась через Персию и Закавказье (в Тифлисе после эпидемии осталась лишь четверть жителей).

Впрочем, отдельные проявления холерной заразы фиксировались в Астрахани еще раньше, то ли в 1817, то ли в 1823 году. Однако эта смертоносная болезнь тогда еще была для русских врачей диковинной. Ее поначалу из-за несовершенной диагностики перепутали с известной издавна чумой. По официальным данным, из 466 457 заболевших холерой умерли 197 069 человек, то есть 40%.

Власти делали все, что могли: организовали строгие карантинные заставы, развертывали временные холерные больницы, дезинфекционные пункты. И опять народ проявил недовольство чрезмерной заботой о его здоровье. В ряде мест (Севастополь, Тамбов) вспыхнули холерные бунты. Люди принимали отряды, занимавшиеся дезинфекцией колодцев хлорной известью, за отравителей и врывались в поисках врагов в казенные больницы.

В русском фольклоре холера стала отождествляться со злобной старухой с обезображенным лицом. Ее представляли также в виде огромной черной птицы со змеиными головами и хвостом. Летает она будто бы над деревнями ночью, и где заденет воду железным крылом, там разразится мор.

Спасаться от нее следует, идя в нетопленую баню, где надо залезть на полку и притвориться мертвым. Нужно также замкнуть двери в домах: болезнь решит, что никого нет, и уйдет. На Украине верили, что холера носит красные сапоги, может ходить по воде, беспрестанно вздыхает и по ночам бегает по селу с возгласом: «Была беда, будет лихо!» Где она остановится переночевать, в том доме не уцелеет в живых ни одного человека.

Слово «холера», как и «чума», стало в русской лексике нарицательным. «Знаете что, пане Шолом-Алейхем? Давайте поговорим о более веселых вещах. Что слышно насчет холеры в Одессе?» – писал в повести «Тевье-молочник» классик еврейской литературы.

Холера унесла немало жизней (в том числе Инессы Арманд, любимой женщины Ленина) в период Гражданской войны. Еще более распространен тогда был сыпной и возвратный тиф. Но советские медики героическими усилиями сумели даже в 1942 году не допустить ее широкого распространения под Сталинградом.

Последняя эпидемия холеры вспыхнула в нашей стране в августе-сентябре 1970 года на территории Астраханской и Одесской областей, но была сравнительно быстро ликвидирована благодаря четким и строгим действиям как властей, так и работников санэпидемстанций, чему был свидетель автор этих строк.

Реконструировать эпидемические ситуации эпохи Средневековья и Нового времени, выявить характер, причины и последствия эпидемий можно только на основе междисциплинарной интеграции, используя и сопоставляя наряду с разноплановыми письменными источниками (как русскими, так и иностранными) также археологические данные и результаты палеомедицинских исследований. Но такие исследования массовых захоронений людей, скончавшихся во время эпидемий, возможны с применением особых мер безопасности.

Автору этих строк приходилось в молодости раскапывать такую братскую могилу римского времени в Крыму, на окраине Евпатории. Недавно в Таллине приступили к вскрытию чумного кладбища 1710 года. На основе этих остеологических (костных) материалов, возможно, специалисты в области палеогенетики прояснят ряд спорных вопросов зарождения и распространения эпидемий в старину.