Коррозия культуры социальных и гуманитарных наук

Упования на цифровую «волшебную палочку» носят иллюзорный характер. Фото агентства «Москва»

Задача данного текста – попытка классифицировать системные дефекты (если не сказать – пороки) современных социальных наук и связанные с этим проблемы. Дефекты эти в той или иной мере присущи большинству таких наук. И негативные последствия также имеют общий характер. И это не только российская проблема.

Девальвация, падение авторитета социальных наук, которые еще недавно считались едва ли не локомотивом общественного прогресса, – явление почти всеобщее. Ожидания и надежды, связанные с научным анализом социальных явлений и основанными на них рекомендациями и прогнозами, заметно понизились. И, увы, не без оснований. Рационалистический концепт поступательного движения человечества ко всеобщему прогрессу и благополучию, к сожалению, во многом не подтверждается.

Нижеследующий текст посвящен одному, но весьма важному аспекту этой ситуации – негативным последствиям технократического редукционизма и социального конформизма в общественных науках, а также последствиям, связанным с понизившимся статусом ученого и его субъективным восприятием как в самом научном сообществе, так и за его пределами.

С определенной долей условности разделим негативные факторы на две группы – морально-психологические и методологические. Подчеркну, что нижеприведенная их классификация не единственно возможная.

Факторы морально-психологические

Эффект ангажированности, зависимости исследователя – либо организационной, либо морально-психологической, а часто и той и другой – от руководителей, от заказчиков исследований, от властей, от официальной точки зрения и т.д. На этой почве возникает внутренняя коллизия, своего рода конфликт интересов между, с одной стороны, стремлением к получению научно объективного результата, а с другой – с личной выгодой либо групповой лояльностью. При этом прямая материальная или карьерная зависимость – случай наиболее простой и понятный. Сам феномен гораздо сложней и многогранней.

Зависимость морально-психологическая – вещь тонкая и порой самим человеком даже не вполне осознаваемая. Для ее субъективной внутренней легитимации существуют механизмы психологической защиты – рационализация, сублимация, вытеснение из сознания и т.д. Но ущерб поиску истины от этого не становится меньше. Чувство свободы, как внешней, так и внутренней независимости – необходимое условие для полноценного научного творчества. Не случайно само слово «профессор» происходит от латинского profiteri – свободно исповедовать свои убеждения.

К сожалению, реальная ситуация благоприятствует распространению другого типа научных работников. Для них пафос поиска истины и потребность свободы находятся на шкале ценностей явно ниже соображений конформности, доходящей в некоторых случаях до прямой угодливости по отношению к держателям и распределителям разного рода ресурсов.

Ко всему прочему это благоприятствует и распространению в научных кругах принципа «самоограничения компетентности», то есть незаинтересованности в получении общенаучных знаний и представлений, выходящих за пределы непосредственно связанных с повседневной профессиональной деятельностью такого работника. Это, на наш взгляд, несовместимо с самой сутью социальных и гуманитарных наук.

Но помимо психологического отсутствия чувства свободы, существует и другой, еще более разрушительный для науки феномен – сознательное принятие статуса «ученых приказчиков» при власть имущих. В отличие от предыдущего варианта здесь нет ни неполной осознанности выбора, ни какой-либо критической саморефлексии. Позиция вполне сознательная, расчетливая и, как можно наблюдать, весьма небезвыгодная в карьерном и материальном отношениях. И ущерб от профанации науки руками и устами подобных «прикормленных» псевдоученых велик.

Один из примеров – муссирование идеи «особого пути» России. Не углубляясь в данном случае в ее подробное обсуждение, замечу лишь, что оправдание настоящего через мифологизированное приукрашивание прошлого – довольно типичный вариант апологетики авторитарных режимов. С моей точки зрения, подобное – симптом социального неблагополучия и отсутствия иных аргументов для его объяснения и оправдания негатива сегодняшнего дня.

В исторической науке оценка прошлого по политическим и моральным критериям настоящего даже имеет специальный термин – презентизм. А в работах, посвященных Латинской Америке, мне приходилось читать в текстах, претендовавших на статус научных, о чилийском «особом пути», о перуанском «народе богоносце», об аргентинской «ментальной державности» и даже об «уругвайской «всечеловечности»!

Заметим, что взгляд на историю с позиций якобы фатальной зависимости настоящего от прошлого, предполагающий невозможность смены исторической «колеи», нашей якобы извечно и непреодолимо «рабской национальной политической ментальности», будучи и фактографически как минимум не вполне адекватным, имеет еще и деморализующее воздействие на общественное сознание и настрой. Он подавляет в людях потенциал инициативности, желания добиваться перемен к лучшему.

По сути, «особый путь» в такой версии представляет собой псевдонаучное обоснование непреодолимости авторитаризма. С «профессионалами-особистами», которые впрямую кормятся от мифа «особости», все более или менее понятно. Их деятельность представляет интерес не в научном, а совсем в иных аспектах. Прежде всего в плане их социальной ответственности.

Перестраховочная трусливость – прикрываемое наукообразием стремление под разными псевдонаучными предлогами уйти от описания и изучения базовых социальных и политических проблем в мелкотемье, к малозначимым и вторичным, по сути, частностям.

Думаю, многие из ученых сталкивались с ситуацией, когда попытки опубликовать в научном журнале острые, критические по отношению к реальности тексты лицемерно и даже оскорбительно отвергались под предлогом их «публицистичности», эмпирической недоказанности утверждений и т.п. И все это аргументируется «научной строгостью». На самом же деле за всем этим, как правило, стоят мотивы, далекие от подлинных интересов науки как института по производству знания. Это просто гражданская и научная трусость, а то и прямое угодничество. К несчастью, все чаще приходится наблюдать это даже в авторитетных по формальным признакам изданиях.

Самообман ценностной нейтральности

Я полагаю, что так называемый внеценностный подход (value free approach) в лучшем случае – добросовестный самообман исследователя. В социальных науках, в отличие от наук естественных, ценностная позиция исследователя и связанная с этим его определенная субъективность – неустранимый элемент познавательного процесса. Субъективность неизбежно присутствует и при выборе темы, и при формулировании научных гипотез, и при интерпретации результатов. Это данность, от которой не уйти.

Другое дело, что ее влияние можно считать допустимым лишь на этапах выбора объекта исследования, разработки его концепции и программы. То есть на начальных, а также на заключительных, аналитических его стадиях, но не на стадиях сбора и анализа материалов.

Так, я не думаю, что мои либерально-демократические в своей основе убеждения наносят ущерб моим исследовательским занятиям. В каких-то случаях, надеюсь, даже способствуют приданию им дополнительной ценности в общеконцептуальном плане. Но, разумеется, лишь при соблюдении условий максимально доступной полноты и разносторонности собираемых и подлежащих анализу материалов. А также интеллектуальной честности по отношению к взглядам и фактам, не согласующимся с собственной концепцией, а также ей противоречащим. Это относится и к естественным, и к социальным наукам.

Поэтому после завершения начальных стадий работы ценности и убеждения исследователя во избежание предвзятости должны быть «заперты на ключ». Например, это представляется очень важным моментом в конкретной социологии, начиная от формулирования программных и вытекающих из них анкетных вопросов и до отбора анкетеров. Это необходимое условие научной достоверности исследования, отличающее его от псевдонаучных, тем или иным образом ангажированных штудий, которыми, в частности, отличаются опросы и выводы большинства наших политологических и социологических центров.

Неизбежность влияния человеческого фактора на любую интеллектуальную деятельность надо просто учитывать и при необходимости ограничивать или даже элиминировать. Да и вообще я не считаю идейную индифферентность, идеологическую стерильность таким уж необходимым атрибутом «научности», объективности. Разумеется, убеждения, политические ориентации, а тем более эмоции, чувства не должны влиять на объективность в процессе научного анализа, особенно на его технологическую часть. Но полностью абстрагироваться от своих взглядов невозможно не только в политике, но и в науке, да и вообще в самых разных областях человеческой деятельности.

Этот фактор нельзя устранить. Поэтому его следует учитывать как данность, как неизбежность, не закрывая на него глаза. Именно так, по-моему, можно блокировать возможный вред от нашей субъективности, имманентной ценностной ангажированности. Поэтому позиция исследователя, заявляющего о своей якобы полной ценностной и эмоциональной отстраненности от социального или гуманитарного объекта изучения, о своем холодном (или даже «циничном») безразличии к результатам, не вызывает особого доверия. Скорее наоборот, кажется неким интеллектуальным лукавством или кокетством.

В заключение этой части вспомним в качестве парадокса знаменитую фразу Нильса Бора о теории, недостаточно безумной, чтобы быть истинной. Если отвлечься от ее иронической заостренности, то, мне кажется, ее смысл – подчеркнуть важность интуитивного, выходящего за пределы рационалистического, подхода к объекту научного исследования.

Факторы методологические

Отсутствие у бизнеса и власти прагматического интереса к поддержке фундаментальной науки. Фундаментальные знания слабо окупаются в материальном смысле. Во всяком случае, в краткосрочной перспективе. Бизнес же, особенно в наших условиях, заинтересован в быстрой отдаче от инвестиций. Более того, если он и решается вложиться в науку, то лишь в те работы, которые обещают быстрый возврат средств, а также не связаны с риском, что обычно нехарактерно для фундаментальной науки с ее высокой неопределенностью, а то и непредсказуемостью результатов. Словом, выражаясь экономическим языком, вложения в фундаментальную науку плохо капитализируются.

Властные структуры тоже не очень заинтересованы в поддержке фундаментальных исследований, поскольку они по самой своей сути и малопредсказуемы, и могут привлечь внимание к так называемым неудобным вопросам. К тому же такие неудобные результаты проще либо не заметить, либо стигматизировать как происки «иностранных агентов», либо успокоить себя альтернативными результатами, которые обеспечат аффилированные с властными структурами исследователи.

Подмена содержательных критериев оценки научной значимости работ сугубо формальными показателями. Я имею в виду доходящую почти до сакральности абсолютизацию таких критериев оценки труда ученого, как публикационная активность и индекс цитируемости его работ. Между тем серьезные исследования данного феномена показывают их, мягко говоря, ограниченную адекватность, а отчасти – и искажающий объективную картину характер. (См., например: Рубинштейн А.Я. «Государственный патернализм: от науки к наукометрии»; Рубинштейн А.Я., Городецкий А.Е. «Государственный патернализм и патерналистский провал в теории опекаемых благ» // Журнал институциональных исследований. Т. 10; № 4. 2018.) Профессионалы в любой из областей науки, как правило, знают, «кто есть кто».

Формальные же показатели дают по видимости простую, но на самом деле обманчивую картину. Они облегчают жизнь тем, кто в науке слабо разбирается, но по должности или другим причинам нуждается в «простоте» и ясности. Прежде всего чиновникам разных уровней.

Я не против наукометрии как таковой. Она действительно имеет определенную, но достаточно ограниченную практическую, инструментальную ценность и сферу применения. Но ее неоправданное тотальное использование в качестве ведущего критерия оценки научных работ и исследователей породило такие негативные последствия, как понижение качества исследований, стремление (а для многих – и необходимость) не к глубине исследования, а к валу статей, мелкотемью, нарастающему массиву скороспелых, имеющих малую научную ценность публикаций.

Я уж не говорю о разного рода манипуляциях с искусственной «накачкой» рейтингов как журналов, так и подвизающихся на ниве науки морально нечистоплотных людей. А поскольку спрос рождает предложение, то появились многочисленные журналы, обслуживающие эту якобы объективную, но на самом деле далеко не адекватную систему. Повторюсь: она удобна прежде всего людям, от науки далеким, но желающим или вынужденным оценивать ее эффективность.

Избыточные требования к стандартизации научных текстов по форме изложения, к их структурному и логическому единообразию. Между тем в таком творческом по своей сути виде интеллектуальной деятельности, как наука, тем более наука социальная, любая унификация как минимум не способствует привлечению людей с неординарным типом мышления и способом выражения мыслей, выталкивает за пределы научных изданий их размышления и тексты. На мой взгляд, они отражают один из пороков бюрократического сознания, имманентно чуждый подлинной науке.

Требование обязательности эмпирического доказательства каждого утверждения. Оно адекватно в естественных и технических науках, но в науках социальных и гуманитарных таковым не представляется. В силу специфики социальных объектов, условий и ограничений доступа к информации о них, ее принципиальной неполноты и довольно высокой вероятности ее частичной недостоверности, а также значительно более широкой по сравнению с точными науками возможности различной, вплоть до альтернативной, интерпретации полученных данных. Поэтому это требование представляется гносеологически (эпистемологически) ущербным, ограничивающим возможности научного поиска и суждения. Это ведет к серьезным содержательным потерям, ибо в «научности» отказывается рассуждениям и оценкам общего, концептуального характера на том основании, что они не верифицированы эмпирикой.

Те же последствия влечет за собой непризнание научности метода включенного личного наблюдения исследователя.

Завышенные ожидания, связанные с перспективами развития «искусственного интеллекта», цифровизацией, big data и т.д. Все эти инструменты при всей их заманчивости и несомненной частной полезности в случае чрезмерности возлагаемых на них надежд могут оказаться даже контрпродуктивными. В качестве аналогии можно вспомнить хотя бы ажиотаж и последующее разочарование, связанные с приходом кибернетики в социальные науки в 60–70-е годы. К такому же результату привели также последующие попытки подменить радикальное реформирование тогдашней очевидно неэффективной централистской модели государственного управления повсеместным внедрением Автоматической системы управления, АСУ.

На мой взгляд, подобные упования на цифровую «волшебную палочку» носят иллюзорный характер. В лучшем случае они представляют собой благонамеренный самообман, а на деле являются технократической попыткой ухода от базовых проблем. В худшем же, имеющем, увы, небезосновательные опасения варианте за этим видится попытка возродить над обществом тоталитарный контроль, но на новой, «прогрессивной» технологической основе.

Соблазн формального наукообразия, возникающий по совокупности названных моментов, представляет, с моей точки зрения, угрозу науке как институту, производящему реальное научное знание. Подобное редукционистское, ограниченное, интеллектуально обедненное понимание науки отсекает логический анализ и «абстрактные» рассуждения, которые чаще всего и дают самое важное приращение знания и выводят на более высокий уровень понимания социальных процессов. При этом как бы за рамками «подлинной» науки оказываются целые области и пласты общественно значимого социального и гуманитарного знания – социальной философии, теории политики, ряда гуманитарных наук. Зато статус научности зачастую приобретают тексты, включая и статьи в авторитетных журналах, представляющие малую содержательную ценность, а то и просто пустые. Наукой они признаются благодаря наличию в них «цифири». Вопрос, кому это выгодно, пока оставим за рамками рассмотрения.

Последствия деформаций

Обо всем этом важно говорить и думать, поскольку негативные последствия достаточно серьезны. Вопреки всем благостным официальным уверениям и формальным показателям они видны невооруженным глазом. Конечно, это, к счастью, не исключает ни появления интересных, а в отдельных случаях даже прорывных исследований, ни публикации их результатов. Однако происходит это благодаря таланту, энтузиазму, преданности подлинным научным ценностям отдельных ученых и их групп, коллективов. Но общий тренд, на мой взгляд, не вполне благоприятствует полноценному развитию социальных наук.

Кумулятивный негативный эффект отмеченных выше факторов, по моему мнению, ведет к определенной девальвации фундаментальной науки в сфере социальных исследований. К понижению репутации и частичному вытеснению фундаментального гуманитарного знания научными симулякрами. Любые индексы цитирования и так называемая публикационная активность даже в лучшем случае лишь косвенно об этом могут свидетельствовать, а порой и камуфлируют неблагополучие. В некоторых же политически чувствительных областях это привело к неполной адекватности научного описания явлений и, как следствие, неполноценности их анализа. Более того, в некоторых случаях есть основания говорить о неполноценности научной дисциплины в целом.

Я понимаю, что изложенное может быть неприятно для многих коллег-исследователей, вызывать у них протест и возражения. Мне самому сознавать и писать это было очень психологически непросто и даже травматично, поскольку я посвятил занятиям социальной наукой основную часть своей жизни. Но именно поэтому считаю своим долгом поделиться с коллегами этими тревожными соображениями.

И еще раз оговорюсь, что они отнюдь не носят огульно очернительского характера и ни в какой мере не должны задевать многих прекрасных, умных, добросовестных ученых, плодотворно работающих в разных областях социального знания исследователей. Тем не менее проблемы, на мой взгляд, достаточно серьезны, носят общий характер, и закрывать на них глаза противоречило бы интересам нашей науки.

Более того, хотелось бы надеяться, что привлечение внимания к систематизированным в статье деформациям социальной науки может сыграть определенную положительную роль. А любые аргументированные возражения, несогласия, возможные дополнения в любом случае, как мне кажется, пойдут на пользу тому делу, которому мы стремимся служить своими силами, разумом, научной совестью.