Смутные времена разные, народ – один

Во время Гражданской войны многим хотелось, чтобы появились новые спасители Отечества вроде Кузьмы Минина. Константин Маковский. Минин на площади Нижнего Новгорода, призывающий народ к пожертвованиям. 1896. Нижегородский государственный художественный музей

Не тождество, но связь

Драматические, переломные моменты истории нередко ассоциируются с аналогичными поворотными вехами, давно уже пережитыми народом. Так было и в революционном 1917 году, и в последующий период ожесточенной Гражданской войны 1918–1922 годов. Очевидцы и современные исследователи нередко сравнивают бурные и драматические события нашей истории начала XVII века и начала XX века, называя их русскими смутами и находя в них немало общих черт.

Прозорливцем оказался поэт Максимилиан Волошин, в марте 1917 года пессимистично писавший: «Внезапно и до ужаса отчетливо стало понятно, что это только начало, что Русская революция будет долгой, безумной, кровавой, мы стоим на пороге новой великой разрухи русской земли, нового смутного времени».

В 1917 году Московская просветительная комиссия выпустила брошюру видного деятеля старообрядческой церкви Николая Петровича Ануфриева «Два Русских Учредительных Собрания. Исторические параллели (1613–1917 гг.)», напечатанную в типографии Товарищества Рябушинских. Пытаясь установить связь революционных событий 1917 года со всей историей России, автор работы подчеркивал: «Изучая Смутное время, мы найдем источники и пути развития народной политической мысли, которая, пройдя в народной среде не замеченный историками путь развития через темные XVIII и XIX столетия, пробилась на поверхность жизни мощным ключом в 1917 году. То, что совершилось на Руси в 1917 году, есть дело именно народа, дело масс, корни мировоззрения которого как раз уходят в глубь XVII столетия и его Смутной эпохи. Конечно, между XVII и XX столетиями нет тождества, но имеется несомненная связь, которая нам, по крайней мере, кажется ясной. Времена и люди сильно изменились, но основа мировоззрения действующего начала той и другой эпохи осталась та же; ведь народ и его мировоззрение меняется за столетия сравнительно мало, и можно вполне принять, что народ Смутного времени XVII столетия и народ переворота XX столетия – хотя и измененная, но все же та же самая сила».

По мнению Ануфриева, «конец XVI столетия русской истории имеет некоторое сходство с началом XX столетия». С пресечением династии Рюриковичей часть населения выступала за выборы нового царя. А другой его части импонировала «идея самозванства».

Ануфриев продолжает свои сравнения: «В 1613 году земство занимает Москву и тут же принимается за осуществление своей конечной цели: созыва Всенародного земского собора, или, по теперешней терминологии, Учредительного народного собрания. Идея Учредительного собрания, кажущаяся нам теперь столь простой и естественной, людям XVII столетия давалась туго, путем долгого искания почти в потемках».

«Великое учредительное собрание 1613 года, созванное с целью установления формы правления в государстве, – пишет далее Ануфриев, – принадлежало всецело мужицкому гению; он вывел замутившуюся страну из 15 лет непрерывных и разорительных внутренних волнений, осложнившихся наступлением со стороны Польши и Швеции; ему принадлежала выработка самой идеи Учредительнаго собора и он же воплотил эту идею в действительность.

Народ вспомнил Смуту XVII столетия, продолжавшуюся 15 лет, и поспешил предупредить ее возникновение в XX столетии, провозгласив, что только Учредительное собрание 1917 года, подобно Земскому собору 1613 года, может окончательно устроить русское государство на новых началах. Народ вспомнил, наконец, что необходимо не только предотвратить самозванщину, но и в корне уничтожить ее источник, и провозгласил настоятельность проведения социальных реформ как необходимого дополнения реформ политических. Эти акты должны спасти Россию в 1917 году от царей, самозванцев и политической и социальной смуты».

Надежды, выраженные в заключительном пассаже Ануфриева, увы, не оправдались. И России пришлось с конца 1917 года окунуться на несколько лет в еще более кровавый водоворот смутных дней и ночей.

Народ не безмолвствует

В Приказе по армии и флоту № 6 от 6 мая 1917 года Александр Федорович Керенский, только что ставший военным и морским министром, призывал: «Граждане капиталисты! Будьте Миниными для своей Родины. Откройте свои сокровищницы и спешите нести свои деньги на нужды освобожденной России».

В докладе на совместном заседании III Городской и областной петроградских конференций Партии социалистов-революционеров 23 мая 1917 года лидер эсеров Виктор Чернов также сослался на пример Минина, призывавшего для сбора средств на создание Второго народного ополчения заложить жен и детей.

9 октября 1917 года писатель Леонид Андреев охарактеризовал положение вещей, сложившееся в процессе обострения революционного кризиса, как «небывалое торжество глупости», которое выражалось в противопоставлении демократии и нации: «Призови сейчас Минин – половина России ответит: не верим, торгово-промышленник! Призови сейчас Пожарский, тоже: аграрий, цензовый элемент! Сейчас почти вся демократия отвернулась от большевиков, но стоит это немногого. И попробуй Керенский принять действительно решительные меры, эта же демократия снова станет на сторону большевиков».

Профессор Новороссийского университета, член-корреспондент Академии наук Б.М. Ляпунов писал 8 декабря 1917 года из Одессы академику А.А. Шахматову: «Мне кажется, что переживаемая нами смута, так много напоминающая Смутное время начала XVII столетия, еще тем невыгодно отличается от последней, что теперь почти все население пропиталось ложно понятыми идеями социализма в самых крайних проявлениях, совершенно недоступных для понимания крестьянской массы, а отсюда, во-первых, погромное настроение крестьянства, понимающего социализм в смысле захвата чужой земельной собственности, а не в смысле ограничения своей, во-вторых, травля интеллигенции, неправильно отождествляемой с богатыми классами».

Стихотворение «Стенькин суд» (1917 год) Волошина завершается следующими строками:

И мною не токмо что драная

Голытьба, а казной расшибусь –

Вся великая, темная, пьяная,

Окаянная двинется Русь.

Мы устроим в стране

благолепье вам. –

Как, восставши из мертвых

с мечом, –

Три угодника – с Гришкой

Отрепьевым

Да с Емелькой придем Пугачем.

5 января 1918 года, в день созыва Всероссийского учредительного собрания, Александр Блок отметил в дневнике: «Медведь на ухо. Музыка где у вас, тушинцы проклятые?» Под «тушинцами» поэт, перешедший на сторону советской власти, подразумевал приверженцев Учредительного собрания. 22 января 1918 года Зинаида Гиппиус записала в «Черных тетрадях»: «Сегодня хватили декрет о мгновенном лишении церкви всех прав, даже юридических, обычных. Церкви, вероятно, закроются. Вот путь для Тихона сделаться новым Гермогеном. Но ничего не будет. О, нет людей! Это самое важное, самое страшное».

Но патриарх Тихон, увы, не смог стать новым Гермогеном, одним из героических персонажей Смутного времени начала XVII века.

Профессор-историк Казанского университета Николай Николаевич Фирсов опубликовал летом 1918 года в единственном номере газеты «Народная армия» – органе Самарского антибольшевистского правительства (Комуч), статью «Народное войско», в которой не раз обращался к историческим параллелям. «Довольно припомнить два момента нашей истории, два двенадцатых года – 1612-й и 1812-й, чтобы очертить психологию русского народного войска в прошлом», – писал, в частности, он.

Выступая 31 января (13 февраля) 1919 года в Екатеринодаре (совр. Краснодаре) при обсуждении программы Всероссийского национального центра – ведущей общественно-политической организации либеральной оппозиции большевистскому режиму в годы Гражданской войны, профессор-юрист, член ЦК Кадетской партии и депутат Учредительного собрания Павел Иванович Новгородцев отмечал: «...Упоминание об Учредительном собрании важно, потому что независимо от того, как в действительности сложатся события, такое собрание есть наиболее желательная и ясная форма народного волеизъявления. Наша история наглядно показывает, как шаток оказался трон Василия Шуйского, «выкрикнутого» боярами и московскими людьми без участия народа, между тем как династия Романовых, поставленная всенародным Земским собором, прочно укоренилась».

Ему, однако, возразил Василий Александрович Степанов, также член ЦК Кадетской партии: «Что касается ссылок на историю, то они неубедительны потому, что речь шла о кандидате в цари, теперь же будет решаться вопрос о форме правления, и можно опасаться, что Народное собрание даст на него ответ, искажающий действительную народную волю».

«Я вам покажу, какой я царь!»

В отличие от большевиков для Белого движения Минин и Пожарский оставались символами российского патриотизма. На 100-рублевых бумажных ассигнациях, выпускавшихся в 1919 году Вооруженным силами юга России (ВСЮР), поместили изображение монумента освободителям Москвы в годы первой русской Смуты. В разгар Гражданской войны, в 1919 году, профессор-юрист Донского (бывшего Варшавского русского) университета Иоанникий Алексеевич Малиновский, кадет по убеждениям и партийной принадлежности, опубликовал в Ростове-на-Дону брошюру об Учредительном собрании, в которой так же, как и старообрядец Н.П. Ануфриев, сравнивал его с Земским собором 1613 года, избравшим царем Михаила Федоровича Романова.

Автор статьи «Федот, да не тот» из колчаковской газеты «Отечество» от 9 июля 1919 года, печатавшийся под псевдонимом Инвалид, отождествлял большевиков с войском Ивана Болотникова эпохи Смуты, а погибшего к тому времени лидера Белого движения генерала Лавра Георгиевича Корнилова – с князем-полководцем Михаилом Васильевичем Скопиным-Шуйским, отряды которого разгромили войско «тушинского вора» – Лжедмитрия II.

Выдавая желаемое за действительное, антибольшевистская газета «Новая Россия освобождаемая», издававшаяся во Пскове, восклицала 24 июня 1919 года: «Как в далекие годы московских самозванцев на Руси, 300 лет тому назад, как в 1812 году при нашествии Наполеона Бонапарта, началось, наконец, всею землею всеобщее народное восстание за родину».

5 декабря 1919 года, когда уже Юденич потерпел поражение под Петроградом, редактор нарвской газеты «Приневский край», уповая на Божью помощь, по-прежнему ждал появления личностей вроде Дмитрия Донского, Марфы Посадницы и Дмитрия Пожарского, способных стать во главе белых армий и повести их на Москву. Однако чуда не произошло. Да оно и не могло произойти в условиях отсутствия у белых массовой народной поддержки, единства и достойной политической программы вывода России из острейшего кризиса.

29 мая 1921 года новоиспеченный инженер-технолог из Петрограда Николай Воронов направил Ленину письмо, в котором, остро и прямо критикуя антидемократические меры и безответственное использование большевиками сокровищ государства, предлагал свою помощь вождю, предостерегая при этом: «Ты понял также к [а] к дик и невежествен Народ. Сдай немного, и труп Твой растащат по Москве, к [а] к труп Самозванца». Но автор письма явно недооценил силу большевистской власти, ВЧК и Красной армии.

Лидер так называемого легального марксизма Петр Струве, ставший затем правым кадетом, в работе «Размышления о русской революции» (София, 1921 год) отмечал: «Россия переживает в начале XX века глубочайшее потрясение, и взоры наши естественно обращаются за триста лет назад, в эпоху первой великой русской Смуты, которая предшествовала воцарению Романовых… В Смуте XVII века есть удивительно много черт, сходных с современными событиями: то же духовное шатание не только народных масс, но и высших классов, то же использование чужеземцами внутренней борьбы». Он сравнивал Добровольческую армию с Нижегородским ополчением: «Что старый летописец говорит о князьях Пожарском и Минине, всецело применимо к Корнилову и Алексееву».

Находясь после высылки за пределами России, видный деятель Кадетской партии и публицист Александр Изгоев вспоминал: «На большевиков в октябрьские дни смотрели как на захватчиков-авантюристов, царствие которых будут считать если не неделями, то месяцами. Пожалуй, так думало и большинство самих захватчиков, с тоской смотревших на себя как на обреченных людей. Нынешнему петроградскому диктатору Зиновьеву пришлось испытать почти то же, что, по словам С.М. Соловьева, случилось со вторым Лжедмитрием в Стародубе. Пойманный крестьянами, он никак не хотел признаваться, что он царь. Крестьяне пригрозили пыткой. Тогда Лжедмитрий выхватил у одного палку и закричал: «Ах, вы с..., с..., я вам покажу, какой я царь!» Мужики повалились в ноги... Зиновьева, как и Луначарского, солдаты штыками заставили взять обратно свою отставку».

Имени Косьмы Минина

Многим мыслящим людям хотелось, чтобы появились новые бескорыстные спасители Отечества вроде Кузьмы Минина, одного из организаторов Второго (Нижегородского) земского ополчения. Словосочетания «смутное время», «смутные времена» нередко встречались в лексике современников и активных участников гражданского противостояния 1917–1922 годов.

На ледоколе «Минин» в феврале 1920 года отплывали из Архангельска в эмиграцию под началом генерала Е.К. Миллера противники большевистской власти. По какому-то совпадению годом ранее отправился за границу на пароходе «Иван Сусанин» и руководитель Северного антибольшевистского правительства Н.В. Чайковский, начинавший свою революционную деятельность как народник.

Плавсредства, носившие имена героев Смутного времени, спасли жизни нескольких сотен людей, расставшихся навсегда с Россией. Эмигранты создали в 1921 году в Константинополе Всероссийское объединение имени Косьмы Минина. В том же году оно издало свой программный документ «Ко всем, кто болеет душой за Родину: Устав и Обращение к русскому народу Всероссийского объединения имени Косьмы Минина».

Открытие 22 марта 1931 года эмигрантского Института изучения России в Белграде ознаменовалось постановкой спектакля по пьесе А.Н. Островского «Кузьма Захарьич Минин-Сухорук».

А в СССР в это время выдвигались предложения снести монумент «Гражданину Минину и князю Пожарскому» работы скульптора И.П. Мартоса. Национальных героев России историки-политиканы, партийные пропагандисты и их подголоски обвиняли тогда в возведении на престол реакционной царской династии Романовых, которых свергли в самом начале революционной смуты 1917 года. Со временем само понятие «Смутное время» применительно к драматическим событиям начала XVII века исчезло из лексикона советской исторической науки, в которой на несколько десятилетий укоренилось иное определение – «период первой крестьянской войны и иноземной интервенции».

Вскоре после окончания Гражданской войны за рубежом стали выходить «Очерки русской смуты» А.И. Деникина. Самый известный и компетентный на сегодня специалист в области «смутоведения» начала XX века профессор В.П. Булдаков озаглавил свою книгу о событиях 1917 года «Красная смута». Другие современные историки П.П. Марченя и С.Ю. Разин пишут о «смутоведении» как гордиевом узле современного россиеведения.

Проблема роли мифологизма в зарождении и ходе самих русских смут начала XVII и начала XX веков переплетается с мифологизацией истории Смутных времен в более поздней литературе, самозванчеством, а также с особенностями социальной психологии людей Средневековья и начала Новейшего времени (их религиозной экзальтации, верой в чудеса, восприятием разного рода слухов). Что же было общего между двумя российскими смутами начала XVII и начала XX веков и чем они различались?

Для обеих смут характерны: острый кризис российской государственности, гражданская война; распад территориальной целостности России; ожесточенная борьба за власть, сопровождавшаяся самозванчеством, социально-политической и экономической нестабильностью; возникновение нескольких властных центров; раскол российского социума на противоборствующие группировки, линия которого нередко проходила внутри социальных групп; девиантные формы поведения, использование всеми сторонами конфликта террора; неоправданные жертвы среди мирного населения; голод и эпидемии; массовый психоз; распространение слухов; ускорение движения социальных лифтов; вмешательство во внутренние дела России других государств.

На динамику восходящей социальной мобильности в такие переломные эпохи оказывают влияние как объективные, так и субъективные факторы, о чем свидетельствуют судьбы многих активных участников российских смут, поднявшихся с низов до неслыханных в обычное время высот власти и военного командования. Синхронная информация о событиях русских смут начала XVII и начала XX веков, ее восприятие и отражение в более позднее время сопровождались значительным налетом мифологизации, осознанным и невольным искажением исторических реалий.

Но есть и весьма серьезные различия между двумя смутами. В годы первой российской Смуты в стране действовали устоявшиеся товарно-денежные отношения, соблюдалось право частной собственности, сохранялись православные традиции.

Смута, начавшаяся с февраля 1917 года и продолжившаяся Октябрьской революцией, привела к радикальному изменению политического строя, культурных и социально-экономических устоев.

Смута начала XVII века завершилась архаизацией государственного самодержавного строя, а революционные бури 1917–1922 годов смели на своем пути как демократическое будущее, так и политические, экономические, культурные, религиозные традиции прошлого во имя идеи построения социализма в одной стране, а затем продвижения ее к коммунистическому будущему, что, увы, оказалось очередной утопией.

Не дай бог, чтобы в истории России повторилась еще одна кровавая смута. Нам надо решать назревающие политические и социально-экономические проблемы мирным, реформистским путем.