Расцвет науки на пепелище экономики

После беседы с Лениным Герберт Уэллс покинул Кремль, погрузившись в непростые размышления. Фото © РИА Новости

Исполнилось 100 лет со знаменательной встречи английского писателя Герберта Уэллса и В.И. Ленина в Кремле. Сухое изложение этой встречи известно со слов ряда свидетелей, а также из книги Уэллса «Россия во мгле» и воспоминаний Льва Троцкого. Этот эпизод вошел в советские учебники истории, от этой беседы было принято отсчитывать старт советского научно-технического развития. К этой же беседе относилась знаменитая фотография Ленина, на которой он запечатлен с редким для него мечтательным выражением лица, полуразвалившись в кресле.

Приезжайте через 10 лет

Ситуация в стране в начале октября 1920 года была тяжелой. Только что был подписан унизительный Рижский мирный договор с Польшей, еще представляли опасность Врангель и другие враги Советов, экономическая ситуация была катастрофической. Мировая общественность всерьез обсуждала, доживет ли Советская Россия до весны 1921 года.

Однако Ленин как будто не замечал происходящего вокруг. По Уэллсу, единственный международный вопрос, к которому Ленин настойчиво возвращался, состоял в том, почему в Великобритании все никак не разгорается пламя социалистической революции. Поэтому английский писатель скептически отнесся и к той части беседы, в которой речь зашла о перспективах научно-технического развития Советской России. К тому же попытки писателя привлечь внимание вождя к нищенскому быту встреченных им в этой поездке российских ученых не были услышаны. «Кремлевский мечтатель» – эта характеристика, данная Ленину, относится как раз к научно-техническому разделу беседы.

Писатель вспоминал: «...в России такой план [электрификации] превосходит самые пылкие технические фантазии. Сколько ни вглядываюсь я в будущее России, словно в темный кристалл, мне не дано разглядеть то, что видит этот невысокий человек, работающий в Кремле: он видит, как вместо разрушенных железных дорог возникают новые, электрифицированные магистрали. И во время нашей беседы он почти заставил меня поверить в свое предвидение».

Прощаясь, Ленин сказал: «Приезжайте вновь через десять лет и посмотрите, что сделано в России за это время».

Писатель покинул Кремль, погрузившись в непростые размышления. Скепсис Уэллса подкреплялся и тем, что перед встречей с Лениным он провел около двух недель в Петрограде, где помимо прочего пытался разобраться в положении представителей российской науки: «На первых порах советское правительство уделяло ученым так же мало внимания, как первая французская революция, у которой «не было нужды в химиках». Таким образом, все эти люди, без которых немыслимо существование цивилизованного общества, оказались в самой отчаянной нужде. Благодаря [Горькому] и наиболее прозорливым деятелям в большевистском правительстве была создана спасательная служба [например] – Петроградский Дом ученых. Здесь мы увидели подлинный центр распределения особых пайков, где делается все возможное для удовлетворения нужд четырех тысяч ученых. В Доме ученых не только выдаются пайки, там есть ванные, парикмахерская, портняжная и сапожная мастерские, целая сеть бытового обслуживания».

Однако информационный голод изводил ученых сильнее голода физического: «Я увидел востоковеда Ольденбурга, геолога Карпинского, нобелевского лауреата Павлова, а также Радлова, Белопольского и других ученых с мировым именем. Они буквально засыпали меня вопросами о новейших достижениях науки за пределами России, и я устыдился своего полнейшего невежества».

Прикладной интерес

По-видимому, у Ленина была своя логика. Его мало интересовало положение дел в российской фундаментальной науке, хотя он стоял за несколькими декретами Совнаркома 1918−1919 годов, направленными на улучшение быта ученых и их родственников. Продолжительные и детальные обсуждения инженерных и технологических вопросов с Л.Б. Красиным и Г.М. Кржижановским по той самой теме электрификации были для Ленина гораздо более важными.

Фундаментальные споры, касавшиеся основ физики генерации и передачи электроэнергии, отшумели в США еще в XIX веке. Технологии были отработаны, и их можно было купить. Кое-что уже производили и на месте. Например, в России восстанавливались электроламповые заводы и вспомогательные электротехнические производства.

Недостаточное доверие к отечественным ученым и интерес к агрессивному приобретению зарубежных технологий под ключ, к массовому приглашению зарубежных инженерно-технических работников и сегодня характерны для некоторых быстроразвивающихся стран Юго-Восточной Азии. Большевики в дальнейшем последовательно развивали эту стратегию прямых заимствований технологий и импорта зарубежных инженерно-технических работников. К началу 1930-х годов вновь отстроенные комфортабельные городки для иностранных работников при промышленных центрах могли вмещать до 70 тыс. человек, считая членов семей.

Академическое руководство пыталось пробиться на прием к Ленину в течение всей осени этого же 1920 года. Но по-видимому, стратегия разгрома (советизации) Императорской академии наук еще не была до конца отработана, и Ленин просто тянул время (В. Огрызко. Под надзором Кремля: изрядно потрепанная, но уцелевшая Академия наук / М.: Литературная Россия, 2020. – 304 с.). Первая и единственная встреча академического руководства с Лениным состоялась только 27 января 1921 года. Академии вернули здания библиотеки и типографии, а также навели порядок с финансированием научных учреждений. Но многие ученые (в том числе академики), сделавшие карьеру до 1917 года, и после этой встречи оставались для большевиков ненадежным элементом. Уже готовились списки для высылки за границу маститых ученых и даже практикующих врачей. Отметим, что от пессимистического взгляда Уэллса многое укрылось.

Сегодня российским ученым в основном приходится надеяться только на самоорганизацию.  Фото с сайта www.vl.ru

Научная система, самоорганизующаяся и практически «неубиваемая», воспользовалась некоторыми новыми возможностями для развития в еще не обустроенном обществе. Например, отсутствие централизованного управления наукой, неокрепшая бюрократия, точечное декретное законодательство допустили быстрое развитие системы специализированных исследовательских институтов.

Важным было и то, что Ленин делегировал право решать научные вопросы нескольким членам правительства. Показательным примером стало основание Рентгенологического и радиологического института. С идеей его создания М.И. Немёнов и А.Ф. Иоффе обратились в Совнарком в 1918 году. Постановление об учреждении такого института, подкрепленное суммой в 50 тыс. руб. золотом, довольно быстро подписал нарком просвещения А.В. Луначарский. Впоследствии Государственный рентгенологический и радиологический институт дал старт многим известным научным учреждениям.

В том же году Н.Е. Жуковский организует Центральный аэрогидродинамический институт на базе Аэродинамической лаборатории МВТУ и Авиационного расчетно-испытательного бюро (РИБ). Знаменитая Нижегородская радиолаборатория в 1918 году создается наркомом почт и телеграфа РСФСР В.Н. Подбельским просто по записке, представленной профессором МВТУ М.А. Бонч-Бруевичем.

К приезду английского фантаста в стране уже действовали 33 новых относительно крупных научно-исследовательских института. Помимо названных в их числе были Государственный оптический институт (ГОИ), Институт изучения мозга и психической деятельности, Институт по изучению Севера, Институт экспериментальной биологии и др.

По мере ослабления внешней блокады стали довольно быстро восстанавливаться связи и обмены советской и мировой науки, благо границы в те годы были полупрозрачными. Неожиданным ходом стало создание Российско-германского научного общества. Мария Кюри лично отбирает лабораторные образцы для Радиевого института, которому и Вильгельм Рентген оказывает методическую поддержку. Усилиями самих ученых восстановлен массив свежей иностранной научной литературы. Уже в 1921 году П.Л. Капица легально и цивилизованно отправляется на работу к Э. Резерфорду с рекомендательным письмом от А.Ф. Иоффе. Зарубежные командировки советских ученых, как индивидуальные, так и в составе торговых делегаций, становятся регулярными.

Быстрое развитие советской науки в 1920-х опиралось отчасти на повышенные общественные ожидания в отношении научно-технического прогресса. Например, эти ожидания привели к появлению классических фантастических романов А.Н. Толстого. Молодежь потянулась в вузы. К середине 1920-х годов международное признание получила большая группа молодых советских физиков. Это были, в частности, Г. Гамов, Л. Ландау, В. Амбарцумян, М. Бронштейн, Д. Иваненко, А. Ансельм. История Сольвеевских конгрессов 1920-х годов отмечена участием советских физиков на равных.

Были успехи и в других областях знаний. Так, работы Н.К. Кольцова, возглавлявшего Институт экспериментальной биологии, внесли несомненный вклад в современную генетику. Развивались авиация, археология, эпидемиология... Увы, более сложная картина складывалась в общественных науках.

Конец научной вольнице

Сегодня уместно удивленно поинтересоваться: а кто же в те времена утверждал планы работ институтов, кто ставил задачи ученым?

По-видимому, планы формировались на уровне институтов с учетом мнения исследователей и степень свободы выбора интересного для ученого занятия была выше, чем сегодня. Получается, что децентрализованная и несколько анархичная модель управления наукой сближала 1920-е с 1990-ми годами. Возникший после революции Особый временный комитет по науке при Совнаркоме лишь в малой степени занимался координацией и планированием научно-технического развития. Более заметную координационную роль играли отраслевые научно-технические советы, возглавлявшиеся признанными учеными (такими, например, как выдающийся химик А.Е. Чичибабин).

К концу 1920-х годов научная вольница стала сходить на нет. Помимо очевидных политических причин, приведших страну в положение «осажденной крепости», были и объективные обстоятельства. Развитая научная система вышла на уровень задач, которые уже были непосильны для отдельных научных групп и даже отдельных институтов. Скажем, создание тяжелого бомбардировщика или мощного линкора требовало многосторонней кооперации.

К 1930-му году была в целом построена жесткая модель управления научно-техническим развитием. С небольшими изменениями она просуществовала 60 лет. С этой системой неразрывно связано понятие «невозвращенцы». Первые советские ученые, не вернувшиеся в СССР, – это академики Я.В. Успенский, А.Е. Чичибабин, В.Н. Ипатьев. Их примеру последовали физик-теоретик Г.А. Гамов, генетик Н.В. Тимофеев-Ресовский, а потом и многие другие. В качестве информационных посредников, отчасти заменивших заглохший естественный научный обмен, выступили как бурно развивающаяся система Государственной научно-технической информации, так и другие организации.

В 1934 году Г. Уэллс еще раз приехал в СССР, встретился с И.В. Сталиным. Темы беседы касались общих принципов устройства общества. Постоянно продвигаемая Г Уэллсом идея интеграции России и мирового сообщества отклика не нашла. Задачи электрификации Европы и СССР уже были в основном решены, а вопрос об условиях жизни и работы советских ученых, по-видимому, и не поднимался.

Вся эта история, уместившаяся между двумя визитами английского фантаста, показывает, насколько быстро национальная научно-техническая система восстанавливает авторитет и преодолевает состояние изоляции… И увы, насколько легко в это состояние возвращается.