Кто преодолеет постиндустриальный барьер

Трагедия 11 сентября 2001 года – одно из свидетельств состязания сообществ с несовпадающими принципами организации. Фото Reuters

«Забывая то, что позади, и устремляясь вперед, я спешу к цели».

Апостол Павел

История телеологична. Развитие социосистем не тождественно, но, по сути, аналогично генеральному эволюционному коду биоструктур, совокупно воплощая геном истории. Последовательное усложнение социокосмоса – следствие обращения и устремленности к предзаданному идеалу. Смысл истории – становление и преображение человека, освоение и отторжение среды, преодоление физических ограничений и биосоциальных пределов.

Война против распределенного множества

Повороты истории сопровождаются действиями, обретающими со временем символический статус. Трагедия 11 сентября 2001 года – событие, приведшее к объявлению крупнейшей державой мира, США, войны необычному противнику: распределенному множеству террористических организаций, лишенных признаков государственности и не обладающих регулярными вооруженными силами, – одно из свидетельств и тень происходящего переворота. Состязание сообществ с несовпадающими принципами организации, реестрами ценностей и программами мироустройства опознается как эволюционный конфликт, цивилизационная конкуренция: обитающие на планете персонажи используют разные коды развития, вопрос в том, какие оказываются доминантными. В человеческой вселенной применяются стратегии личного успеха («викария из Брея»); корпоративные («красной королевы»); социокультурные («полифонического резонанса»); ценностные («стратегия черепахи»), а также их изменчивые сочетания.

Данный список не является исчерпывающим. Не исключен также выбор – личностями, сообществами, государствами, подспудной либо явной версии «культуры смерти»: суммы практик разрушения цивилизации и самоуничтожения.

Путь волхвов

Исторические перевороты предваряются революцией сознания – трансформацией картины мира, социальной ментальности, методов познания с последующей коррекцией практики и образа жизни.

В свое время сомнения парижского епископата в способности человеческого ума познавать при помощи Аристотелевой логики глубины мироустройства заложили фундамент новоевропейской науки, отдав приоритет в вынесении вердикта свободному от игр разума арбитру – свидетельству «Книги природы»: эксперименту. Секулярность также возникает как проекция христианской концепции бытия. Признание естественности высокого достоинства человека, наделенного Творцом неотчуждаемыми правами, «к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью» (Томас Джефферсон), его способности к выбору и обновлению, перемалывает многие препоны, воплощаясь в психологической эмансипации, индивидуальной ответственности, политических правах. Происходит «расколдовывание мира» (Макс Вебер), сопровождаемое деконструкцией религиозного традиционализма.

Процесс декларируется как преодоление «совершеннолетним человеком» в «повзрослевшем мире» мифологических отождествлений и традиционалистских подчинений, «самоосвобождение от пут, привязывающих человека к прошлому, к природе, клану и идолам» (Эрих Фромм). Утверждаются постулаты интеллектуальной и национальной самоидентификации, веротерпимости, универсальной толерантности. Общество обретает право на суверенитет, отделяя приватное и социальное от тотальности многовекового синкрезиса. Политические и юридические гарантии свободы выбора, волеизъявления и его манифестаций суть следствия подобного модуса.

Установления, порожденные христианской мыслью и культурой, выходят за пределы религиозной оболочки и, возвращаясь в социальные пространства, переосмысляются. Возникают концепции «безрелигиозного христианства» (Дитрих Бонхёффер), «политического богословия» (Йоханнес Метц), «нетеистического теизма» (Доротея Зёлле). Горизонты и маршруты постсекулярности связаны с усложнением картины мира, присутствием метафизических смыслов и мультикультурных языков в легитимном дискурсивном пространстве, регенерацией живой и неопределенной целостности (когеренцией) бытия, личности и познания. 

Процессы с некоторого момента опознаются и декодируются при помощи теории сложных систем – инициируя «новый диалог человека с природой» (Илья Пригожин) с использованием деконструкции бинарных суждений (Жак Деррида) и негативной диалектики (Теодор Адорно) как более адекватного инструментария для ориентации сложного человека в сложном мире и освоения парадоксов «невыносимой сложности бытия».

Камертон иного – предписанный, но не сыгранный сценарий: реальность выше рациональности. Истина прозревается, а правда зависит от позиции и намерений наблюдателя – содержание событий оказывается тесно связанным с восприятием. Персональный кризис расчленяет коллективный сюжет, происходит «разжатие бытия» (Жан-Поль Сартр) и диссипация будущего. Индустриальный конструктивизм современности сменяется личностным органицизмом новой эпохи, трансцендируя формально‑логические, позитивистские интерпретации природы вещей и сути событий, отменяя поглощение особенного общим, усечение несжимаемого, игнорирование артефактов и сегрегацию апорий. Реализация промысленных ситуаций сопряжена с бременем случайностей, обилием вероятностей, уводящих развитие по множеству несовпадающих векторов. Лишь входя в резонанс с алогичной полнотой, усилие преобразуется в бытие.

Прежний порядок разрушается, на планете рождается и утверждается новый строй. Постсовременный ландшафт – это подвижный лабиринт синхронностей, симуляций и обертонов. Прогнозирование будущего преодолевает представления о должном, имеющем основания, но не обладающем бытием. Стремление к овладению и управлению новизной (со всей ее двусмысленностью) доминирует над индустриальной экспансией, качественные и неизмеримые характеристики – над количественными показателями, гештальт – над процедурами исчисления, репликацией и перераспределением достигнутого.

Человек расправляет крылья

Стратегическое планирование не тождественно искусству стратегии, но тесно связано с ним. Суть стратегии – определение оптимального пути для достижения цели, она подобна дорожной карте, где расчет маршрута производится не с помощью формальных геометрических калькуляций, а в соответствии с актуальными обстоятельствами и техническими возможностями передвижения и продвижения.

Особый импульс искусство стратегии получило в годы Второй мировой войны, когда планирование крупных операций, политика и логистика реализовывались с учетом сложностей и масштаба глобального контекста, обнаруживая неизвестные ранее закономерности и методы действия. В послевоенный период этот опыт развернутых в пространстве‑времени боевых и тыловых операций конвертируется в знание, используемое в гражданской сфере, стимулируя разработку больших и долгосрочных проектов (то есть продуктов стратегического планирования). Данный вид проектирования осуществлялся преимущественно на основе системного анализа, а из центров подобного рода известность получила связанная с американским военным ведомством корпорация РЭНД.

В 1970‑е годы заметным явлением в сфере социального прогнозирования становятся доклады Римскому клубу. Представленный в них подход – активное представление будущего (Эрих Янч) – базировался на трех принципах, сформулированных отцом‑основателем клуба Аурелио Печчеи: глобальность, долгосрочность, трансдисциплинарность (холизм). В качестве исследовательского инструментария применялась методология системной (индустриальной, мировой) динамики, разработанная Джеем Форрестером.

В конце ХХ века формулируются и развиваются методы социального проектирования и прогнозирования на основе концептов матричного анализа, рефлексивного управления, синергетики, самоорганизующейся критичности и т.п. Складывается методология анализа сложных систем и проведения комплексных операций, замещающая принцип глобальности фрактальной комплексностью, долгосрочность – нелинейной динамикой, а трансдисциплинарные обобщения в соответствии с постулатами негативной диалектики – перспективной уникальностью. Управление в условиях неопределенности и хаотизации реализуется посредством соответствующих аттракторов. Наибольшую известность из интеллектуальных центров, занимающихся проблемой сложности и динамикой высокоадаптивных систем, получил Институт Санта Фе, основанный группой ученых преимущественно из Лос‑Аламосской лаборатории.

Будущее предопределяется пропорцией настоящего в текущем. Постсовременные операторы продуцируют среду, в которой стратегические преимущества переходят к системам, способным эффективно функционировать в ситуациях новизны и неопределенности. Акторы XXI века – не институты и учреждения в привычном понимании, но распределенные по планете успешно капитализированные пространства действия: средоточия коммуникационно‑связных и универсально координируемых разноформатных объектов, акций и целей. Это многослойная перестройка универсума и перенастройка человеческой природы. Изменяются модели поведения и структуры лояльности, понимание суверенитета и базовых активов, соотношение уникального и конвенционального, вероятного и тривиального, баланс обретений и утрат, объем возможностей и сумма рисков.

Интеллектуально глобальная трансформация завораживает, однако на практике грозит скатыванием в неуправляемый хаос. Императив века – опознание перспективных моделей управления/поведения в подвижном универсуме, где контракт – понятие относительное, нет цивилизационного суда и плодятся слабоформализованные, лишь косвенно связанные с национальными доменами персонажи. Возникает множество головоломок: от определения функциональных прописей до представления генеральной модели – новых правил игры. Дело не только в экономическом или военно‑промышленном состязании, отраженном в переговорном процессе национальных государств – по большому счету это конструкты уходящей эпохи.

Государство и власть

Во времена перемен приходится вести речь об основаниях, чтобы, различая тривиальное, иное и случайное, представлять подлинное направление маршрута и смысл исторического перекрестка.

Генезис современного общества был транзитом от сословного к гражданскому статусу. Иначе говоря, от персонификации источника власти в виде сюзерена‑монарха или феодала к нации как суверенному (самовластному) сообществу граждан, что влекло переустройство всех политических институтов, формируя динамичную среду гибких общественных связей. Складывалась система представительной демократии: «гражданское политическое сообщество для установления более совершенного порядка» (Мэйфлауэрское соглашение). Подданные переставали быть объектами и становились гражданами, определяющими формат и содержание органов управления.

Стратегическое планирование не тождественно искусству стратегии, но тесно связано с ним. А будущее предопределяется пропорцией настоящего в текущем. Фото Андрея Ваганова и Александра Марова

Народ как властитель обладает правом на выражение своей воли словом и действием (свобода слова, печати, манифестаций, выборов), органы же делегированной власти (служители и представители властителя‑народа) подконтрольны и обязаны информировать общество, отчитываясь в своих действиях (публичность политики, прозрачность документооборота, доступность информации). Попытки узурпировать власть, то есть отлучить народ от нее тем или иным образом, являются покушением на его права сюзерена‑суверена («величества»), представляя особый вид преступления – государственную измену.

Трансформация порядка вещей – производное от настоящего, отрицающего прошлое. ХХ век был периодом обширной реконструкции социальной вселенной. Демонтаж сословных перегородок, демократизация и либерализация Запада сопровождались универсальной эмансипацией и культурно‑демографической экспансией постколониального мира. Кризис и деконструкция имперских структур, сначала континентальных, затем морских, сформировали на обломках многочисленное и пестрое сообщество национальных государств. Происходящее сейчас – следующий акт исторической драмы.

Система международных отношений расширяет фактическую номенклатуру, преображаясь в совокупность разнородных мировых связей. Наряду с национальной государственностью в постсовременном космосе состязаются иные форматы политической и социальной организации: мировые регулирующие органы, страны‑системы, асимметричные союзы и полифоничные содружества, субсидиарные управления и сепаратистские образования, государства‑корпорации и корпорации‑государства, глобальные племена и социальные сети. Кланы, ведомства, олигархи, люди‑предприятия (manterprisers) соучаствуют в динамичной диверсификации практики как автономные субъекты и аутсорсинговые агенты. Все они по‑своему трансформируют национальный и профанируют гражданский суверенитет.

Определяющим моментом, однако, является не эффект внешнеполитического действия, но эволюция конкурирующих организмов, положительный баланс обретенных умений и сохраняющихся обременений. Результативность сообществ существенно разнится в зависимости от геокультуры, типа организации, избранной стратегии и антропологических преимуществ. В новой среде приходится руководствоваться не фактами, а тенденциями; мыслить мир в динамике; понимать под актуальностью не то, что здесь и сейчас, но что на полшага впереди; избегать упоения и управления прошлым. Пиноккио, который в отличие от Буратино не приобрел сказочное театральное имущество, но совершил подвиг преображения из куклы в человека, говорил: «Прошлое прошло, и лучше оставить его в покое».

Подпись

Семантическая коррупция

Язык отражает и формирует психику, определяя механизмы восприятия и параметры поведения, обуславливая на подсознательном уровне, что есть «правильно‑неправильно», «хорошо‑плохо». В России власть мыслится посредством государства, образуя специфический случай gouvernementalite (Мишель Фуко), что подтверждает значение геокультуры.

Являясь большим континентальным пространством, Россия во всех своих метаморфозах: Российской империи, СССР, РФ­ – не сумела воплотить в политической системе совокупность принципов современного государства, даже когда пыталась их декларировать, что стало препятствием при очередной трансформации – продвижении мира к постсовременному укладу. Ситуация усугубляется фактической пролонгацией квазиимперского статуса: централизованного управления разнородными пространствами и культурами. Подобный организм, даже будучи модифицирован, испытывает затруднения при освоении динамичных прописей современности.

Историей засвидетельствованы различные пути и способы разрешения подобных обстоятельств: генезис Австрии, Турции, непростой опыт Германии, деимпериализация Испании, Португалии, Франции. Примеры же эффективного освоения будущего наряду с удержанием политических множеств в объединяющей рамке: федерализация выстраивавшихся «с чистого листа» Соединенных Штатов или конструирование на основе исторического наследия Содружества Наций – проекты, сумевшие достичь в весьма различных форматах сопряжение многочисленных (более 50) субъектов.

У проблемы реорганизации политического тела России своя специфика. И дело не только в качестве политического класса или других активно обсуждаемых реалиях. Всевластие аппарата, подавляющее самоорганизацию регионов и самодеятельность общества, резонирует в российской социальной ментальности: люди не осознают себя в качестве «властного субъекта», страну же воспринимают как «управленческую конструкцию на определенной территории», а не «суверенное политическое сообщество». Россия в сознании россиян – это государство (господарство), что фиксирует объектность людей, их подданство аппарату, а не гражданство, то есть субъектность. Источник власти осознается не как совокупность граждан, выбирающих и утверждающих направление действий из конкурирующих программ, но скорее как имманентная «властная вертикаль», причем с опрокинутым вектором власти.

Если в современных странах government – это подотчетные органы управления делегированной властью, формируемые и утверждаемые источником власти – народом, то в России они артикулируются как сама «власть». И даже претендуют в законотворческих усилиях и судебных разбирательствах на статус самостоятельной социальной группы. Другими словами, демонстрируют регресс к сословному обществу. Отсюда, кстати, вопрошающий формат «претензий к власти». Примерно так же обстоят дела с заявленным, но не реализованным федерализмом.

Новодел сословного «господарства» со временем деградирует в особую «дикую сословность» – синтез чиновничьего‑олигархического‑криминального произвола, пронизывающего страну сверху донизу. «Мерзкая мощь» (Клайв С. Льюис) навязывает обществу, продвигает и закрепляет посредством захваченных средств и покоренных душ свою эрзац‑культурную идентификацию и стилистику, общество же травмировано, угнетено, пассивно. Но поскольку в современном мире преимущества коренятся не в масштабах территории или численности аппарата, а в талантах личности и успешности общества, Россия все чаще оказывается «вне игры», закрепляясь по ряду параметров в группе проблемных стран и находя в этой среде своих союзников.

Анализ российской политической лексики показывает специфический дефицит категорий, скудость политического вокабуляра – своеобразную семантическую немоту. Для обозначения суверенного сообщества в русском языке используются термины: государство/держава (о чем шла речь выше) и страна, практическими (неполными) аналогами которых являются kingdom/goernment и country. Но фактически невозможен адекватный перевод таких основополагающих современных категорий, как state или nation. Первое превратилось в невнятные «штаты» либо заместилось «государством», а второе постоянно слипается с этносом, создавая смысловые и практические коллизии. Само понятие «национальное государство» оказывается едва ли применимо к России, житейское подтверждение чему – ответы россиян на вопрос о национальности (в бланках при пересечении некоторых границ), которые порой ставят пограничников в тупик.

Дело в том, что state, etat обозначает политическое образование как совокупность индивидов политии, имея исток в таких реалиях, как, например, третье сословие (tiers etat), Генеральные штаты (Etats Generaux), отсюда – Соединенные Штаты (United States, точнее, от нидерландского Staten‑Generaal). Или как более внятное нам – штат сотрудников. А капитализируется оно в том самом, невнятном для россиян понятии «нация» – nation (отсюда не Организация Объединенных Государств, а Организация Объединенных Наций), возвращая нас к понятию res publica как «общее дело, состояние, содружество» (commonwealth). Свободная гражданская и культурная консолидация замещает принудительное подданство аппарату. Иначе говоря, суверенная страна – не система управления или территория, а нация, соорганизованный народ, люди.

Запутанность в политических категориях отражает не только состояние российской социальной ментальности, ее stumbling‑block, но также второсортность политологического языка и статус социальных, гуманитарных дисциплин в России. Процесс перемен между тем ускоряется, роль нематериальных активов, разнообразия и отлаженности общественных связей, образованности и морали актуализируется. Как следствие – сильнее проявляется социокультурная гравитация одних ареалов и токсичность других, формируя миграционные потоки и преобразуя картографию человеческой вселенной.

Мир изменился. В нем складываются гибкие антропологические кластеры и создаются непростые социальные конструкции, понимание характера и перспектив которых нуждается в глубокой рефлексии. Усложнение объектов сопряжено с императивом адекватного режима управления, акценты смещаются с централизованного контроля на высокоадаптивную самоорганизацию. Речь фактически идет о постсовременном барьере, преодоление которого невозможно для ригидных, упрощенных и синкретичных структур. Как результат, неизбежно – рано или поздно начинающаяся в их недрах авральная перестройка рискует обернуться политической какофонией и завершиться катастрофой.