Коррозия будущего

При подавлении разномыслия спектр возможностей сужается, качество решений снижается, дефекты накапливаются, контроль доминирует над управлением. Фото Reuters

Открылась бездна звезд полна.

Звездам числа нет, бездне дна.

М.В. Ломоносов

Человеческий космос сегодня наделен сюжетным разнообразием и обременен эклектикой персонажей. Текущая проблематика – скорее гордиев узел идеалов, интересов, целей многоликих субъектов, проецирующих силу и волю в конъюнктурных сочетаниях, нежели арена конфронтации традиционных «великих держав».

Проблема стратегического мастерства

Мы движемся к новой концепции мира. Анализ возникающих ситуаций все чаще нуждается в методологических изысках теории сложных систем, оперирующей такими понятиями, как самоорганизующаяся критичность, динамический хаос, странные аттракторы, и другими, как выразилась бы Алиса, «чудесатыми зябликами». Современные или же, точнее, постсовременные операционные центры – это уже не институты и учреждения в привычном понимании, а средоточия деятельных коммуникаций, диверсифицированных по планете.

Комплексность и принципиальная неопределенность, многозначность актуальных композиций предполагает апгрейд мастерства. Компетенция политической элиты – агентов и лидеров перемен – определяется классом задач, горизонтом планирования, подтверждается же она значимостью результата. Проблема предела компетенций правящего слоя в различных политических системах решается по-разному: варьируется состав элиты, вливается свежая кровь, усложняются коды действия и представления о реальности. Либо принимаются меры по ее упрощению.

Отсутствие разнообразия сокращает шансы на развитие. При подавлении разномыслия спектр возможностей сужается, качество решений снижается, дефекты накапливаются, контроль доминирует над управлением. Особо уязвимы в кризисных обстоятельствах ригидные организмы. В период неурядиц, когда растет градус противоречий, отсутствие диверсифицированной политической и дискурсивной инфраструктуры проявляется в дефиците альтернатив и какофонии интересов. Другими словами, отсутствие институализированной оппозиции с иным взглядом на ситуацию при перемене участи предопределяет нехватку оригинальных и отрефлексированных версий транзита вкупе с технологиями их реализации, подкрепленными кадровым ресурсом. Результат социальной депривации – эволюционный тупик: невнятность программ, деградация управления, архаизация сообщества и неконтролируемая его хаотизация.

Стратегическое мастерство – подвижная категория: сумма верно расставленных приоритетов и механизмов трансформации. Это координация востребованных ресурсов, допустимых потерь и действий, критичных для достижения целей. Искусство, предъявляющее миру преображенную реальность.

Афразийская зона нестабильности

Практика – предметное поле социальных дисциплин и военных искусств. Обобщенная, но упрощенная модель глобального ландшафта (хотя это не лучшая основа для анализа, учитывая специфику эона) – два взаимопроникающих ареала Запада и Востока с собственным социокультурным разнообразием и специфическими особенностями управления.

Цивилизационные плиты разделены срединным Афразийским разломом, трещины которого пронизывают континентальную плоть от чересполосицы Африки до Кавказа и Днепра, от наркоземель Колумбии до «золотого треугольника» Юго-Восточной Азии, сходясь в центральном регионе нестабильности – Большом Ближнем Востоке.

Здесь находятся такие очаги управленческого коллапса, как Ливия и ряд дестабилизированных африканских территорий, рядом – турбулентный район Газы, на юге Аравийского полуострова – расколотый войной Йемен, далее – калейдоскоп сирийской сумятицы, пассионарный инициатор «шиитского полумесяца» – предкризисный Иран, тревожно пульсирующие Ирак и Афганистан...

Трагедия Сирии ярче других демонстрирует подвижность и пестроту драматичных коллизий. Здесь образуется непростая для оперативного анализа сумма асимметрично взаимодействующих сил, объектов, целеполаганий, меняющаяся в зависимости от конкретных достижений, поражений и внешних обстоятельств.

Число активных акторов многополярного конфликта при самом беглом подсчете превышает дюжину: режим Асада; разношерстная сирийская оппозиция; курды, стремящиеся, если не к полной независимости, то к самой широкой автономии; ливанская «Хезболла»: «Исламское государство» (запрещено в РФ. – «НГ») – уничтожаемый и вновь возрождающийся трансформер; Иран, пытающийся обустроить шиитский пояс (не забывая и о хуситских районах Йемена); Израиль, беспокоящийся о северных границах; Турция, выстраивающая на сирийской земле собственную зону безопасности; США с многочисленной коалицией, включающей как евроцентричных партнеров (Францию, Великобританию, Австралию, Канаду и других), так и арабские государства (Саудовскую Аравию, ОАЭ, Иорданию, Марокко etc.). В этом причудливом смешении устремлений, интриг, интересов с некоторых пор обретается и Россия.

Действия Москвы, дважды или трижды объявлявшей о победе и выводе войск из Сирии, выглядят между тем не вполне логичными, если не принимать в расчет обстоятельства, лежащие за пределами сирийского театра действий: текст и контекст ее генеральных устремлений, способ принятия решений, характер стратагем, ретроспективы и перспективы общей политики.

Действительно, арабская весна пришла на сирийскую землю в марте 2011 года, достигнув пика в 2012–2013 годы. Но тогда же – летом 2012 года – ликвидируется аппарат главного военного советника в Сирии – сложная и разветвленная российская военно-разведывательная структура, существовавшая здесь более полувека (со времен Суэцкого кризиса 1956 года), охватывая вниманием весь Ближневосточный регион. А еще через три года происходит громкое возвращение России, утратившей за это время доступ к обширной оперативной информации, но тем не менее активно, самым непосредственным образом включившейся в заметно усложнившийся конфликт.

В чем же логика подобных зигзагообразных действий и есть ли она?

Устремления и воплощения

Попробуем частично реконструировать контекст. В 2012 году в России началась очередная каденция Владимира Путина, определившего курс страны как восточную альтернативу и выдвинувшего амбициозную программу евразийской интеграции.

В русле данной попытки заполнить смысловое и стратегическое ничто предполагалось расширение и укрепление взаимодействия с азиатскими партнерами, развитие таких политических союзов, как ШОС, БРИКС, ОДКБ и им подобных. Но генеральный вектор виделся в трансформации Евразийского экономического сообщества (ЕврАзЭС) в наделенный также политическими функциями Евразийский экономический союз (ЕАЭС), потенциально сопрягаемый с китайской инициативой «Один пояс – один путь», ШОС и АСЕАН. А в перспективе, возможно, с Всесторонним региональным экономическим партнерством (ВРЭП) в Азиатско-Тихоокеанском регионе и отдельными африканскими странами. Имея в виду созидание «в кругу расчисленном светил» полноценного Евразийского союза с российской доминантой как некоего равнозначного аналога Европейского союза.

Геоэкономической основой, рычагом масштабной геополитической затеи мыслились обширные трансконтинентальные нефтегазовые комплексы, включающие действующую украинскую газотранспортную систему (УкрГТС), дополняющий ее «Северный поток», предполагаемый «Южный поток» и восточный рукав – «Сила Сибири». А также реализация обширного плана развития Дальнего Востока как хаба взаимодействия с восточноазиатским сообществом. Старт процесса был символически обозначен во Владивостоке на саммите АТЭС (сентябрь 2012 года) в виде моста, соединившего азиатский континент с островом Русский. В декабре 2012 года была достигнута договоренность о реорганизации

ЕврАзЭС с передачей части функций Евразийской экономической комиссии.

На практике, однако, обнаружились изъяны как самой концепции, так и технологий реализации. Подвела склонность к эффектным клише, быстрым и упрощенным решениям сложных задач. Политические инициативы России наподобие проекта Евразийского парламента, иных наднациональных органов или единой валюты встречали противодействие. Со стороны руководства Казахстана, Беларуси, Украины в той или иной форме прозвучали призывы не спешить с «политической составляющей» и сосредоточиться на решении сугубо экономических задач. (В 2015 году, когда ЕАЭС начал функционировать, он был уже без важнейшего участника – Украины.)

Не принесло ожидаемых дивидендов «подражание Столыпину» – программа заселения и развития Дальнего Востока. А заинтересованность Китая, Японии, Южной Кореи, Индии в стратегическом партнерстве и широком сотрудничестве с Россией оказалась ниже ожидаемой. Все это вместе взятое наряду с возросшими внутренними проблемами предопределило стратегический кризис, обозначившийся спустя год с начала нового срока президентства.

Попытка форсировать отказ Украины от подписания соглашения об ассоциации с Европейским союзом и проблематичность протектората над украинской ГТС привели к углублению кризиса, его второй фазе. В действиях по радикальному изменению ситуации главной стратегической ошибкой (но заметно иных пропорций) стало присоединение Крыма, отягощенное усилиями по реализации «проекта Новороссии». Это было актом иного политического масштаба. Трещина в контрактно-договорной платформе межгосударственных отношений подрывала политико-правовую основу современного миропорядка, что не могло не иметь серьезных последствий (ср. аннексию Кувейта Ираком). Не говоря уже о сдвиге геостратегического баланса не в пользу России, что вело к сумме негативных следствий не только политического и военного, но также юридического, экономического, финансового свойств.

Многополярный конфликт порождает множественные зоны цивилизационных разломов. Фото Reuters

Подвело и аналитическое обоснование геоэкономической стратегии: недооценка технического прогресса, развития энергопроизводящих и энергосберегающих технологий, систем производства, транспортировки, использования СПГ, потенциала сланцевой революции, ряда иных обстоятельств, предопределивших обострение борьбы за нефтяные и газовые рынки. Произошло падение цен на нефть, что сократило возможности рентно ориентированной экономики России. Расходы же на вооруженные силы, внутренние войска, системы безопасности, трубопроводную сеть, демонстрационные и престижные проекты пошли вверх. Ко всему прочему добавился груз санкций.

Все это плюс сворачивание планов по строительству «Южного потока» (2014), необходимость компенсировать замысленный в новой ситуации бойкот украинской газотранспортной системы, продвижение альтернативного российским планам южного коридора ТАНАП наряду с миражами газопроводных артерий Катара предопределило в конечном счете вовлечение России в сирийскую авантюру.

Сирийский соблазн

Побудительных мотивов на самом деле оказалось больше. К тому же где-то с середины 2013 года стала заметно меняться ситуация в Сирии.

Летом Иран резко активизирует участие в сирийской сумятице, что поставило под сомнение забрезжившую было победу вооруженной оппозиции. Затем при участии России был урегулирован острый кризис, связанный с применением химического оружия в Восточной Гуте и отказом Барака Обамы от выполнения соответствующих угроз (что отозвалось при планировании крымского сюжета). А в следующем году по мере нарастания проблем, связанных с Украиной и кризисом проекта «Новороссия», политическое руководство, несмотря на афганский опыт, стало задумываться об использовании потенциала сирийского конфликта для купирования возникших обременений.

Ситуация в Сирии между тем продолжала усложняться. После «чуда Мосула» происходит трансформация ИГИЛ (июнь-июль 2014) – становление легального, хоть и нелегитимного «Исламского государства» (запрещено в РФ. – «НГ»), обладающего территорией с подвижными границами и распространившего присутствие на сирийские земли. Это, в свою очередь, привело к действиям США, направленным против ИГ как в Ираке, так и в Сирии (сентябрь 2014) при поддержке сложившейся под их эгидой многонациональной евроарабской коалиции. Появился хороший повод для исполнения Россией задуманного – возможность включиться в сложную геостратегическую комбинаторику под лозунгом и с мандатом «борьбы с терроризмом».

Но если к реализации сирийского сценария Москву в определенной мере и подтолкнуло эффективное на том этапе участие Ирана в военных действиях (укрепившее позиции Асада, заставив вооруженную оппозицию перейти к обороне) плюс ожидаемые дивиденды от «маленькой победоносной войны», то главная интрига все же заключалась в ином. Привлекала возможность исправить ситуацию с основным геоэкономическим активом страны – комплексной газотранспортной системой. Особенно в ее южном изводе.

Геоэкономика и стратегическое мастерство

Солдаты теперь не всегда носят форму, генералы же не всегда носили и прежде. Присоединение Крыма, динамика «гибридной» конфронтации с Украиной подводили к мысли об изоляции УкрГТС от российского газового потока. Это был бы проблемный маневр и с политической, и с технической, и с финансовой точки зрения.

Через украинскую систему сейчас прокачивается в год примерно 90 млрд куб. м газа. Две нити «Северного потока» по объему и по источникам сырья проблему не решают. Реализация проекта «Северный поток – 2» – серьезный фактор в данной комбинации, но важен срок ввода в эксплуатацию: решения необходимо принимать до истечения нынешнего соглашения с Украиной о газовом транзите, то есть до конца 2019 года. Сыграла роль и позиция ряда западных стран, в результате от идеи полного бойкота УкрГТС пришлось отказаться.

Ситуация осложняется императивом Южного газового коридора, связанного с иными месторождениями, нежели источники сырья для северных артерий, а также с реэкспортом туркменского и казахского газа в Европу. К тому же реализация альтернативного проекта – Трансанатолийского газопровода (ТАНАП) – и перспектива последующего его соединения с Трансадриатическим газопроводом (ТАП) вкупе с перспективой транскаспийских газотранспортных путей, способных связать систему с Центральной Азией, грозило если не исключить Россию из Южного коридора евразийского газооборота, то в значительной мере сократить участие в нем.

Разрешение проблемы, казалось, было найдено в масштабном проекте «Турецкого потока» вместо несостоявшегося Южного. Однако, дабы избежать неприятностей, схожих с теми, которые имели место с Болгарией и Евросоюзом, требовалось обзавестись значимой позицией в региональной ситуации. Иначе говоря, нужно было обрести рычаг устойчивого влияния на Турцию.

Средством воздействия виделась контролируемая Россией зона на северо-западе Сирии непосредственно у турецкой границы (то есть в ином районе, нежели северо-восточный ареал доминирования ИГ), а также актуализация традиционных связей и влияния России на курдское сообщество. Авиационная же поддержка правительственных частей, проасадовских прокси, иранских и связанных с Ираном сухопутных сил – преимущественно ливанской «Хезболлы», иракского шиитского ополчения, других иностранных боевиков – позволила бы урегулировать значительную часть проблем, сопряженных с устойчивостью режима Башара Асада. А общий успех сирийской кампании был бы важен для манифеста следующей каденции, восстановления престижа и сглаживания напряжений внутри страны, переключив внимание с событий в Украине и неурядиц в России.

«Русская осень»

Действия в сложной геополитической, геоэкономической и геокультурной обстановке требовали навыков высокого стратегического и оперативного искусства. Результатом, однако, стал назревающий третий стратегический кризис России. Проект плацдарма для давления на Турцию быстро потерпел фиаско. Турция остро отреагировала на силовые действия у ее границ (ноябрь 2015-го), отношения между странами катастрофически ухудшились. Не слишком помогло в главном вопросе даже налаженное позже сотрудничество разведслужб при попытке государственного переворота в стране (июль 2016-го). План «Турецкого потока» был усечен и несколько раз откладывался, работы по двум из планировавшихся четырех нитей пришлось прекратить, а ставшие избыточными сегменты – законсервировать и утилизировать. Задавать тон в проекте, корректируя условия, стала именно Турция.

Новая предвыборная кампания и последующая каденция остались в итоге без гиперидеи и программы, а государство – с расширяющейся финансовой дырой. Фокус внимания сместился в область негативной диалектики и профанированной апофатики, ресентимента и помрачения духа. Пришлось довольствоваться историями о Wunderwaffe и возможностью «попадания в рай»...

Летом 2018 года была введена в действие первая версия «энергетического Шелкового пути» – ТАНАП, поставляющего азербайджанский газ через Грузию в Турцию и к Европейскому континенту. Где его продолжением со временем станет Трансадриатический газопровод, продолжающий маршрут через Грецию к Италии, другая ветка пойдет в Болгарию. В этой ситуации надо было срочно завершать затянувшиеся переговоры о соглашении по Каспию, обговаривая «совместное решение экологических вопросов».

Не удалось эффективно использовать и потенциал долговременных связей с курдами, перешедшими под более действенное для них покровительство США. Недооцененными оказались объем и возможности военно-технических, логистических, транспортных проблем. А военный союз с Ираном в условиях нарастающей изоляции последнего становится фактически стратегической ловушкой, в некотором смысле (но не в масштабах) схожей с мышеловкой-цугцвангом Крыма.

В итоге объявленные «выполнение поставленных задач» и «полный вывод войск» сегодня по-прежнему далеки от завершения. Фиксирование международного консенсуса относительно процесса пасификации Сирии (Стамбульская декларация) и зон доминирования/оккупации чреваты серьезными политическими, финансовыми и иными обременениями, а общий результат для РФ может стать схожим с эффектом «победоносного рейда на Приштину».

Сирия оказывается фактически разделенной на «суннитский протекторат» Турции; неопределенную автономию курдов (в настоящий момент подконтрольных США) с примкнувшей частью вооруженной оппозиции; ареал Идлиба, вобравший как гражданских беженцев, так и джихадистское сообщество, эвакуированное с обширной территории, контролируемой ирано-асадовскими силами (но с перспективой выдавливания Ирана из Сирии объединенной коалицией при поддержке Израиля); плюс подвижное в размерах и географической локации «дикое поле» с ушедшим в ингияз (временное отступление) «Исламским государством» (запрещено в РФ. – «НГ»).

Для России все это означает коррозию стратегической перспективы и отягощенность проблемным разнообразием как во внешней, так и во внутренней политике.