Молодо смотрит, где «зелено»

Социальные ожидания по поводу научной карьеры – не самые оптимистичные: она привлекает лишь десятую часть студентов. Фото пресс-службы НИТУ МИСИС

Институт статистических исследований и экономики знаний (ИСИЭЗ) НИУ ВШЭ подготовил аналитический обзор «Привлекательность научной карьеры в России». Вкратце результаты этого исследования таковы.

Наука в «коротких штанишках»

Меры поддержки молодых кандидатов и докторов наук в последние годы способствовали росту данной когорты ученых как в абсолютном, так и в относительном выражении. Исследовательский корпус страны сейчас на 25,4% состоит из лиц в возрасте от 30 до 39 лет и примерно на одну пятую (18,4%) – в возрасте до 29 лет. Когорта 30–39-летних – самая многочисленная в современной российской науке: 91,4 тыс. человек. Всего за 2006–2017 годы численность исследователей в возрасте до 39 лет увеличилась с 117,1 до 157,8 тыс. человек, а их удельный вес в общей численности исследователей вырос с 30,1 до 43,9%.

Отметим, что достигнуты эти показатели не только в результате мер административного (установление возрастной планки в 65 лет для директоров академических институтов и их заместителей, например) и материального (программа обеспечения жильем молодых специалистов) характера, направленных на поддержку студентов и молодых ученых, но и за счет массированной пропагандистской кампании.

Кстати, на эту тему есть хороший исторический пример. В 1890 году профессора Дмитрия Ивановича Менделеева фактически вынудили уйти из Санкт-Петербургского императорского университета: исполнилось 25 лет его преподавательской деятельности, и по тогдашней традиции ему следовало подавать в отставку. Менделееву было на тот момент 56 лет.

Для сравнения. В конце 2016 года Михаил Котюков, тогда руководитель достопамятного Федерального агентства научных организаций (ФАНО), подчеркивал с гордостью: «По кадровому потенциалу мы уже достигли довольно внушительных результатов… После того как законом были установлены возрастные ограничения, уже более 200 институтов избрали руководителей, и они все моложе 65 лет. Средний возраст директорского корпуса снизился примерно на пять лет, и сегодня он ниже 59 лет».

Как бы там ни было, сегодня, когда наука обрела статус единственного фактора развития (по Питеру Друкеру), такой интегральный показатель, как возраст научной элиты, становится важным индикатором в процессе коммуникации науки с обществом. В частности, «Молодая Академия» – это свидетельство открытости науки, внятный сигнал для молодежи о реальности научной карьеры. Короче, это вполне позитивный пиар-фактор в популяризации научной деятельности как таковой. Это, так сказать, хорошая новость. Но есть и плохая…

Социальные ожидания по поводу научной карьеры остаются не самыми оптимистичными. Только треть граждан (32%) считают профессию ученого удачным выбором для своего ребенка (по результатам опроса, проведенного НИУ ВШЭ в рамках мониторинга инновационного поведения населения). Академическая карьера привлекает лишь десятую часть студентов дневных отделений образовательных организаций высшего образования (58% ориентируются на работу в коммерческом секторе; 17% собираются пойти в бюджетный сектор; около 15% – на госслужбу (по данным мониторинга экономики образования, проведенного НИУ ВШЭ по заказу Минобрнауки России). В 2017 году всего 1% выпускников вузов связали карьеру с наукой, а с учетом занимаемых ими исследовательских должностей еще меньше – 0,7%.

Низкая привлекательность профессии ученого во многом обусловлена стереотипными представлениями о ней: более чем половине населения (53%) она кажется скучной. При этом большинство граждан считают ученых альтруистами, которые помогают решать трудные задачи (80%), работают на благо человечества (72%), но за свой труд получают меньше, чем представители других профессий при аналогичной нагрузке (42%). Между тем, по данным Росстата, в 2017-м среднемесячная заработная плата работников, выполнявших исследования и разработки, на четверть (24,7%) превышала значение показателя по экономике в целом.

«Повышение привлекательности научной карьеры требует не только улучшения условий труда исследователей, устранения нефинансовых барьеров в науке, но и реализации мер по укреплению имиджа профессии ученого», – делают вывод исследователи ИСИЭЗ НИУ ВШЭ.

Удельный вес выпускников, принятых на работу в организации, выполнявшие исследования и разработки, в общей численности выпускников вузов.  Источник: Институт статистических исследований и экономики знаний НИУ ВШЭ

История с имиджем

Приведенное выше резюме насколько верно, настолько же банально. Более или менее предметно изучение имиджа науки и профессии ученого в нашей стране начали, пожалуй, в конце 1980-х – начале 1990-х.

В российском обществе 1990-х – начала 2000-х отрицательное или в лучшем случае настороженное отношение к науке стало нормой. В 1998 году у 58% опрошенных студентов старших курсов пяти московских вузов технического, естественного и гуманитарного профилей российская наука вызывала негативные ассоциации.

По данным опросов ВЦИОМа, в начале 2000-х только 1% россиян считали профессию ученого престижной.

Как видим, за 18 лет этот показатель – 1% престижности профессии ученого – в России не изменился. Хотя, повторю, внимания и ресурсов к изменению ситуации было привлечено немало. Мало того, изучению и совершенствованию форм коммуникации науки и общества, науки и государства уделяется зачастую даже больше внимания, чем популяризации собственно научных знаний. Весьма показательны в этом отношении названия хотя бы некоторых мероприятий, проводимых с непосредственной или опосредованной государственной поддержкой: круглый стол «PR индустрии знаний»; круглый стол «Общественная роль науки: между просвещением и диалогом»; коммуникационная лаборатория «Коммуникации в научной и образовательной сфере: лучшие практики, проблемы и перспективы». Перечень можно было бы продолжать и продолжать – он пополняется в режиме реального времени. И все это в итоге… не работает!

29% родителей в России не обрадовались бы, если бы их сын или дочь выбрали профессию ученого. Для сравнения: в США и Израиле поддержали бы детей в их стремлении строить научную карьеру 80% и 77% родителей соответственно. Причем очень важно, такое отношение к науке в развитых странах исторически чрезвычайно стабильно. Собственно, оно, это отношение, и является одним из показателей социально-экономической развитости той или иной страны.

Так, согласно результатам общенационального опроса общественного мнения в США в 1989-м году, в списке наиболее престижных профессий ученый занимал второе место после врача, опережая инженера, министра, архитектора, юриста, банкира, бухгалтера, бизнесмена. В 2005-м году этот показатель остался в США на прежнем уровне: ученые и врачи пользовались, одинаково, наибольшим уважением у 52% опрошенных; учителя – у 48%. Аналогичный опрос проводился в 2001-м году и в странах ЕС. Вот его результаты: врачи – 71%; ученые – 45%; инженеры – 30%.

Принципиально иная картина в России.

В 2013 году ВЦИОМ опубликовал результаты опроса россиян: «Интересуют ли вас новые достижения в науке и технике?» Положительно ответили 47% опрошенных. Такие же опросы проводились в 2007 и 2011 годах; результаты соответственно были таковы: 68 и 54%. Мало того, в феврале 2013 года почти 80% респондентов не могли назвать ни одной фамилии отечественного ученого (в 2007-м таковых было меньше – две трети).

А в 2017 году тот же Институт статистических исследований и экономики знаний, по результатам проведенного опроса общественного мнения, нарисовал портрет типичного ученого в массовом сознании: «чудаковатые» – так считают 57% опрошенных; «зарабатывают меньше, чем представители других профессий с аналогичной нагрузкой» (42%). Работа исследователей кажется скучной и к тому же опасной – 53% и 52% россиян соответственно, в жизни ученых нет развлечений (50%) и интересов, не связанных с работой (45%).

Опять же, за последние лет 30 этот стереотип массового сознания мало изменился. Так, опрос Фонда общественного мнения «Наука и ученые», проведенный 25–26 августа 2001 года среди 1500 респондентов, «нарисовал» такой обобщенный портрет ученого, на взгляд обывателя, далекого от науки:

– внешность: «лысый»; «хорошо одет»; «ботаник в очках»; «бородатый, усатый, нерасчесанный»; «в очках и халате»; «дядечка с бородочкой, в очках, страшно интеллигентный»; «немного помятый и рассеянный очкарик»; «интеллигентный, умный, нищий»;

– возраст: «немолодой»; «не слишком старый»; «мужчина не моложе 50 лет»; «молодой, образованный»; «седой, в возрасте, в очках, с палочкой».

Пиар – пир духа

Ситуация не столь безобидная, как может показаться. И начали понимать это уже давно. «Последним и естественным результатом такого положения вещей является пользующаяся всеобщими симпатиями «популяризация науки» (наряду с ее «феминизацией» и «инфантизацией»), то есть пресловутая кройка научного платья по фигуре «смешанной публики», если выразиться по поводу портновской деятельности портновским же языком». Как будто – про сегодняшнюю ситуацию в российской науке писал в 1874 году Фридрих Ницше.

И вот, спустя без малого полтора века, одной из целей Указа президента РФ Владимира Путина от 7 мая 2018 года «О национальных целях и стратегических задачах развития Российской Федерации на период до 2024 года» становится привлечение и закрепление в научно-технической сфере российских и зарубежных ведущих ученых и молодых перспективных исследователей.

А 6 октября 2018 года, выступая в рамках «Российской энергетической недели», министр науки и высшего образования РФ Михаил Котюков подчеркнул, что в ближайшее время необходимо подготовить 35 тыс. новых исследователей.

Однако, проблема не в том, чем привлекать (здесь все более или менее понятно). Настоящая проблема в том, куда их привлекать. Ведь по результатам другого недавнего доклада Института статистических исследований и экономики знаний, технологические инновации в 2017 году осуществляли лишь 9,6% организаций промышленности. (В ФРГ – 58,9%, Финляндии – 52%, Франции – 46,5%, Англии – 45,7%, Дании – 39,4%.).

В этой ситуации заявление того же Михаила Котюкова о том, что будет создано около 900 молодежных исследовательских лабораторий, которые будут финансироваться за счет государственных грантов, конечно, вносит долю оптимизма. Но принципиально проблему не решает.

Пожалуй, чуть ли не единственной серьезной сферой локального технологического развития в России сегодня остается оборонно-промышленный комплекс (ОПК). Недаром 19 сентября 2018 года на заседании Военно-промышленной комиссии Владимир Путин отметил: «Важно, что в ОПК создаются условия для притока и закрепления талантливых молодых людей, способных решать самые амбициозные задачи, обеспечить преемственность в научных школах».

Чем в этой ситуации может помочь борьба за «улучшение имиджа ученого» – вопрос дискуссионный. Абсолютно точно сформулировали эту коллизию английские специалисты по научным коммуникациям Эллис Белл и Джон Терни: «…Можно трактовать традиционную модель популяризации науки как «вежливый перевод», направленный не столько на то, чтобы включить общественность во взаимодействие с наукой, сколько на то, чтобы удерживать профанов на расстоянии вытянутой руки».

Даже в США, псевдонаучные интересы (НЛО, астрология) сегодня более популярны у представителей молодых возрастных групп. И это несмотря на их растущую научную грамотность.

А в Евросоюзе самым высоким уровнем научных знаний отличается поколение беби-бумеров – родившихся в 1950-х и учившихся в 1960-х годах. (Эти данные приводят в статье «Общественное понимание науки» английские социологи Мартин Бауэр и Банколе Фаладе).

Так что не надо преувеличивать (и тем более демонизировать) роль СМИ и других медиа в формировании имиджа и престижа науки в общественном сознании. Массовые стереотипы не могут существовать, не совпадая в принципиальных моментах с реальностью.