Население России теряет «инновационный» инстинкт

Дети остаются едва ли не последней демографической нишей, где еще жив инстинкт исследователя. Фото автора

В проекте пока еще не утвержденной президентом РФ Стратегии научно-технологического развития России до 2035 года (далее – Стратегия) есть бодрый пассаж, касающийся взаимодействия общества и науки: «Формированию единого комплекса наука–технологии–инновации также способствует значительно возросшее влияние науки на образовательную систему и на общество в целом». А в качестве доказательства приводятся (в подстраничной сноске) такие данные: «Количество публикаций о науке в СМИ с 2013 по 2015 год ежегодно увеличивается на 1,5–2%. В числе ведущих печатных научно-популярных СМИ такие журналы, как «Наука и жизнь», «Популярная механика», «Кот Шредингера», «В мире науки», «Троицкий вариант – наука», «Химия и жизнь – XXI век». Еще более значимым инструментом трансляции информации о науке и ее достижениях стали сетевые издания и порталы, социальные сети».

Насчет социальных сетей, порталов и сетевых изданий – на них сегодня «валят» всё и все. Поэтому, их упоминание пусть и небесспорно, но по крайней мере объяснимо. Действительно, в нашей обыденной жизни понятия «социальная сеть» и «общество» стали почти синонимичными. Хотя имеющиеся социологические, психологические, исторические исследования на эту тему весьма противоречивы.

Но вот ссылка авторов проекта Стратегии на печатные научно-популярные СМИ просто забавна. Спору нет, весь список – это действительно «ведущие печатные научно-популярные СМИ». (К слову, непонятно, почему к таковым не отнесены, например, такие журналы, как «Техника – молодежи», «Знание – сила», «Квант», «Природа», «Вокруг света».) Но по-настоящему популярными (то есть более или менее доступными для населения) среди них можно считать только два: «Наука и жизнь» и «Популярная механика» (объявленные тиражи соответственно 40 тыс. и 200 тыс. экземпляров). Замечательный журнал «Химия и жизнь», тираж которого в 1980-е годы доходил до 700 тыс. экземпляров, сегодня тираж даже не указывает. «В мире науки» – 12 500 экз.; «Кот Шредингера» – 50 тыс. экз. (данные на конец 2015 года). «Троицкий вариант – наука» – это все-таки не научно-популярный журнал, а газета о научной политике.

Тут главное почувствовать разницу: «ведущие» и «популярные»… Составители Стратегии этой разницы явно не улавливают. А скорее всего – рискну высказать свое предположение – и не держали ни разу в руках перечисленных ими же изданий. Разве что все в тех же социальных сетях натыкались на соответствующие гиперссылки.

Более или менее реальную картину отношения российского общества к науке дают только что опубликованные результаты исследования общественного мнения о развитии науки и технологий, проведенного Институтом статистических исследований и экономики знаний (ИСИЭЗ) НИУ «Высшая школа экономики». «Данные Мониторинга инновационного поведения населения, который проводится Институтом статистических исследований и экономики знаний НИУ ВШЭ, позволяют оценить обобщенный уровень доверия к науке со стороны россиян», – справедливо отмечают авторы. Мониторинг проводится с 2003 года, поэтому можно говорить о динамике этого данного процесса (см. диаграмму 1).

В 2003 году доля безусловно уверенных в пользе науки и техники составила 32%. В 2014-м этот показатель снизился до 20%. Соответственно доля людей, скорее склоняющихся положительно оценивать влияние науки и техники, возросла с 28 до 39%. К тому же в 2014 году был зафиксирован наиболее высокий процент (32%) именно нейтральных оценок, «что говорит о неоднозначном восприятии обществом современной науки», – отмечается в исследовании. Это, так сказать, неопределившееся «болото».

Отдельного рассмотрения заслуживают данные за 2015 год. Дело в том, что в этот год вариант ответа «Примерно одинаково и пользы, и вреда» был исключен из опроса. Очень интересно, как сразу же наше неопределившееся «болото» рассосалось: максимального показателя (4%) за все время мониторинга достигла доля тех, кто считает, что от науки больше вреда, чем пользы; до абсолютного минимума (18%) снизилась доля безусловно уверенных в пользе науки и техники; а вот доля их антагонистов, безусловно уверенных во вреде научных исследований, подскочила почти до такого же уровня – 17%. Остальная часть «болота» перетекла в стан неуверенных оптимистов – «скорее больше пользы, чем вреда».

Относительный баланс позитивных и негативных оценок роли науки и техники в обществе по странам. Данные по России за 2015 г., по другим странам за ближайшие годы, по которым имеются данные (%). Разница между числом позитивных и негативных ответов в процентах к общему числу ответивших на вопрос респондентов (за исключением выбравших альтернативу «одинаково и пользы, и вреда» и «затрудняюсь ответить»). Источник: Институт статистических исследований и экономики знаний НИУ ВШЭ, 2016

И это очень показательно. Фактически это говорит о том, что общество у нас находится в состоянии неустойчивого равновесия по отношению к науке и научно-техническому прогрессу. Именно поэтому утверждение авторов Стратегии о том, что «фактически создана институциональная среда, позволяющая от традиционной для России модели организации науки перейти к современным сетевым и коллаборационным механизмам, решающим задачу быстрой передачи результатов исследований и разработок в экономику и создания инновационных продуктов и услуг» – это показатель абсолютно неадекватного восприятия состояния общественного сознания людьми, которые претендуют на формирование государственной научно-технической политики. Об этом же говорят и данные сравнительных исследований.

«По доле населения, одобряющего научно-технический прогресс, Россия находится на предпоследнем месте среди стран, по которым имеются сопоставимые данные, – специально отмечается в исследовании ИСИЭЗ НИУ Высшая школа экономики. 

 – Если принять во внимание, что население является не только потребителем результатов, но и активным проводником научно-технического развития за счет формирования общественного запроса на новые знания и решения, то уменьшение числа сторонников науки и техники в перспективе может стать тревожным сигналом» (см. диаграмму 2).

Можно спросить: а как же быть с ежегодным ростом на 1,5–2% количества публикаций о науке в СМИ с 2013 по 2015 год? Никакого противоречия тут нет: отмеченный рост публикаций очевидным образом связан с начавшейся именно в 2013 году и продолжающейся до сих пор реформой академической науки в России. Авторам Стратегии не стоило бы обольщаться: отмеченный медийный всплеск относительно науки связан не столько с популяризацией собственно науки, сколько с хроникой ее вялотекущего разрушения.

И вряд ли могут переломить эту ситуацию даже «ведущие печатные научно-популярные СМИ» вкупе с «сетевыми изданиями и порталами, социальными сетями». Дело тут совсем в другом.Как раз на последние два-три года приходится «яма», дна которой еще и не видно, экономического, а говоря в более узком смысле слова, промышленного кризиса. Некоторые эксперты говорят даже о деиндустриализации страны. Впрочем, другие специалисты не видят в этом ничего страшного.

В рамках состоявшегося в этом году XX Петербургского международного экономического форума была организована дискуссия на тему «Что мотивирует развитие науки в России и мире: заказ извне или внутренняя логика развития?». Председатель правления ООО «УК РОСНАНО» Анатолий Чубайс уверенно заявил вещи совсем уж удивительные: «Производство вообще не создает спрос на науку – оно, как правило, противостоит науке». Спрос на науку, по его мнению, «возникает из инновационной экономики» – именно она является мощнейшим драйвером развития науки. Проблема в том, что у нас нет пока «настоящей заинтересованности частного бизнеса в том, чтобы развивать инновационную экономику».

Конечно, было бы интересно узнать, как Чубайс разделяет инновационную экономику и производство? Но это может увести нас в топкое болото квазиэкономической риторики, в которой Чубайсу нет равных. Между тем общество действительно истосковалось по высоким технологиям, а не по высоким словам («инновационное развитие», «стратегия научно-технологического развития»…). Так, например, влияние биотехнологий, как и всех новейших технологий в целом, 82% респондентов оценивали положительно и только 10% – отрицательно. Но вот уровень развития новейших технологий в России 42% опрошенных считали низким, 40% – удовлетворительным и только 6% – высоким (1026 участников опроса в Московском регионе, 1998 год; Попова Т.Е., Попова Е.В. Биотехнология и социум. – М., 2000).

Не случайно один из самых авторитетных историков экономики и технологий Джоэль Мокир настаивает: «Выводы экономической истории необходимо сопоставить с фактами и их изложением в истории науки и техники». Для России эти факты таковы.

В первой четверти XVIII века в России выпускалось беспрецедентно много технической литературы. В общем объеме книжной продукции ее доля достигала 23% (если учитывать только книги гражданской печати). Таких показателей никогда больше в дореволюционной России не было достигнуто! И здесь нельзя не согласиться с известным советским книговедом Ароном Черняком: «Одна из закономерностей развития технической книги – соответствие тематики и содержания книг уровню развития науки и техники, общественным потребностям».

Действительно, за время правления Петра I было построено более 200 промышленных предприятий (от пороховых и оружейных заводов до шпалерных фабрик), в том числе около 70 металлургических заводов. Закономерно, что в 1725 году экспорт русского железа превысил 55 тыс. пудов; в одну только Англию в 1716 году было вывезено 2200 пудов. Для сравнения: по расчетам академика С.Г. Струмилина, к началу XVIII века русская металлургия давала не более 150 тыс. т чугуна в год.

«Тип научно-популярной книги сложился в результате возрастания роли техники, производства в общественной жизни, формирования интереса к ним достаточно широких слоев населения, – отмечает Черняк. – (В России) формирование типов производственной, справочной, научно-популярной книги завершилось к концу XIX века» (Черняк А.Я. История технической книги. – М., 1981).

Обратите внимание, на каком социально-экономическом фоне проходит этот процесс рождения научно-популярного жанра в России.

Мнение российского населения о пользе научно-технических достижений (% к числу опрошенных). Источник: Институт статистических исследований и экономики знаний НИУ ВШЭ, 2016

С 1881 по 1896 год объем промышленного производства в России увеличился в 6,5 раза при росте численности рабочих в 5,1 раза; количество фабрик за эти 15 лет возросло на 7228, а выработка на одного рабочего – на 22%. С 1890 по 1900 год мощность паровых двигателей в промышленности России увеличилась с 125,1 тыс. л.с. до 1294,5 тыс. л.с. – на 300%! Российская империя буквально содрогалась от тяжкой поступи промышленного прогресса: сейсмическая станция в Риге фиксировала двухбалльное землетрясение, когда в Петербурге, на Ижорском заводе, второй в Европе по мощности, после крупповского в Германии, пресс усилием в 10 тыс. т гнул броневые листы.

В 1900 году из всех существовавших на тот момент предприятий России 40% были основаны в последнее десятилетие XIX века. За 10 лет (1890–1900) было проложено свыше 21 тыс. верст новых железнодорожных путей – почти столько же, сколько за все время с момента отмены крепостного права в 1861 году. Потребности одной только Транссибирской магистрали протяженностью более 6 тыс. верст потребовали увеличения продукции отечественной металлургии почти в два раза.

И как раз на этот период невиданных темпов экономического развития (любопытно, по Чубайсу: это была «инновационная экономика» или банальное «производство»?) пришелся и расцвет научной и научно-популярной литературы в России.

Почти идеальная синхронизация мощного индустриального и научно-технического развития с ростом тиражей научно-популярной литературы – эта закономерность наблюдается в странах с совершенно разным политическим устройством. Совпадения между взрывным ростом интереса к научно-популярному жанру и уровнем промышленного и научно-технического развития в тех или иных странах настолько многочисленны и очевидны, что можно, пожалуй, говорить о некоей социальной закономерности. Эта социальная закономерность находит постоянные эмпирические подтверждения и в истории нашей страны.

Так, у 58% опрошенных российская наука вызывала негативные ассоциации. (Исследование проводилось в 1998 году центром «Истина», в нем участвовали 209 студентов старших курсов пяти московских вузов технического, естественного и гуманитарного профиля.) Спустя 17 лет очень близкие результаты дает и мониторинг инновационного поведения населения. Все это означает, что в современном российском обществе отрицательное или в лучшем случае настороженное отношение к науке, по-видимому, становится нормой именно в периоды промышленных спадов.