Андрей Гагаринский
Чернобыль подтвердил довольно грустную истину: тяжелые аварии можно предотвратить достаточно простыми техническими решениями, если только знать, «где подстелить соломку». Фото Reuters
30 лет назад, 26 апреля 1986 года, произошло событие если и не геологического, то уж точно геополитического масштаба: в 01.23 произошел взрыв на 4-м блоке Чернобыльской АЭС. За 30 лет утихли многие страсти. Отшумели горячие споры о причинах чернобыльской аварии. Забываются фантастические гипотезы – от тектонического до космического «спускового крючка».
Общность причин
Специалисты практически договорились о технических деталях произошедшего, особенно когда время нивелировало фактор «чистоты мундира» отдельных участников и организаций. Как и типично для больших техногенных аварий, существо свелось к наложению «человеческого фактора» на недостатки техники, каковые по сути своей – тот же фактор в виде «отложенного штрафа» – результат ошибок или недостатка знаний у людей, когда-то спроектировавших эту технику.
Общность причин при практически бесконечном многообразии деталей – а способность людей совершать трагические ошибки неистощима – ярко продемонстрировала следующая авария на японской АЭС «Фукусима» (к ней придется не раз возвращаться). Пережившая даже больший удар стихии, чем расположенная недалеко от нее Фукусима, АЭС «Онагава», обладающая близким дизайном и, естественно, тем же уровнем квалификации персонала, осталась стоять памятником умения атомщиков противостоять страшным природным катаклизмам. Отличает ее от Фукусимы «только» другое расположение оборудования аварийного энергоснабжения.
Стоит добавить, что Чернобыль (как до него – Тримайл, а после – Фукусима) подтвердил, по сути, довольно грустную истину: что тяжелые аварии могли бы быть предотвращены достаточно простыми техническими решениями, если только знать, «где подстелить соломку». Не такие уж затратные первоочередные меры, реализованные на всех АЭС с реакторами РБМК (реактор именно такого типа и взорвался в Чернобыле), практически за год физически устранили возможность повторения чернобыльского сценария.
Статистика «ядерного апокалипсиса»
Еще один предсказывавшийся результат неумолимого влияния времени – уже заметный сдвиг в сторону реализма общественного представления о Чернобыле как о небывалой по масштабам влияния на здоровье людей катастрофе. Ей отказали даже в статусе самого большого радиационного воздействия на планету. Выяснилось, что также вполне рукотворные ядерные взрывы в атмосфере в максимуме своего влияния вносили в годовую дозу фонового облучения среднестатистического человека в четыре раза больше, чем Чернобыль в 1986 году.
Напомним, что содержащиеся не только в СМИ, но и в «научных» публикациях – согласно академику С.Т. Беляеву, «нет еще недостатка в ученых-лжесвидетелях», – оценки числа жертв «ядерного апокалипсиса» различались от «сравнительно скромных» сотен тысяч «Гринписа» до почти 3 млрд виртуальных жертв «атомной мафии».
Сейчас уже не подвергаются уничижительной критике доказанные и подтвержденные наукой факты о последствиях Чернобыля для жизни и здоровья россиян. Это диагноз «острая лучевая болезнь», поставленный 134 работникам станции и пожарным, и 31 человек, которые погибли во время и сразу после катастрофы. Это около 40% из 250 случаев раковых заболеваний щитовидной железы среди проживавших в наиболее загрязненных районах, которые врачи относят к последствиям аварии.
Разумеется, в общественном сознании масштабы аварии не измеряются числом жертв. Гибель 7 человек буквально «на глазах» всего населения Соединенных Штатов при взрыве космического корабля не могла сравниться по общественному резонансу со смертью сотен горняков в далеких шахтах.
Спросим себя, кто, кроме самих японцев, помнит о 20 тыс. людей, смытых цунами 2011 года. Память же об этом событии, конечно, сохраняется в мире, но практически однозначно связана со «страшной аварией» на атомной станции, не виновной в человеческих жертвах. В обсуждении достоинств и недостатков возобновляемой энергетики останутся «незаметными» многие тысячи погибших при прорывах плотин, один из которых унес в Китае более 200 тыс. жизней.
Даже трагедия сотен тысяч людей, вынужденных в результате Чернобыля покинуть родные дома и края, как сейчас понятно, в значительной части без реальной необходимости столь массового переселения, постепенно сглаживается временем. Точное определение феномена осознания масштабов аварии автор нашел в одном докладе – размышлении о последствиях Чернобыля. Вот что написали в 2011 году академики Л.А. Большов и В.Е. Фортов: «Мы слишком сильно напугали самих себя».
Но опять-таки время и совсем другие заботы россиян закономерно отодвинули Чернобыль из зоны общественного внимания, которое искусственно возбуждается лишь по случаю юбилейных дат. Пожалуй, только одна категория граждан, а именно мы – так называемые чернобыльские льготники – с вполне понятной целью и, увы, без заметного успеха стараемся сохранить у власть имущих память о наших потерях и заслугах при ликвидации последствий далекой уже аварии.
Энергетика следующего дня
Все сказанное отнюдь не отрицает того неумолимого факта, что на шкале катастрофических несчастий человечества радиационные аварии всегда будут занимать «привилегированное» положение. С этим бесполезно бороться, это бессмысленно обсуждать, а надо просто учитывать в бесконечном диалоге специалистов и общества. Кстати, японская авария показала, что мы достигли определенного прогресса (у наших западных коллег это, возможно, произошло чуть раньше) в понимании того, что, как и когда надо говорить людям о любых ядерных событиях.
В этой связи представляется целесообразным и даже, по некоторым ниже обсуждаемым обстоятельствам, своевременным высказать некоторые соображения о долговременном влиянии чернобыльской катастрофы и тяжелых аварий на АЭС вообще если не на судьбы цивилизации (она переживала и не такое), то по крайней мере на мировую и отечественную энергетику. След Чернобыля действительно забвению не поддается. Развитие событий в ядерной энергетике непосредственно после аварии многократно описано, но все-таки предложим свою трактовку. Чернобыль застал мировую ядерную энергетику на завершении ее «золотого века», когда число вводимых в год энергоблоков превышало три десятка.
Этот темп быстро спал и до сего дня не превышал ежегодного ввода от нуля до девяти блоков (десять – только в 2015 году). Наибольшие потери ядерная энергетика понесла в Европе, где несколько стран отказались от ее использования (Австрия, Италия, Польша) или приняли те или иные программы постепенного отказа от энергии атома (запрет на строительство, поэтапный вывод и т.п.). Надо сказать, что приблизительно то же самое, но в меньших масштабах, произошло и после японской аварии.
Здесь уместно подчеркнуть, как долго защитники атома цеплялись за ярлык «национальности» тяжелой аварии. Авария на американской АЭС «Тримайл» была однозначно связана советскими атомными руководителями с «западной» конструкцией реакторов PWR. «Такое протекание аварии было бы невозможно в ВВЭРах», – вполне обоснованно утверждали они и делали вывод о невозможности тяжелых аварий на советских АЭС.
Когда «невозможное» случилось, стена западной защиты была выстроена на границе СССР. Вердикт состоял в утверждении, что эта авария – результат низкой культуры безопасности в советской ядерной энергетике и фундаментальных недостатков конструкции реакторов РБМК. В общем, «такие аварии невозможны на западных АЭС».
Понадобилось 11 марта 2011 года, когда американский дизайн вкупе с японской эксплуатацией уже не дали возможности объяснять события технологической отсталостью стран-участниц. Тезису «тяжелая авария где бы то ни было – это авария всей мировой ядерной энергетики» понадобилось для своего утверждения более 30 лет.
Престиж ядерных технологий
В намерения автора не входит описание того огромного набора технических, организационных и институциональных мер, которыми мировое сообщество ответило на тяжелые аварии, хотя в их числе есть и малоизвестные, но интересные события прежде всего из области международного сотрудничества. Можно вспомнить, например, немыслимую ранее совместную советско-американскую деятельность в области безопасности гражданских реакторов в конце 1980-х годов. Другой пример, объединивший 16 стран, проект «Расплав», экстремальные эксперименты по моделированию тяжелых аварий, проведенные на площадке Курчатовского института. Такое перечисление можно продолжать практически бесконечно.
Понятно, что чернобыльская катастрофа оказала наибольшее влияние на республики тогда еще существовавшего Советского Союза. Закрыли, правда, только Армянскую АЭС (что стало для республики трагедией покрупнее самого Чернобыля), но строительные и подготовительные работы были прекращены на почти 40 площадках с суммарной мощностью энергоблоков более 100 ГВт.
Относиться к этому только как к безвозвратным экономическим потерям мешает одно принципиальное обстоятельство. Разумеется, можно подсчитать экономический ущерб, и это было сделано многократно. Можно задать целый ряд частных вопросов из категории «если бы». Как выглядела бы сегодня экономика Крыма, если бы в свое время не забросили построенную на две трети Крымскую АЭС? Каков был бы сегодня мировой престиж российских ядерных технологий, если бы практически готовый к пуску атомный объект наивысшего уровня безопасности – Горьковскую атомную станцию теплоснабжения – не превратили в угоду политической конъюнктуре в ликеро-водочный завод?
Но самый часто задаваемый в ядерном сообществе вопрос, ответ на который практически не вызывает сомнений: удалось бы хоть как-то локализовать последствия аварии, «опоздай» Чернобыль на пару-тройку лет? Кстати, многие согласны и с результатом виртуального путешествия вспять по шкале времени. Случись это событие на несколько лет раньше, о нем скорее всего «знали» бы столько же, сколько на протяжении 30 лет о тяжелой радиационной аварии 1957 года на Южном Урале, то есть практически ничего.
Опасность «мертвого времени»
Оставим в стороне самостоятельную тему влияния Чернобыля на политические события конца 80-х – начала 90-х годов. Но тему выживания ядерного сектора в «революционных» условиях обойти молчанием нельзя.
 |
| Чернобыль стал символом антиядерных настроений. Демонстрация в Брюсселе 1 февраля 2016 года против атомной энергетики. Фото Reuters |
Можно вполне почувствовать «ноту отчаяния» во внешне спокойном обращении тогда только что созданного Ядерного общества уже не существующей страны к президентам стран Содружества Независимых Государств. Это призыв осознать, что «свалилось» в их руки: «Особое внимание в переходный период изменения структуры управления ядерно-энергетическим комплексом должно быть обращено на ядерную безопасность. В настоящее время меняются собственники ядерных станций, создаются новые контрольные и регулирующие структуры. При этом возникает опасность «мертвого времени», когда одни структуры прекратили работу, а другие еще не образовались. Мы обязаны совместными усилиями предотвратить опасность этого периода» (из обращения Ядерного общества к президентам 11 стран СНГ, 1991).
Трудный период в истории ядерной энергетики был пройден. Его опасность, кстати, прекрасно понимали на Западе. «Взрыв» мирового внимания к ядерной науке и технике распавшегося Союза, толпы иностранных специалистов, «ломившихся» на конференции Ядерного общества, – яркая примета того времени. В качестве итога лихих 90-х можно позволить сильное утверждение: стабилизирующее влияние на выживание ядерно опасных объектов в экстремальных условиях того периода оказала «близкая» память о чернобыльской катастрофе.
Теперь, уже в другом веке, освободившись от эмоций, стоит попытаться отыскать долговременные следы Чернобыля на путях нашего энергетического развития. Эксперты находят такие следы в самых, казалось бы, далеких областях, как, например, нормирование выбросов химической промышленности. Известный пример – использование чернобыльских страшилок в борьбе с биотехнологиями, доведенной в Швейцарии до общенационального референдума, кстати, проигранного борцами с биологическими исследованиями.
Более интересно указать на довольно заметный чернобыльский след во взлете ветровой энергетики, старт которого приходится как раз на начало 1990-х годов. Кстати, рост ее установленной мощности в 80 раз за 20 лет практически повторяет рост мировой ядерной энергетики за такой же отрезок времени 30 годами раньше.
Обычно этот очевидный успех возобновляемой энергетики связывают исключительно с борьбой за климат. Но надо понимать, что достижения ветровой энергетики обязаны огромным субсидиям, которым неоткуда было взяться, кроме как из карманов налогоплательщиков. Достаточно почитать аргументы, которыми политиков побуждали к такому расходованию бюджетов, как Чернобыль сразу докажет свой вклад в прогресс возобновляемой энергии.
Говоря о борьбе с энергетическими выбросами парниковых газов, нельзя не подчеркнуть, что быстрый рост низкоуглеродной энергии с целью противодействия климатическим изменениям остается пока лишь декларацией. За 16 лет нового века доля низкоуглеродных источников энергии в мире стабильно сохраняется на уровне 14%. Это постоянство складывается из растущей доли возобновляемых источников, прежде всего ветроустановок, компенсирующей заметный, особенно послефукусимский, спад ядерной генерации.
Известно, что из доступных сегодня энергетических источников наименьшие эмиссии диоксида углерода производят в течение всего жизненного цикла (строительство, эксплуатация и снятие с эксплуатации) ветровые фермы (11 г/кВт-ч) и атомные станции (15 г/кВт-ч), что в 3 раза меньше по сравнению с фотоэлементами, в 30 – с газом и в 50 – с углем.
Так что при всей весомости аргумента тяжелых аварий даже в Европе политикам будет довольно сложно помешать доступу стран ко всему набору низкоуглеродных технологий, включая ядерную энергетику, для сокращения эмиссий парниковых газов. Возобновляемой энергии с ее фундаментальным недостатком – нестабильностью генерации – пора начинать дружить с ядерной, способной этот недостаток компенсировать.
Атом дисциплинирующий
В целом же взаимоотношения политиков с ядерной энергетикой, даже в сфере мирного применения, сегодня гораздо ответственнее, чем ранее, учитывают ее специфику и историю, включая самые тяжелые страницы.
Срок жизни современной АЭС – от решения о создании до полного вывода из эксплуатации – уже составляет 100 лет. Сколько электоральных циклов пролетит за этот период? Вспомним забавную сентенцию на эту тему: «Запретить перемещение радиоактивных отходов через государственные границы». Отходы можно сложить в одном месте на 1000 лет. А как с «нерушимостью» границ?
Политики уже осторожнее обращаются с ядерной энергетикой, и наша страна здесь явно подает пример миру. Резкая смена вектора российско-турецких отношений не ликвидировала автоматически проект АЭС «Аккую», сохраняющий свой статус в условиях политического кризиса. Все произошедшее в последние годы в отношениях с Украиной не изменило точности и обязательности российских поставок ядерного топлива в эту страну.
С другой стороны, насколько можно судить, тяжелая задача, возложенная политиками на наших украинских коллег, – перевести мощную национальную ядерную энергетику с «родного» для реакторов ВВЭР на «чужое» ядерное топливо – решается ими сознательно неторопливо, с пониманием «чернобыльской тени».
Есть и более глубинные проблемы, которые заслуживают обсуждения. Внутри ядерного сообщества давно существует мнение, что энергетическое использование мирного атома несколько опередило свое время. «Ядерная энергия вторглась в набор источников энергии, используемых человечеством, до того, как они приблизились к исчерпанию своего потенциала… Вызванное технологическим успехом представление о «зрелости» новой энергетической технологии оказалось несколько преждевременным. Ее экономические достоинства в значительной мере опирались на промышленный задел, созданный при разработке ядерного оружия. Вместе с тем опасения, связанные с недоверием к любым новшествам, усиливались в данном случае ожиданием специфической опасности, связанной с радиацией… Опасения оказались не напрасными», – отмечали еще в 2004 году В.Г. Асмолов, А. Ю. Гагаринский, В.А. Сидоренко, Ю.Ф. Чернилин.
Это было написано о первоначальном периоде развития мировой ядерной энергетики. Но было бы легкомыслием не замечать в сегодняшней действительности процессов, где отклонение от «внутренне присущих» темпов технологического развития заслуживает серьезного внимания.
Искусственное политическое замедление процесса восстановления ядерного энергопроизводства, вполне понятное и учитывающее общественное мнение, но не обязательно способствующее технологической устойчивости ядерной отрасли, мы наблюдаем в постфукусимской Японии.
Есть и регионы с тенденциями противоположного знака. У всех сегодня на виду широко обсуждающийся китайский вызов, когда на основе адаптированных к условиями массового строительства проектов, базирующихся на так называемой реплике американской технологии прошлого века, разогнан темп ввода АЭС до 10 ГВт в год, сравнимый с «золотым веком» всей мировой энергетики 1970-х годов. Одновременно строится более двух десятков блоков, а к 2030 году планируется обогнать США с ядерным парком в 110 блоков, и уже началось развернутое экспортное наступление. Что-то подобное в несколько меньших масштабах происходит и в Южной Корее.
Нет сомнения, что наши коллеги прекрасно понимают необходимость соответствия темпов роста обеспечивающему технологическому, инфраструктурному, включая регулирующую деятельность, развитию. Есть сообщения, что на обсуждение делегатов Всекитайского собрания народных представителей уже внесен проект закона, регламентирующего безопасность в сфере ядерной энергетики.
Тем не менее анализ и возможные последствия быстрого ядерного развития не могут остаться в стороне от мирового сообщества и, безусловно, составляют предмет квалифицированного изучения на специально задуманной и «оборудованной» для этого человечеством площадке Международного агентства по атомной энергии.
Ядерные новички с Ближнего Востока
Еще одно быстро прогрессирующее явление уже относится к государствам, не имеющим в отличие от того же Китая или Южной Кореи ядерно-технологического опыта, так называемым странам-новичкам. Может быть, кому-то покажется удивительным, но самыми динамичными темпами роста интереса к ядерной энергетике среди стран-новичков сегодня обладает далеко не самый спокойный регион мира – Ближний Восток.
В первом десятилетии нового века в странах этого региона были заявлены планы строительства к 2030 году около 90 ядерных блоков, с первыми вводами уже к 2017 году. Авария на АЭС «Фукусима» несколько охладила пыл энтузиастов. Некоторые страны от своих планов отказались. Но все же в оптимистическом сценарии до 2030 года в регионе может быть построено более 30 ядерных блоков. Есть основания полагать, что нечто подобное уже начинается в Африке.
Разумеется, для энергозависимых стран мировые и региональные процессы усиливают стремление к долговременной энергобезопасности. Но нельзя не понимать и значение такого фактора, как стремление к приобретению научно-технического и промышленного потенциала в ядерной сфере. Для таких стран, как Иран, Саудовская Аравия, ОАЭ, при всех доказанных экономических основаниях, в числе факторов, формирующих решения, немалую роль играет национальный престиж. Обладание ядерной энергетикой – пропуск в клуб стран, доказавших свой потенциал развития.
МАГАТЭ имеет развернутые программы помощи странам-новичкам. Ключевое положение агентства: решение страны использовать ядерную энергию требует создания устойчивой национальной инфраструктуры, представляющей правительственное, правовое, технологическое, промышленное и кадровое обеспечение ядерной программы на всем ее жизненном цикле. Но огромная ответственность лежит и на странах – поставщиках ядерных технологий.
Исторический опыт показывает, что становление правового и институционального управления гражданской ядерной программой США, от Закона об атомной энергии 1946 года до сегодняшней его формы в виде Министерства энергетики, проходило в течение 30 лет. Примерно столько же времени это заняло и в Советском Союзе.
Разумеется, опыт первопроходцев, вынужденных действовать методом проб и ошибок, содержал не только заслуживающую заимствования положительную составляющую. Однако знание не только того, что надо делать, но и не менее полезное – чего делать не надо, вошло в мировую копилку, глубоко осмысленную и обобщенную МАГАТЭ. Есть все основания ожидать, что опыт организации управления ядерной деятельностью, в том числе учитывающий груз тяжелых аварий, сохраняет свою актуальность и в настоящее время.
В этой связи надо заметить, что популярность за рубежом отечественных реакторов ВВЭР кроме их доказанной мировым и российским опытом надежности и безопасности объясняется еще и тем, что Росатом способен предоставить странам-новичкам широкий спектр услуг, помогая с нуля создавать атомные отрасли.
Предвидимое будущее
Возвращаясь к России, сначала упомянем существующее в нашем многообразном ядерном сообществе спекулятивное жонглирование постчернобыльскими лозунгами. Смысл его довольно прост. Искусство освоения бюджета опирается на понимание психологии принимающих решения. Последние у нас находятся под обаянием этого сладкого слова «инновация».
Спрос рождает предложение. И вот уже все созданное человечеством в ядерной отрасли объявляется тупиковым путем, обладающим к тому же «неустранимым потенциалом опасности» (неважно, что это свойство всего сделанного человеком). У авторов есть «инновационный» рецепт, как навсегда решить все проблемы ядерной энергетики. Они создадут реактор фантастической – у них это называется «естественной» – безопасности, который разом сделает ненужным все остальное.
Надо сказать, что эксперты Курчатовского института, предлагая обществу концепцию стратегического развития ядерной энергетики, находят в ней место и для подобных идей, лишь бы на их базе удалось создать работоспособную конструкцию. Это ниша страхующих технологий.
Постараемся теперь максимально кратко представить буквально выстраданную российскими ядерщиками послечернобыльскую стратегию ядерно-энергетического развития, которую страна «в тяжких раздумьях», но приняла к исполнению.
Это – сохранение для России энергетического потенциала реакторов РБМК, производящих сегодня половину ядерной генерации России. Обеспечение безопасности и выдающееся научно-техническое достижение – продление ресурса графитовой кладки – позволяет этим реакторам отдавать людям заложенный в их создание энергетический ресурс в течение примерно 50 лет эксплуатации после страшной аварии.
При этом генеральная линия – развитие направления, составляющего основу мирового и отечественного ядерно-энергетического прогресса. В нашей стране – это реакторы ВВЭР, последовательное усовершенствование которых, включая расширение мощностного ряда (пусть далеко не всегда награждаемое «инновационными погонами»), обеспечивает и национальную программу ядерной энергетики, и тот самый экспортный потенциал.
Наконец, это подготовка к предвидимому будущему, так называемому замыканию ядерного топливного цикла, которое позволит сделать ядерную энергетику гораздо более дружелюбной к окружающей среде и кардинально расширит сырьевую базу. Наш сегодняшний опыт показывает, что оптимальные технологические решения здесь еще надо искать, и торопиться с их окончательным выбором нет никакой необходимости.
Теперь о темпах развития отечественной ядерной энергетики. Важно констатировать, что предстоящий период энергетической жизни страны не требует быстрого роста энергетического производства, потребности в котором в ближайшее время не предвидится. Настало прекрасное время вдумчивого совершенствования проверенных реакторных технологий, составляющих основу ядерного сектора энергетики страны.
То, что в текущем столетии это корпусные водоохлаждаемые реакторы, безальтернативные по меньшей мере до его середины, мало кто всерьез оспаривает. И, может быть, это – один из самых долговременных уроков Чернобыля.
Дарья Гармоненко 