Ирина Дежина
Фото Reuters
Опыт свидетельствует, что наука – очень инерционная сфера, поэтому в период кризиса ее разрушение идет медленнее, чем других сфер экономики. Это дало отечественной науке возможность сохраниться в начале–середине 90-х, хотя ежегодно ее покидало большое число ученых. Если в 1992 году количество исследователей сократилось почти на 10% по сравнению с 1991-м, то к 1996 году их было уже 55,2% от уровня 1991 года.
В середине 90-х ученые предупреждали о том, что «наука уже в коме», и прогнозировали, что к 2000 году в стране не останется ни одного ученого, если сохранятся текущие тенденции. Как известно, этого не произошло. Сегодня во многом остается надеяться на органично присущий науке запас прочности.
Сложилось так, что в настоящее время в науке произошло неудачное совмещение двух обстоятельств – в 2013 году началась масштабная реформа академического сектора, а с 2014-го усложнились внешнеполитические условия и стали нарастать экономические проблемы. Реформирование происходит в кризис, в условиях сокращающихся ресурсов, при недостатке опыта успешных реструктуризаций.
Создание новой Академии наук на базе трех академий – Российской академии наук, Российской академии медицинских наук и Российской академии сельскохозяйственных наук – произошло быстро, равно как и перевод институтов, ранее подведомственных академиям, в подчинение нового ведомства – Федерального агентства научных организаций (ФАНО). Однако оказалось, что дальнейшее сосуществование новых и старых структур не продумано. В сфере управления российской наукой межведомственные согласования и до этого никогда не были особенно эффективны.
Реформа направлена на повышение результативности науки, роста отдачи от нее в экономику. Для этого должна быть проведена оценка имеющихся ресурсов и их реструктуризация. Однако до проведения такой оценки началось объединение-укрупнение институтов, что нарушило саму логику реформирования. От различных организаций и отделений Академии наук стали поступать предложения о создании новых структур на базе бывших академических институтов, что похоже на попытки спасения «своих» организаций теми, кто имеет для этого административные ресурсы.
Все заметнее стали признаки усиления оттока научных кадров за рубеж. Еще один отклик на происходящее – возрождение в научной среде идеи, которая была популярна в 90-е: о необходимости расширения самостоятельности научных подразделений и лабораторий внутри институтов. В кризис отдельным группам проще выживать.
В инновационной сфере практических приложений науки – с прошлого года наблюдается отток российского и зарубежного капитала. Особенно это проявляется в сфере венчурных инвестиций из-за сокращения возможных вариантов выхода из высокотехнологичного бизнеса. Поэтому внутренний спрос на прикладные результаты науки падает, притом что он никогда не был большим: доля частного финансирования НИОКР в России ниже, чем в остальных странах БРИК, не говоря уже о развитых индустриальных странах.
Нельзя игнорировать и влияние санкций. Весной 2014 года они проявились в явной форме, в виде ограничения со стороны США контактов между российскими и американскими учеными, сотрудничающими по проектам национальных лабораторий NASA и Департамента энергетики. Осенью влияние санкций стало носить более скрытый характер, что делает их болезненнее в среднесрочной перспективе. Возникли проблемы по контрактам с западными фирмами, у которых закупаются научные приборы и оборудование, появился запрет на поставки в Россию ряда компонентов, нужных в том числе и для чисто академической работы.
Отрицательный эффект усиливается значительным падением курса рубля: стоимость оборудования и цена экспериментальной науки растут, так как в основном все приборы и вспомогательные материалы импортируются. Все это неизбежно отразится на возможностях и скорости разработки новых технологий в России.
Трезво оценивая сложившуюся ситуацию, на 5–7-летнюю перспективу просматриваются два сценария: пессимистичный, означающий сохранение основных проблем и препятствий, и оптимистичный.
В пессимистичном сценарии проявятся негативные последствия непродуманной реструктуризации академического сектора и возросшего бюрократического давления на сферу науки, за чем последует отъезд «нового среднего» (35–40-летних) поколения ученых, занятых в перспективных и дорогостоящих областях науки (в том числе очень важном для страны биомеде). В контексте текущих событий обсуждается мобилизационный путь развития науки. Вряд ли он сработает, так как «закрыть» науку, запереть ее внутри страны, как это было в советское время, и получить результаты, в основном для обороны, будет уже нельзя. Глобализация – это не модное слово, и наука – одна из наиболее интернационализированных сфер экономики.
Сделать науку локальной можно, получить от этого позитивный результат – вряд ли получится. Любые попытки обоснования «мобилизационного пути» для науки – это движение по пессимистичному сценарию, который приведет к провинциализации науки. Останутся, правда, воспоминания о прошлых успехах, как о строителях египетских пирамид и о сгоревшей Александрийской библиотеке.
Оптимистичный сценарий реализуется в том случае, если будет найдена возможность оставить науку включенной в мировое научное сообщество, с режимом максимального благоприятствования международным связям. Это всегда снижает «утечку умов». Реструктуризация академического и государственного сектора, которая в любом случае будет проходить в условиях дефицита бюджетных средств, даст результаты в случае поддержки перспективных во всех смыслах проектов, а не самых влиятельных представителей научного сообщества. Тогда позитивный итог на пятилетнем интервале – встраивание в «ниши» мировой науки и достижение в некоторых из них если не лидерства, то устойчиво высоких результатов – скорее всего в не самых дорогостоящих областях.
С точки зрения практических приложений науки в оптимистичном сценарии произойдет изменение подхода к определению потребностей – они будут исходить от отраслей. И это даст возможность выделить самые необходимые технологии и меры, которыми можно обеспечить их разработку. Речь не только о деньгах, но и об изменениях в системе образования и повышения квалификации. Конкретный заказ науке стимулирует как прикладные, так и фундаментальные исследования.
Таким образом, нишевая наука – это на ближайшие годы оптимистичный сценарий, поскольку на развитие «по широкому фронту» нет ресурсов. Однако ничего уничижительного в термине «нишевая» нет. Если в российской науке будут яркие прорывы в отдельных областях, то это и гордость, и слава для всей страны.
Дарья Гармоненко