Александр Зеленин
Климент Ворошилов (справа) награждает Владимира Энгельгардта орденом Трудового Красного Знамени, 1944 год. Фото из архива Института молекулярной биологии РАН
Четверть века моей научной жизни прошли рядом с Владимиром Александровичем Энгельгардтом, под его руководством и в сотрудничестве с ним. Я пришел в возглавляемый им Институт молекулярной биологии РАН в 1960 году, меньше чем через год после его организации, и в разные периоды своей жизни в большей или меньшей степени был связан с Владимиром Александровичем. Особенно часто пришлось мне встречаться с ним в конце 1983 – первой половине 1984 года, когда судьба, научно-политическая необходимость и личная привязанность к Энгельгардту выдвинули меня в число его ближайших помощников в качестве заместителя директора института по научной работе.
От молекул – к институтам
Описанию научных и научно-организационных достижений академика Энгельгардта посвящены книги, статьи и двухсерийный телефильм. В автобиографическом очерке он детально рассказал о своей жизни. Я постараюсь рассказать о некоторых сторонах его деятельности и наиболее ярких и характерных эпизодах, свидетелем которых я оказался.
Рассказывая о Владимире Энгельгардте как о директоре Института молекулярной биологии, нельзя хотя бы коротко не упомянуть о его предшествующей деятельности. В истории науки его имя связано с двумя событиями.
Широкую известность и мировое признание он получил еще в 30-х годах прошлого века за открытие процесса окислительного (дыхательного) фосфорилирования с участием аденозинтрифосфорной кислоты (АТФ). В начале 40-х он вновь прославился, вместе со своей женой М.Н. Любимовой, открытием ферментативной АТ-фазной функции мышечного белка миозина. Эта работа, за которую он был номинирован на Нобелевскую премию, позволила ему сформулировать философскую концепцию о совмещении структуры и функции биологических соединений на уровне индивидуальных молекул. Это поставило Энгельгардта в число основателей молекулярной биологии.
К середине 50-х годов ему исполнилось 60 лет, он был членом двух академий – «большой» и медицинской, у него была хорошая квартира, дача и персональная автомашина. С точки зрения не только рядовых обывателей, но и большинства научных коллег, он мог бы спокойно почивать на лаврах. Но не таков был этот «неугомонный» академик. В своих воспоминаниях он отнес себя к числу ученых-романтиков (по классификации Вильгельма Освальда), для которых характерна периодическая смена научных интересов.
И вскоре Энгельгардт совершил еще более крутой поворот в своей научной карьере и увлекся административной работой. Вершиной его научно-административных достижений стал пост академика-секретаря Отделения биологических наук Академии наук СССР. Он сразу же включился в борьбу за восстановление и укрепление практически разрушенных в конце 30-х – 40-х годов в нашей стране экспериментальной биологии и генетики. Поэтому неудивительно, что он стал инициатором организации в СССР института молекулярно-биологического профиля.
История борьбы за создание и сохранение этого института драматична. Сама мысль о возможности появления в СССР такого учреждения вызвала ярость известного душителя отечественной биологии Трофима Лысенко и недовольство его высоко- и не слишком высокопоставленных покровителей. В этой борьбе Владимир Александрович проявил не только незаурядную смелость и принципиальность, но и умение идти на компромиссы. Так, ради создания института ему пришлось уйти «по собственному желанию» с поста академика-секретаря Отделения биологических наук АН СССР.
 |
| В гостях у Трофима Лысенко, 1958 г. Справа налево первые трое: академики Т.Д. Лысенко, П.Л. Капица, В.А. Энгельгардт. Фото из архива Института молекулярной биологии РАН |
Визит Трофима Лысенко
Естественно, об этих событиях я знаю понаслышке и из литературы. Но одним из эпизодов борьбы Энгельгардта за сохранение его института против очередной и очень опасной вылазки Лысенко я был непосредственным свидетелем.
В течение нескольких лет, прошедших с момента организации института, его руководству пришлось неоднократно отбивать атаки злобствующих завистников.
В 1963 году Институт посетила очень важная комиссия по рассмотрению письменного доноса Лысенко, требовавшего закрыть молекулярно-биологический институт. Комиссия, в которую входил сам Лысенко, была в целом настроена вполне благоприятно. Ознакомившись с исследованиями молодого коллектива, комиссия пришла к положительному выводу о его работе. Очередной пасквиль Лысенко не принес результата. В память врезалось поведение Владимира Александровича во время этого «высокопоставленного» визита.
К этому моменту я уже почти четыре года работал в энгельгардтовском институте, а в течение последнего времени по нескольку раз в неделю встречался с ним во время обсуждения различных институтских дел. Я видел Энгельгардта разным – и рассерженным, и усталым, и даже равнодушно-безразличным к некоторым делам, которые казались мне, да и не только мне, очень важными. Но никогда не приходилось мне видеть Энгельгардта таким, как в это утро: собранным, четким, немногословным, как бы помолодевшим. И даже его многолетний недуг – ослабленный слух – каким-то образом если не исчез, то стал малозаметным. Это был настоящий борец.
Наконец закончился организационный период. В 1965 году институт получил свое настоящее название – Институт молекулярной биологии Академии наук СССР (ИМБ) (до этого в целях противолысенковской конспирации он носил название Института радиационной и физико-химической биологии) и заработал в полную силу. Очень скоро ИМБ занял ведущее место среди биологических учреждений страны и быстро начал завоевывать международное признание. Параллельно росту научных успехов институт стал центром кристаллизации молекулярной биологии в СССР, чему в огромной степени способствовала деятельность созданных Энгельгардтом Совета по молекулярной биологии АН СССР и журнала «Молекулярная биология».
Известность институту не только в научной, но и гуманитарной сфере придал неофициальный клуб, носивший название «кафе «Спираль», на который приглашались известные и не слишком известные, но тем более привлекательные деятели литературы и искусства, нередко принадлежавшие к так называемому андерграунду.
К середине 80-х годов Институт представлял собой мощное научное учреждение, укомплектованное научными кадрами высшей квалификации. Это позволило институту (уже без Владимира Александровича, под руководством новых директоров, академиков Андрея Дарьевича Мирзабекова (1984–2003), а затем Александра Александровича Макарова) успешно пройти через все трудности перестройки, развить новые научные направления и создать специальные так называемые целевые научные программы, получившие международное признание.
С 1985 года институт носит имя Энгельгардта – Engelhardt Institute of Molecular Biology (EIMB), и это его имя широко известно в научном мире. Около входной двери на стене института весит мемориальная доска, посвященная его директору.
 |
| Владимир Энгельгардт. Фото 1950 г. Фото из архива Института молекулярной биологии РАН |
«Подождите, голубчик, я перевожу Бальмонта…»
Попытаюсь объяснить, какие свойства личности и характера позволили Энгельгардту стать тем замечательным директором, о котором идет этот рассказ.
Прежде всего это широчайшая научная эрудиция, способность выделять самые важные направления современной науки, ставить перед собой и своим коллективом крупномасштабные задачи. Он умел не вдаваться в мелочи, находить хороших помощников, заслуживающих доверие, но в то же время не упускать главного. Неизменно держал под строгим контролем такие вопросы, как определение тематики института и создание новых лабораторий.
Поражали его трезвый расчет при обдумывании своих поступков и планов, смелость не только в научно-организационной деятельности, но и вообще в жизни; всемерная поддержка хороших работ, могущих претендовать на мировое признание вне зависимости от того, кем эта работа была сделана – его непосредственным учеником или талантливым «пришельцем».
Добавьте к этому умение в необходимых случаях проявлять твердость и жесткость; стремление быть как можно ближе к коллективу и выносить на обсуждение ученого совета и различных коллоквиумов важнейшие вопросы институтской жизни.
О твердости и смелости, проявленной Энгельгардтом в нелегкий период организации и становления института, я уже упоминал. Однако значительные трудности возникли у него и спустя много лет, незадолго до кончины, когда он счел необходимым отказаться, как он выразился, от «услуг» своих заместителей по научной работе и на некоторое время оставался без помощников. Вспоминается такой эпизод.
Вскоре после принятия Энгельгардтом этого драматического решения институту понадобилось направить для включения в повестку дня престижной международной конференции Европейской ассоциации биохимических обществ 450 официальных документов, под которыми должна была стоять подпись ответственного лица, имевшего необходимое разрешение («допуск»). Такими правами обладал в этот момент только он, директор. И вот в течение нескольких дней Владимир Александрович подписывал эти документы своей больной рукой. Через каждые 10–15 подписей он делал короткий перерыв, чтобы дать отдых руке, и продолжал работу.
Поражала высочайшая образованность и начитанность Энгельгардта. Помню, как однажды, обеспокоенный какой-то казавшейся мне очень неприятной административной проблемой, я буквально вбежал в кабинет Владимира Александровича и застал его сидящим в кресле у окна за своей пишущей машинкой, которую он любил называть дактилопринтом. Взглянув на меня, он поднял руку: «Подождите, голубчик, я перевожу Бальмонта на английский язык». Ошеломленный, я тихо отошел в сторону. За несколько минут последовавшей паузы я еще раз обдумал сложившуюся ситуацию и нашел реальный выход из неприятного положения. Дополненный и улучшенный директором, он был принят к действию.
Великолепное знание Энгельгардтом иностранных языков проявилось во время одного, по существу, малозначительного эпизода из жизни ИМБ. К нам пришла какая-то малопонятная, но, по-видимому, весьма представительная делегация международных профсоюзных организаций. Важность этого события была такова, что принимать гостей решил сам директор, рассказавший о различных сторонах жизни института.
Делегация оказалась многонациональной и соответственно разноязычной. Владимира Александровича это нисколько не смутило. В течение почти двух часов он вел рассказ на четырех языках – русском, английском, немецком и французском – переходя с одного языка на другой каждые 5–6 минут. При этом он ни разу не забыл избранной им последовательности использования конкретного языка и продолжал рассказ точно с того момента, когда он завершал выбранный отрезок повествования. Привести в себя ошеломленных слушателей смог лишь традиционный летний напиток – русский квас.
Владимир Александрович проявлял неизменный интерес к иностранной научной литературе. Он систематически следил за журнальными новинками. Нередко сотрудники института получали от него копии статей из ведущих иностранных журналов, которые, по его мнению, могли быть им интересны.
Директорские будни
Принципиальность и твердость сочетались у него с чрезвычайной щепетильностью даже в мелочах. Вспоминается один эпизод, относящийся к позднему периоду директорской деятельности Энгельгардта, когда я исполнял обязанности его заместителя. По нормам того времени сотрудникам административного аппарата, хотя бы формально справлявшимся со своими обязанностями, полагалась одна премия в год в размерах месячного оклада.
Один из таких сотрудников, в принципе очень милый и культурный человек, проявил неожиданную шустрость и, воспользовавшись непорядками в «замдирекции» (как тогда мы иногда говорили), подал Владимиру Александровичу просьбу о премировании, хотя одну премию в этом году он уже получил. Ничего не подозревавший Энгельгардт, естественно, подписал представление на премию, каковая и была выплачена в установленном порядке.
 |
| Пригласительный билет на собрание представителей рода Энгельгардтов. Фото из архива автора |
Через некоторое время об этом узнала старший экономист института, весьма энергичная дама, гордившаяся своей финансовой супербдительностью. Не поставив никого в известность, она вбежала к Энгельгардту и – точно не знаю какими словами – обвинила его в некомпетентности или каких-то других грехах. Подробности их разговора мне не известны, но пару дней спустя меня позвал Владимир Александрович и, рассказав о своей «провинности» и смущенно вынув из кармана помянутую сумму, попросил внести ее в кассу для возмещения причиненного им ущерба. Денег я у него не взял, выразив надежду, что все обойдется. Так это и произошло, страсть к самоутверждению финансового стража оказалась удовлетворенной, и дело кануло в Лету. А реально провинившееся лицо даже не узнало о неприятности, которую пришлось пережить из-за него Владимиру Александровичу.
Энгельгардт проявлял постоянный интерес к культурной жизни института. При малейшей возможности он старался не пропускать ни одного из мероприятий уже упоминавшегося клуба – кафе «Спираль», часто был инициатором приглашения туда интересных гостей. С неизменным вниманием он относился и к приобретшим всемосковскую известность институтским капустникам и очень любил смотреть на себя как на героя развивавшихся на сцене событий. Бывало, что он с огорчением говорил: «Что-то меня давно не изображали в капустнике». Замечу, кстати, что Энгельгардт очень ценил разнообразные шаржи на себя.
Перед глазами стоит сцена из одного капустника, изображавшая заседание ученого совета. Председательствующий (в резерве у нас было несколько великолепных исполнителей роли Энгельгардта) сказал, что он собрал научный конклав для того, чтобы обсудить главные направления развития института на ближайшие годы. Он обозначил их как «левое» и «правое» и попросил всех присутствующих высказаться по этому поводу.
Достаточно хорошо узнаваемые члены совета, в меру их эрудиции и с присущими им особенностями говора и характера, решительно высказались в пользу «левого» направления. Среди них был и автор этих строк. Задав несколько уточняющих вопросов, председатель благосклонно покивал головой и затем, встав, медленным и спокойным голосом, очень похожим на энгельгардтовский, сказал, что он весьма благодарен всем выступавшим за убедительные и смелые предложения и что, обдумав приведенные аргументы «за» и «против», он пришел к выводу о необходимости движения института по «правому» направлению. И попросил оценить его предложение путем голосования. С замиранием сердца следил зал за тем, как все члены совета с той или иной быстротой подняли свои руки. Через разразившийся хохот зала с трудом пробились заключительные слова председателя: «Итак, единогласно. Переходим к следующему вопросу».
Следует, впрочем, отметить, что, несмотря на свой почти непререкаемый авторитет, Владимир Александрович очень считался с мнением своих коллег. Однажды он даже решительно заявил, что не станет по данному конкретному поводу ссориться со своим ученым советом.
* * *
В течение моей долгой жизни мне выпала возможность и счастье встречаться со многими незаурядными людьми, в отношении некоторых из них я не побоюсь использовать термин «выдающиеся». Среди последних я должен назвать троих (расставляю их по алфавиту) – открывателя двойной спирали ДНК Джеймса Уотсона, творца политической «оттепели» Никиту Хрущева и академика Владимира Энгельгардта. Я считаю своей удачей то, что мне довелось посвятить Владимиру Александровичу эту статью.
