Евгений Стрелков  |
| Павел Флоренский в
физической лаборатории. Фото из книги «100 российских инженеров, изменивших наш образ жизни», М., 2014 |
В 1928 году на родину механика Кулибина приехал натурфилософ и богослов Павел Александрович Флоренский.
От Нижнего до Соловков
Приехал не по своей воле – был выслан из Москвы по надуманному обвинению в антисоветской деятельности.
В ссылке Флоренский рассчитывал устроиться на работу в Нижегородскую радиолабораторию, по поводу чего наверняка встречался с ее директором Михаилом Александровичем Бонч-Бруевичем. Подробности этих предполагаемых встреч неизвестны. Но известно, например, что один из сотрудников радиолаборатории, Георгий Александрович Остроумов, помог найти временное жилье Флоренскому в полуподвале на улице Мартыновской, дом 10 (первую ночь ссыльный отец Павел вынужден был провести на улице).
Известно также, что чуть позже в Нижний к сосланному Флоренскому приезжали жена и дети, сохранился даже план экскурсии для них, разработанный отцом Павлом: «…в Кремль, на стены… На пристань... На ярмарку пароходом и там по за ярмарку… Подняться на подъемнике… На пляж к Волге… Печерский монастырь… В деревню Высоково за вишнями…»
Менее чем через месяц благодаря вмешательству Екатерины Павловны Пешковой, первой жены Горького и одного из немногих тогдашних правозащитников, ссылку отцу Павлу отменили, он вернулся в Москву. Однако в 1933 году был арестован по «троице-посадскому делу» и сослан – вначале на Дальний Восток, а потом на Белое море, в Соловецкий лагерь особого назначения. В 1937-м в числе многих других узников Соловецкого лагеря Павел Флоренский был расстрелян под Ленинградом.
Все это позже, а тогда в Нижний Новгород Флоренский ехал, следует думать, с рабочим настроем. Ему было что предложить для радиолаборатории. И нижегородец Кулибин упомянут нами не случайно. Знаменитый механик «времен очаковских и покоренья Крыма» начинал с часовых механизмов, а на вершине своей карьеры проектировал самобеглые коляски, прожектора и водоходные машины.
Интегратор Брокка и радиоконцерты
Павел Флоренский в конце 1920-х годов был также увлечен механизмами, точнее применением физических (и отчасти биологических) приборов к обосновании математики, к интуитивному ее постижению.
В статье «Физика на службе математики» 1932 года Флоренский приводит целый список аналоговых вычислителей (как мы сейчас бы их назвали) – от алгебраических весов Лалангка (1840), способных находить действительные корни алгебраических уравнений, до электроинтегратора Брокка (1920). «Прибор Брокка, – пишет Флоренский, – состоит из твердой непроводящей пластинки, обрезанной с трех сторон прямолинейно, а с четвертой по контуру интегрируемой функции. Пластинка обматывается тонкой изолированной проволокой, концы которой подсоединяются к источнику постоянного электрического напряжения. Измеряя разность потенциалов между различными точками навитой проволоки, мы получим величину, пропорциональную значению интеграла…»
Флоренский предложил усовершенствованный интегратор Брокка, который, по словам современного исследователя А.Н. Боголюбова, «был пригоден для интегрирования любой функции, заданной аналитически, кривой линией или таблично». Надо думать, такое устройство вполне могли бы смастерить механики радиолаборатории, и оно вполне пригодилось бы при расчетах усилителей для радиостанции «Малый Коминтерн».
Но не только этим мог быть полезен Флоренский сотрудникам Бонч-Бруевича. Как известно, Нижегородская радиолаборатория активно занималась педагогикой и просвещением. Сотрудники НРЛ читали публичные лекции, выступали по радио. Дело даже дошло до радиоконцертов, во время которых «исполнялась русская и заграничная музыка, декламировались стихи».
Но главным для НРЛ было просвещение публики в физике, химии, технике – как, скажем, радиолюбителю самому намотать катушку индуктивности или как смастерить репродуктор из высушенного бычьего пузыря. Интересы сотрудников НРЛ простирались от высоконаучного изучения свечения кристаллов до утилитарного размещения детекторных приемников в портсигарах и мыльницах. Все в полном соответствии с представлением Флоренского о том, что «научное описание подобно морскому валу: по нему бегут волны, возбужденные проходящим пароходом, поверхность их изборождена колебаниями от плавников большой рыбы, а там друг по другу, – все меньшие и меньшие зыби, включительно до мельчайшей, может быть микроскопической ряби».
Эксцентрик от естествознания
Возможно, чего и не хватало в научно-техническом просветительстве НРЛ, так это как раз размышлений о месте науки в культуре, в той пневматосфере – сфере духа, – о которой писал в свое время Флоренский Вернадскому: «Метод науки – просеивать житейское мировоззрение и, оставляя лишь очень определенный подбор его обрывков, остальное объявлять за пределами своей области, а потому – и вне закона, по крайней мере своего закона, закона этой именно отдельной науки».
Павел Флоренский в своей работе «Диалектика» постоянно приводит диалоги Гете с Шиллером, Сократа с Евтифроном, а в «Иконостасе» просто устраивает диалог с самим собой. Очевидно, он нуждался в собеседниках и, может быть, рассчитывал найти таковых среди сотрудников лаборатории. Да и удивительные явления, изучаемые в НРЛ, тоже могли быть предметом философских разговоров. Ведь, как писал Флоренский, «удивление есть зерно философии». И, продолжая аналогию с зерном: «В зерне содержится все, что из него вырастет… Поцелуем вешнего луча – сжатая и бесцветная почка расправляется в свежую зелень и в пышные цветы. Так под пристальным взором внимания распускаются в уме, из невидного и невыразимого зачатка, мысли – богатые, полные».
Мечтатель, порицающий вслед за любимым Гете сухость науки: «Тощая и безжизненная, как сухая палка, торчит наука над текущими водами жизни, в горделивом самомнении торжествует над потоком. Но жизнь течет мимо нее и размывает ее опоры…» И пытающийся «поженить» науку с жизнью – в манифестах ли, в физических ли опытах… Восторженный слушатель «музыки небесных сфер», втиснутый в сталинский барак с его конвоирскими окриками: «Монархический заговор!» «Антисоветская пропаганда!», «Рассадник поповщины!»
Помнится, у Гете Фауст получил в управление целый остров, где занялся мироустройством. Флоренский получил не остров, а архипелаг, но это был архипелаг ГУЛАГ. Злая воля мотала его по окраинам архипелага – от дальневосточной границы до северной, беломорской. И везде он пытался обустроить окружающий мир. Обустроить знанием – и верой.
Живительные ночные проповеди отца Павла вспоминали многие узники ГУЛАГа. Дневные труды Павла Флоренского так же светлы и жизнеутверждающи. На Дальнем Востоке он изучал возможность строительства на вечной мерзлоте. На Беломорье разрабатывал технологию получения йода из водорослей. А до того, еще на свободе, печатал статьи об обратной перспективе и о применениях в технике диэлектриков, вычислял емкости при непараллельных обкладках конденсатора и градиенты на витках обмотки трансформатора.
Эксцентрик от естествознания, пытавшийся за счет неэвклидовой геометрии обосновать преимущество Птолемеевой геоцентрической модели космоса, а «мнимое риманово пространство» отождествить с Дантовыми адом и эмпиреем. Схоласт-релятивист, приспособивший Эйнштейнову теорию относительности к обоснованию «того света», пребывающего, как он утверждал, в пространстве сверхсветовых скоростей.
И в то же время – скрупулезный инженер, разрабатывающий аналоговые интеграторы и высоковольтные изоляторы, один из тех, кто внедрял ГОЭЛРО. Наконец, внимательный исследователь иконописи как коммуникационного поля, пожалуй, в чем-то предвосхитившего концепцию Маршалла Маклюэнна о технических медиа как продолжении вовне наших органов чувств: «Протестанская свобода – это покушение на насилие при помощи слов о свободе, напетых на валик граммофона».
Растить бескорыстную мысль
Его, Флоренского, анализ «конфессионных оснований» католической живописи, протестантской гравюры и православной иконописи чрезвычайно пристрастен, но столь же и увлекателен: «В то время как масляная живопись наиболее приспособлена передавать чувственную данность мира, а гравюра – его рассудочную схему, иконопись существует как наглядное явление метафизической сути». Тут с ним можно спорить, но нельзя не прислушаться: «Икона есть образ будущего века; она дает перескочить время и увидеть, хотя бы и колеблющиеся, образы – «как в гадании с зеркалом» – будущего века».
Как нельзя не заинтересоваться таким, к примеру, заявлением: «Протестантские философы… строят воздушные замки из ничего, чтобы закалить их в сталь и наложить оковами на всю живую плоть мира». А рядом с подобными громкими речами – тихие кропотливые занятия: учебные планы для студентов, заседание в редакции «Технической энциклопедии», составление родословной, богословские труды…
Василий Васильевич Розанов вспоминал в «Апокалипсисе нашего времени»: «Тогда, войдя к друзьям, бывшим у меня в гостях, Каптереву и Флоренскому, естественнику и священнику, я спросил их: «Господа, в гусенице, куколке и бабочке – которое же «я» их?..» Каптерев молчал. Флоренский же, подумав, сказал: «Конечно, бабочка есть энтелехия гусеницы и куколки».
Из письма с Соловков от 11–13 мая 1937 года Павла Александровича Флоренского супруге Анне Михайловне: «Наша водорослевая эпопея на днях кончается, чем буду заниматься далее – не знаю, м.б., лесом, т.е. хотелось применить в этой области математический анализ. Окончание работ по водорослям естественно: ведь в моей жизни всегда так – раз я овладел предметом, приходится бросать его по не зависящим от меня причинам и начинать новое дело, опять с фундаментов, чтобы проложить пути, по которым не мне ходить».
Пожелание дочери Ольге, а по сути – кредо отца Павла – из того же майского письма, как оказалось, предсмертного: «Иметь ясное, прозрачное настроение, целостное восприятие мира и растить бескорыстную мысль…»
Нижний Новгород
Дарья Гармоненко