Евгений Стрелков
М.В. Нестеров. Портрет академика И.П. Павлова. 1935.
В Санкт-Петербурге, на Каменноостровском проспекте, во дворах среди других строений Института экспериментальной медицины, расположена Башня молчания. Башня была спроектирована в 1913 году физиологом Иваном Петровичем Павловым для опытов по исследованию рефлексов мозга. Достроена башня к 1917 году при участии попечителя института принца Александра Петровича Ольденбургского и на средства благотворительного Леденцовского общества.
Компактное, не очень большое сооружение. Но стоит взглянуть на поэтажные планы – четыре полукруглые камеры попарно на дне двух кирпичных полуцилиндров – и еще четыре такие же этажом выше. Стоит оказаться внутри – винтовые лестницы, гулкие своды, толстые стены. Бастион науки. Мощь и суровость чистого познания. Келья Святого Иеронима. Кабинет доктора Фаустуса.
И совсем другой образ – в возведенном уже в 1930-х годах тем же Павловым за городом, в Колтушах, научном полигоне. Помимо лабораторных корпусов и жилья для сотрудников – газоны и пруд, молочная ферма и виварий. Не иначе как Павловым, уже зрелым и признанным ученым, закладывается тут райский сад.
Только вместо совместного музицирования на арфах предполагались, скажем, групповые велосипедные прогулки. Будьте как дети, говорил Христос, и Павлов с учениками как дети – гребут на лодках, играют в городки, плещутся в озере, пьют молоко…
Детский сад… Райский сад… Среди сталинской совдепии – показная детская радость. Агностик Павлов регулярно посещает церковь. Это, пожалуй, уже недетская шалость. И регулярно пишет в Совнарком, уж совсем не по-детски, – словно апостол, порицая и выговаривая, предрекая и грозя. Трудно представить, с какими чувствами читали сановные большевики хотя бы вот эти строки, обращенные к ним: «Вы напрасно верите в мировую революцию. Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. До Вашей революции фашизма не было. Все остальные правительства вовсе не желают видеть у себя то, что было и есть у нас, и, конечно, вовремя догадываются применить для предупреждения этого то, чем пользовались Вы, – террор и насилие…»
Регулярно Павлов – на выделенном правительством автомобиле – перемещается из Колтушей в Ленинград и обратно. Из Парадиза – в Башню молчания. Что-то есть в этом кружении общее со странствиями миссионеров-апостолов. Время собирать камни – и время разбрасывать: лекции Павлова в Военно-медицинской академии и в университете, опыты, семинары, статьи, строительство вольеров, лабораторий, ферм.
А в Башне молчания он – словно капитан Немо в «Наутилусе», разочарованный в современности («Мы живем в обществе, где государство – все, а человек – ничто, а такое общество не имеет будущего, несмотря ни на какие Волховстрои и Днепрогэсы») и все-таки устремленный в будущее. Строитель и визионер. Два кирпичных цилиндра Башни молчания – словно полушария мозга, исполненные в огромной глиняной модели. Внутренний Голем. Оголовки керамических труб – как отверстия переговорных устройств батискафа, погруженного в глубоководное молчание. Двойные камеры, двойные двери, резиновые уплотнения, специальный перископ для наблюдения за собаками.
Так и видишь седобородого мудреца, медленно бродящего по коридорам между башнями, поднимающегося винтовыми лестницами к чердаку, чтобы через одно из узких окон окинуть взглядом свой замок. Фонтан-поилка для собак рядом с их конурами – он же памятник собаке со скульптурой наверху, с собачьими масками – разных пород – вокруг постамента, с барельефами – иллюстрациями опытов. Поодаль памятники людям – Декарту, Менделю, Дарвину…
 |
| Кимограф и схема его применения
в опытах Павлова по изучению движения стенки желудка. Иллюстрация из архива автора |
Павлов смотрит в окно, ни один звук не доносится снаружи – все правильно, Башня молчания и строилась так, чтобы трамвайные звонки не мешали опытам по условным рефлексам. Еще только закладываются основы этой науки, еще только оформляется она как отрасль современного естествознания – с собственными языком, экспериментальными методиками и подходами. Пока нет почти ничего, отличного от машин и инструментов Декарта и Спинозы. В распоряжении исследователя лишь примитивный кимограф, где на вращающемся цилиндре перо вычерчивает красными чернилами очередную линию жизни.
Это потом появятся осциллографы и электронные микроскопы, магниторезонансные томографы и миниатюрные мультиэлектродные матрицы, снимающие электрический потенциал почти с каждого соседнего нейрона в нейронной сети. Это потом (уже в наши дни) ученые вплотную подойдут к созданию искусственного мозга – следуя завету Павлова: «В сущности интересует нас в жизни только одно – наше психическое содержание, однако механизм его был и есть окутан для нас глубоким мраком. Все ресурсы человека – искусства, религия, литература, философия и исторические науки – все это соединяется, чтобы бросить луч света в этот мрак, но человек располагает еще одним могущественным ресурсом – естественно-научным изучением с его строго объективными методами».
А пока – лишь скальпель, колокольчик, метроном да огромная линейка, измеряющая длину столбика собачьей слюны в горизонтальном стеклянном капилляре. Да собственный мозг…
Звук не проникает в эти каменные полости снаружи – но звук рождается внутри. В одной из комнат сохранились клавикорды – этот инструмент, так же как колокольчики и электрические звонки, использовался Павловым в опытах по изучению рефлексов. Звоним в звонок в момент кормления собаки – а потом звоним уже без кормления, а слюна все-таки выделяется – ведь собака слышит звон и рассчитывает на пищу. Уже школьная классика.
Любопытно, что сейчас в Башне молчания ученики учеников Павлова тоже экспериментируют со звуком. Это совсем другой, в чем-то обратный звук. Пациент, страдающий неврозом, надевает шлем с электродами, а сигналы от четырех электродов, смешиваясь, превращаются в звук. Пациент слышит звук – и неявно начинает им управлять. Мозг по не до конца понятным пока законам стремится убрать из звучания неприятные ноты. Мозг бессознательно гармонизирует звук – а значит, и самого себя. Повторяя эти процедуры, исследователи добиваются реального улучшения состояния пациента. Называется все это – акустическая биологическая обратная связь. Научный термин.
Но слова «обратная связь» можно прочитать и в другом, более отвлеченном от науки смысле. Как связь, обращенная от нас к Павлову. Или, например, к его современнику Велимиру Хлебникову, писавшему другу-футуристу: «Деловое предложение: записывай дни и часы чувств, как если бы они двигались как звезды… Именно углы, повороты, точки вершин. А я построю уравнения!»
Уравнения чувств все еще не построены, хотя свершения науки на этом пути поистине грандиозны. На наших глазах возводятся многоэтажные компьютерные аналоги мозга, строятся сложнейшие модели, где предполагается сымитировать вклад каждого из ста миллиардов нейронов нашего мозга.
Зная об этих титанических усилиях и циклопических задачах, вспоминаешь и Павлова, стоящего в самом начале науки о мозге. Стоящего в Башне молчания в искусственной тишине, чреватой новой грандиозной музыкой сфер.
«Разве не касается нас самих дуновение воздуха, который овевал наших предшественников? Разве не отзывается в голосах, к которым мы склоняем наше ухо, эхо голосов, ныне умолкших?.. А если это так, то между нашим поколением и поколением прошлого существует тайный уговор», – писал по схожему поводу другой описатель будущего Вальтер Беньямин.
А один из обэриутов, друг Хармса и почитатель Хлебникова, младший современник Павлова, поэт и философ Леонид Липавский написал в 1934 году, за год до того, когда на международном конгрессе Павлова чествовали как «старейшину физиологов мира»:
«…человек плывет на звуках, как лодка на море, чем сильнее становится волнение и больше качает, тем ему веселее. Он проделывает все более сложные движения… Он узнает существование моря…»
