Числовод мысли – Велимир Хлебников

Велимир Хлебников: «Так Радио скует непрерывные звенья мировой души и сольет человечество». Б.Е. Владимирский «Пионеры слушают радио». 1924. Музей современной истории России

«Пусть на могильной плите прочтут: он боролся с видом и сорвал с себя его тягу. Он не видел различия между человеческим видом и животными видами…». Хлебниковская фраза звучит актуально, ведь совсем недавно биологи постановили, что нет принципиальных различий между человеком и животным, все дело лишь в степени. У животных есть память, есть мышление, есть язык. Дельфины получают имена при рождении, киты поют друг другу любовные серенады, вороны с удовольствием шутят, а обезьяны и слоны узнают себя в зеркале. Но больше, чем о животных видах, Велимир Хлебников грезил о «благородном коме человеческой ткани, заключенном в известковую коробку черепа».

«Узор точек, когда ты заполнишь белеющие пространства, когда населишь пустующие пустыри» – очевидно, это о клеточной памяти. И сказано это тогда, в 1904 году, когда не было еще до конца понятно, что такое нейрон. Когда великий Рамон-и-Кахаль, как заправский алхимик, только-только пометил серебром миниатюрный кустик нейрона и зарисовал его, глядя в окуляр микроскопа. Сейчас мы знаем: память так и возникает – узором активных точек-нейронов в огромной нейрональной сети, и эту фразу Хлебникова мы уже понимаем.

А вот другую фразу, пожалуй, еще нет: «Есть некоторые величины, независимые переменные, с изменением которых ощущения разных рядов – например, слуховые и зрительные или обонятельные – переходят одно в другое». Мы только ищем сейчас эти переменные «в известковой коробке черепа», хотя есть уже первые подтверждения существования описанных Хлебниковым «некоторых величин», позволяющих трансформировать одно в другое разные сенсорные отклики.

Или вот Хлебников пишет о том, что сейчас так активно обсуждается: «Те же ощущения, которые наименее связаны с вопросами существования, те протекают с быстротой, не позволяющей останавливаться на них сознанию». Именно об этом говорят нейрофизиологи, когда утверждают, что почти все решения мозг принимает, не обращаясь к сознанию, ибо не хватит никакого времени на такие обращения, ведь каждый синапс (межнейронный контакт) обрабатывает сигнал одну миллисекунду, а синапсов этих – легион. Или то же самое, но словами поэта: «Мы улавливаем спицы колеса лишь тогда, когда скорость его кручения становится менее некоторого предела».

Кручение и колесо в этой хлебниковской метафоре тоже к месту. Почти общепринято сейчас, что наши потенциальные решения уже существуют в виде некоторых нейронных циклов в мозгу. Они лишь ждут внешнего сигнала, чтобы мгновенно реализовать уже записанную молекулярным кодом программу наших совершенно бессознательных действий.

Конечно, язык Хлебникова туманен, смыслы нужно вылавливать из текста. Но так точнее его предвидения – лишенные подпорок конкретики они свободны, поэтому так глубоки. И «потенциальны», как сказал бы физик. И «многомерны», как добавил бы математик. И «полисущностны», как могли бы выразиться философ и биолог.

Он был ими всеми сразу – математиком (изучал геометрию Лобачевского), физиком (цитировал Эйнштейна), биологом (еще в студенчестве опубликовал статью о кукушке), философом и, конечно, поэтом: «Мечты его были вдохновенные, когда он сравнивал землю со степным зверьком, перебегающим от кустика к кустику».

Хлебников пишет о чувстве «протяженного многообразия, все точки которого, кроме близких к первой и последней, будут относиться к области неведомых ощущений, они будут как бы из другого мира». Порой кажется, что и сам он из другого мира, где «синий цвет василька… превращается в звук кукования кукушки», где цветы шепчут: «Это он! – склоняя головку», когда он проходит по саду. И если мы тут согласимся с Хлебниковым, то придется, наверное, согласиться и с его печалью, что человечество «все еще зелень, трава, но не цвет на таинственном стебле» (1908).

В «Опыте построения одного естественно-научного понятия» Хлебников составил таблицу «шести возможных случаев отношений, испытываемых одной жизнью от сосуществования ей другой жизни». И непонятно, кому он тут больше предшествует – биологу Конраду Лоренцу или кибернетику Норберту Винеру. 

Хлебников заворожен природой и поражен человечеству: увы, «людскому порядку не присуща эта точность, достойная глаз Лобачевского». Но он не оставляет попытки «прочесть письмена, вырезанные судьбой на свитке человеческих дел».

Тут он был грандиозен и разнообразен. Он увязал размер городов с расстояниями между ними, обнаружив геометрические квадраты на плоскости этих соотношений и в перпендикулярной к ней истории. «Он нашел истинную классификацию наук, он связал время с пространством, он создал геометрию чисел».

«Я хотел издали, как гряду облаков, как дальний хребет, увидеть весь человеческий род и узнать, свойственны ли волнам его жизни мера, порядок и стройность», – признавался Хлебников.

Чем только он не увлекался! Предложил построить железную дорогу вдоль Волги – так же как в Североамериканских Штатах построена дорога вдоль моря. «Теперь же, чтобы попасть в Саратов или Казань, нижегородец должен приехать в Москву». Увы, и теперь почти по-прежнему. Он проектировал города: «Слитные улицы так же трудно смотрятся, как трудно читаются слова без промежутков и выговариваются слова без ударений… нужна разорванная улица с ударением в высоте зданий, этим колебанием в дыхании камня». Это 1915 год – задолго до Леонидова и Корбюзье.

Он планировал модульное жилье из перемещаемых поездами и пароходами и вновь соединяемых стеклянных ящиков-комнат. Чтобы «похожий на кости без мышц, чернея пустотой ячеек для вставных стеклянных ящиков, ставших деньгами объема, в каждом городе стоял наполовину заполненный железный остов, ожидавший стеклянных жителей». Если добавить, что при этом «в воздухе паутина путей, туча молний, то погасающих, то зажигающихся вновь, переносящихся с одного конца здания на другой… Из этой точки земного шара ежесуточно, похожие на весенний пролет птиц, разносятся стаи вестей из жизни духа» – чем не глобальная деревня, которую в 60-е годы прошлого века предсказал канадский социолог Маршалл Маклюэн, описанная языком поэзии!

Вот еще из хлебниковских откровений. «На громадных теневых книгах деревень Радио отпечатало сегодня повесть любимого писателя, статью о дробных степенях пространства, описание полетов и новости соседних стран»; «Мусоргский будущего дает всенародный вечер своего творчества, опираясь на приборы Радио в пространном помещении от Владивостока до Балтики, под голубыми стенами неба». Хлебников даже предвосхищает телевидение: «Выставка перенесена световыми ударами и повторена в тысячи зеркал по всем станам Радио. Если раньше Радио было мировым слухом, теперь оно глаза, для которых нет расстояния». И Интернет: «Так Радио скует непрерывные звенья мировой души и сольет человечество».

Сверхзадача Хлебникова: «увидеть чистыми глазами весь опыт в кругозоре человеческого разума». «Чистые законы времени учат, что все относительно. Они делают нравы менее кровожадными… Открытая перед наукой о времени дорога – изучение количественных законов нового открытого мира, постройка уравнений и изучение их» – это последние строки из последнего манифеста великого будетлянина, написанные в 1922 году. Много раньше, в 1914 году он записал: «Заботясь о смягчении нравов, я много не успел сделать».