Инар Мочалов
Полвека назад казалось, что с ядерными авариями человек сможет справляться, как с поломкой водопровода. Увы...
А. Соколов. Рисунок из книги Вл. Савченко
«Черные звезды», М., 1960
Всматриваясь в радий
Владимир Иванович, в частности, писал (выделено везде им): «Наблюдения Эрстеда, Ампера, Ленца положили начало учению об электромагнетизме, невыразимо сильно увеличившими силы человека и в будущем обещающими совершенно изменить строй его жизни. Все это исходило из наблюдений над особыми свойствами магнитного железняка <…>. И у меня является вопрос: нет ли подобных свойств у других минералов, <…> и если есть, то не откроет ли это нам целый ряд новых сил, не даст ли нам возможности новых приложений, не удесятерит ли силы людей? <…>. Землю, которую рассматривают как магнит, едва ли можно так рассматривать: в ней видны какие-то неясные, но вполне, вполне ощутимые особые свойства; если так, то не располагаются ли относительно нее правильным образом, но не так, как железо или магнитный железняк, другие тела. И если они располагаются, не даст ли это нам возможности открыть в них новые свойства, целые новые, скрытые от человека силы? <…>. Нельзя ли вызвать неведомые, страшные силы в разных телах <…>».
В приведенном отрывке обращает внимание на себя по меньшей мере следующее. По мнению Вернадского, таящиеся в природе неведомые еще силы, во-первых, необходимо не только «открыть», но их можно и нужно также «вызвать», то есть практически извлечь из природы. Во-вторых, силы эти способны не только «удесятерять» мощь человека, расширять «возможности новых приложений», но и реально выступить перед людьми в отталкивающем, пугающем обличье – как силы «страшные».
Конечно, все это не может быть прямо отнесено к открытой почти 10 лет спустя внутриатомной энергии. Удивляет, однако, не то, чего не было – и не могло быть – сказано, а другое – то, что сказано было, пожалуй, даже чересчур много. В личной биографии Вернадского это также сыграло немаловажную роль: к восприятию новых эпохальных открытий он оказался психологически еще со времен молодости вполне подготовленным.
В 1896-м и последующие годы трудами главным образом Анри Беккереля, супругов Пьера и Марии Кюри, Эрнста Резерфорда и других исследователей были заложены основы учения о радиоактивности. Процесс этот изучен к настоящему времени достаточно подробно.
В течение всего этого периода Вернадский внимательно следил за исследованиями явлений радиоактивности французскими и другими зарубежными учеными, встречался с некоторыми из них во время своих регулярных поездок за границу. Это находит отражение в его научных трудах, дневниках, письмах, записных книжках, отдельных заметках. В полной мере оценить все значение выдающихся достижений в этой области ему помогает то, что к ним он подходит не только как естествоиспытатель – современник своих зарубежных коллег, но также и как уже вполне сформировавшийся историк науки, оценивающий полученные результаты как в исторической ретроспективе, так и – что не менее, если не более важно – в относительно отдаленной перспективе.
Наряду с Беккерелем и Мари Кюри, у истоков новейшей научной революции, подчеркивал Вернадский, стоял Пьер Кюри. «Он здесь является одним из основателей нашего понимания этого основного явления природы, первым, высказавшим основное понимание общего значения явлений радиоактивности… Кюри унес с собой новые большие достижения, о которых мы сейчас можем только догадываться», – отмечал Вернадский в 1938 году в работе «Научная мысль как планетное явление».
В 1905 году, заканчивая свою нобелевскую речь, Пьер Кюри говорил: «Легко понять, что в преступных руках радий может представить серьезную опасность, и встает вопрос: выиграет ли человечество от познания тайн природы, достаточно ли оно созрело, чтобы ими пользоваться, или это познание обратится ему во вред? Пример открытий Нобеля показателен в этом отношении: мощные взрывчатые вещества позволили человеку выполнять замечательные работы, но они стали ужасным разрушительным средством в руках великих преступников, толкающих народы к войне. Я отношусь к числу тех, кто думает вместе с Нобелем, что человечество извлечет больше пользы, чем вреда, из новых открытий». Говоря словами Вернадского, в радий Пьер Кюри, как и многие другие ученые того времени, всматривался одновременно «с надеждой и опасением».
«Из учения о радиоактивности, – отмечал советский физик, лауреат Нобелевской премии Илья Михайлович Франк, – возникла ядерная физика, поставившая перед человечеством сложные проблемы. Она открыла дорогу к овладению ядерной энергией, но она же сделала возможной и атомную бомбу. Пьер Кюри не мог, разумеется, этого предвидеть, хотя с удивительной прозорливостью понимал, что таинственные силы, скрытые в радии, могут стать опасными в «преступных руках»… В сущности, этими словами в конце нобелевской речи Пьер Кюри впервые поставил вопрос об ответственности ученого».
Свободная научная мысль
В этом историческом контексте продолжить «линию Пьера Кюри» довелось Вернадскому… 11 февраля 1922 года в предисловии к своим классическим «Очеркам и речам» (к обоим – первому и второму – выпускам) Владимир Иванович писал: «Мы подходим к великому перевороту в жизни человечества, с которым не могут сравняться все им раньше пережитые.
Недалеко время, когда человек получит в свои руки атомную энергию, такой источник силы, который даст ему возможность строить свою жизнь, как он захочет. Это может случиться в ближайшие годы, может случиться через столетие. Но ясно, что это должно быть.
Сумеет ли человек воспользоваться этой силой, направить ее на добро, а не на самоуничтожение?
Дорос ли он до уменья использовать ту силу, которую неизбежно должна дать ему наука?
Ученые не должны закрывать глаза на возможные последствия их научной работы, научного прогресса. Они должны себя чувствовать ответственными за все последствия их открытий.
Они должны связать свою работу с лучшей организацией всего человечества.
Мысль и внимание должны быть направлены на эти вопросы. А нет ничего в мире сильнее свободной научной мысли!»
Нетрудно убедиться в существовании глубокой идейной преемственности между этим замечательным – «чеканным» – высказыванием Вернадского, с одной стороны, предупреждением Пьера Кюри, относящимся к 1905 году, а также последующими высказываниями и предупреждениями самого Вернадского (в особенности 1910 и 1915 годов) – с другой.
Вместе с тем в этом дискурсе обнаруживается ряд принципиально новых моментов, в совокупности позволяющих рассматривать его как весьма существенное продвижение вперед. Среди них необходимо отметить прежде всего следующие:
– опасность самоуничтожения человечества впервые в столь недвусмысленном, четком и явном виде связывается с разрушительным применением атомной энергии;
– подчеркивается неизбежность освоения человеком этой новой, невиданной по своей мощи силы, а значит, реальность и неизбежность возникновения самой этой опасности самоуничтожения;
– в максимально категорической форме провозглашается ответственность ученых за все последствия их научных открытий (в последних двух абзацах обращенное непосредственно к ученым слово «должны» с более или менее существенными смысловыми оттенками повторяется четырежды);
– также впервые эта ответственность ученых столь непосредственно соотносится с их участием в борьбе за социальный прогресс, лучшую организацию всего человечества;
– наконец, со всей силой подчеркивается огромная значимость поставленных вопросов, необходимость направить на них мысль и внимание научного сообщества.
Из сказанного становится понятным, почему именно это предупреждение об угрозе «ядерного омницида» по праву считается классическим. Само время если не «утяжелило», то «заморозило» его, и в наши дни оно звучит по-своему столь же актуально, как и без малого 100 лет тому назад. Но это уже вопрос, требующий отдельного обсуждения.
«Победа искусства и мысли над природой?»
 |
| Академик Вернадский: «Нельзя
ли вызвать неведомые, страшные силы в разных телах». Фото из книги «В.И. Вернадский и Комиссия по истории знаний», М., СПб., 2013 |
В этом году В.Г. Короленко в числе прочего работал также и над рассказом «Чужой мальчик». Рассказ не был завершен. Часть его так и осталась в виде «заготовок» и была опубликована вскоре после кончины автора. Смысловым стержнем рассказа является предчувствие надвигающейся на человечество планетарной эколого-биосферной катастрофы. Словами главного героя рассказа говорит скорее всего сам автор – Владимир Галактионович, делящийся своими тревогами того времени:
«Мир по временам представлялся ему громадным гноищем, на котором копошатся живые существа, пока их греет солнце и хватает места. <…> Другое представление рисовалось с удивительной ясностью: на гноище не хватит всем места… Чем казался мир греку или финикийцу? – Это была страна, начинавшаяся за геркулесовыми столбами, а за зелеными островами начиналась страна, полная тайны заманчивой и грозной.
А чем этот мир кажется нам? – Мы объезжаем его кругом, зевая и томясь скукой. Если прогресс пойдет с такой же быстротой, то лет через триста объехать кругом света будет так же легко, как финикиянину пройти кругом своего города. Люди заполнят тогда землю, подымутся в воздух, настроят городов на океанах. Исчезнет тайна, исчезнет девственная почва, исчезнут леса, исчезнут нивы, замененные дымными фабриками, исчезнут полярные пустыни, исчезнут пампасы, море будет опустошено и станет безжизненно, как и земля. В воздухе повиснут провода, затеняя землю, и заоблачные высоты станут доступны и наполнятся миазмами от необузданно плодящейся жизни, как теперь грязные переулки.
Победа ума, победа искусства и мысли над природой? – Да, победа, – но горе побеждающим. Они пожирают побежденного и потом пожрут друг друга. Где этому предел, где благодетельная рука, которая некогда, хотя бы в мечтах, направляла все к высшему благу?»
Несомненно, Владимир Галактионович был в курсе достижений атомистической теории начала ХХ века и, что также не исключено, знал не понаслышке о научных трудах в этой области своего младшего брата. Во всяком случае косвенно об этом говорит следующая запись в дневнике от 27 мая 1921 года: «Объявление решительной войны религиям со стороны коммунизма я считаю большой ошибкой. Во-первых, я считаю, что дело религий еще не покончено. Поверхностный материализм (а с таким только материализмом мы теперь имеем дело) уже теперь обнаруживает всю свою поверхностность. Мир, как сложенный из атомов-кирпичиков, со своими физическими свойствами определяющих мироздание, уже теперь, когда самый атом уходит в бесконечность, – открывает, в свою очередь, такую же бесконечность для пытливого человеческого ума, и мироздание опять превращается в тайну. Это, конечно, далеко не та мистическая религия, допускающая чудеса и волхвования, но все-таки это опять… бесконечность. Я когда-то, лет 15 назад, был очень занят этой тайной, и меня влекли в нее следующие соображения: наука разрушила представление об атоме-кирпичике и раскрывает все более учение об атоме-бесконечности. На этой почве жизнь опять предстоит в качестве бесконечных возможностей. Я думаю вернуться к этому предмету, но сейчас у меня другие работы. Я когда-то (давно!) развивал в этом направлении целую стройную теорию. Н.К. Михайловский, выслушав ее, сказал, что все это возможно, но его не интересует. Николай Федорович Анненский отнесся к моей теории с необыкновенной и притом враждебной страстностью. Он уже остановился на своем материализме и не хотел с него сдвинуться. Однажды я целый вечер развивал свою теорию в присутствии нескольких профессоров, и один из них, выслушав, сказал, что его она заинтересовала, и (на мой вопрос) ответил, что ничего абсурдного с научной точки зрения в ней не видит».
Познакомиться с февральским Предисловием 1922 года Вернадского к его «Очеркам и речам» Короленко уже не смог: в декабре 1921 года он ушел из жизни… Можно, однако, предположить, что к тревожным раздумьям Владимира Ивановича В.Г. Короленко отнесся бы сочувственно и с пониманием. Для такого предположения есть определенные основания.
«Теплота и – взрыв»
Несколько лет тому назад во время работы над архивом В.Г. Короленко на глаза мне попалась набросанная на отдельном листке заметка без названия и даты. Вот ее содержание:
«Инерция религиозного чувства. Замирающий размах. Если бы вера в делах продолжалась, – не было бы ни тоски, ни разлада, ни катастрофы. Но инерция истощается…
Влияние политических элементов теряется постепенно и, как при всякой остановке, – на остановившиеся части происходит давление инертной массы… Теплота и – взрыв.
Теперь мир подходит к такой мертвой точке… Инерция веры стихает… Водворяется предчувствие катастрофы» (Короленко В.Г. Заметка (без даты)// Отдел рукописей РГБ.Ф. 135/ I.К. 19. Ед. хр. 1189.).
Сопоставление этого наброска с другими рукописями Владимира Галактионовича дает основания предполагать, что относится он скорее всего ко времени после окончания революции 1905–1907 годов, смещенному к кануну Первой мировой войны. К этому времени, но уже с точной датировкой – 1908 год, относится замечательный (законченный!), пока еще, кажется, не публиковавшийся очерк. Замечателен, в частности, он тем, что Короленко на примере частного случая ответственность за происходящие в России гуманитарные катастрофы возлагает прежде всего на «сильную» верховную власть (Короленко В.Г. Сильная власть и катастрофы. 1908// Отдел рукописей РГБ.Ф. 135.К. 15. Ед. хр. 858.).
Предчувствие неотвратимо надвигающейся на человечество планетарной, экосоциальной по своей глубинной сущности катастрофы возникает у Короленко вскоре после возвращения в 1884 году из сибирской ссылки и последовавшего за ним личного знакомства с цивилизациями Старого и Нового Света, российской жизнью с ее безысходностью и нищетой, еврейскими погромами и прочими «прелестями».
И все-таки вера в то, что «человек создан для счастья, как птица для полета», надо думать, не оставляла В.Г. Короленко до последних дней.
