Дорожный саквояж доктора Гамеля

 
Надо сказать, что в том же 1839 году в Европе была изобретена фотография, и Гамель умудрился познакомиться и подружиться со всеми ее создателями – и с Тальботом в Лондоне, и с Дагером в Париже. И даже с Ньепсом, сыном того самого Ньепса, пионера светописи. Российский неофит порасспросил отцов-основателей, закупил требуемые химикаты, аппараты  и отправил все это с оказией на родину, став, таким образом, отцом отечественного фотодела…
Из моравских братьев 

 
Предки Иосифа Гамеля, гернгутеры, были убежденными миссионерами. При всей малочисленности братства миссии гернгутеров (или моравских братьев) располагались в Южной и в Северной Америке, в Африке и в Гренландии, в Закавказье и в Поволжье.
Иосиф Гамель, как и его деды и прадеды, стал миссионером, но миссионером новой веры – техницизма, назовем ее так. Гамель был одержим технологическими новациями, видел в них безусловную ценность. 

 
Иногда нынешние критики представляют Гамеля этаким предтечей промышленного шпионажа, но это не верно. Для российского «академика по классу технологии» не было ни эллина, ни иудея в его научно-техническом веровании. Однако то, что миссионерство свое он творил на родине, говорит о том, что Гамель хорошо понимал, как отстала Россия во всемирном индустриальном заплыве. Нам тогда было не подводный телеграф строить, а перестать ружья кирпичом чистить – помните завет лесковского Левши? 

 
Впрочем, Гамелю было чуждо «преклонение перед Западом». Ведь именно он отстаивал за границей приоритет русского изобретателя телеграфа Павла Шиллинга, утверждая, что код Шиллинга был и раньше, и лучше. С последним утверждением трудно не согласиться нам, питомцам цифровой эры: код Шиллинга был прогрессивнее, так как был «равномерным», то есть на каждый передаваемый символ приходилось равное число знаков кода, в отличие от «неравномерного» кода Морзе. Но, увы, в этом случае, как и во многих других, русскую смекалку победила американская сноровка. 

 
Коммуникатор 

 
Словно следуя логике Маршалла Маклюэна, воспевшего медиа веком позже, Гамель занимался самыми разнообразными коммуникаторами: литографской печатью, железнодорожным сообщением, газетным производством, школами, фотографией, электрическим телеграфом…
Напомним, что еще при жизни Гамеля, в 1858 году было начато строительство трансатлантического телеграфа, а к 1870 году была построена сверхдлинная телеграфная линия Лондон–Бомбей. Сам маршрут этого телеграфа – просто сказка из «Тысячи и одной ночи»: Магриб, Ливан, Персия… «Именно скорость электричества обнажила те силовые линии, которые тянутся из западной технологии в самые отдаленные уголки буша, саванны и пустыни», – напишет столетием позже социолог Маршалл Маклюэн. 

 
В 1851 году Гамель наблюдал за устройством телеграфа между Англией и Францией, а год спустя – между Шотландией и Ирландией. 

 
От связей между людьми интерес Гамеля переместился к связям между явлениями, в том числе и в живой природе. Сейчас кажется удивительным, что он, технарь, по заданию Российской академии наук так живо заинтересовался только привезенными в Лондон из Новой Зеландии скелетами вымерших гигантской птицы моа и другой птицы – знаменитого дронта, «птицы Додо». Гамель делает слепки с этих ископаемых костей и отсылает их в Петербург, в Горный музей. А сам в 1840–1841 годах изучает окаменелости рыб и растений в Северной Шотландии. Заметим, что примерно в эти же годы окаменелостями интересуется другой незадавшийся хирург – в 1836 году в Патагонии Чарльз Дарвин откапывает окаменевшего гигантского броненосца. 

 
Наперсток для Гамеля 

 
А уж если зашла речь о «птице Додо», то как не вспомнить Льюиса Кэрролла, избравшего образ ископаемой птицы для литературного автопортрета. 

 
Кстати, Кэрролл побывал в России (единственная его заграничная поездка), добрался в 1867 году до Волги в Нижнем Новгороде по проложенной в 1862 году железной дороге. Именно в 1862 году умер Иосиф Гамель, приложивший немало сил к устройству первой отечественной «чугунки» из Петербурга в Царское Село. 

 
Чарльз Дарвин к 1862 году стал всемирно знаменит благодаря опубликованному тремя годами раньше труду «Происхождению видов» (Гамель наверняка успел его пролистать). А Кэрролл стал знаменит после написания в 1864 году «Алисы в Стране чудес» (за три года до поездки в Россию). Гамель же особо знаменитым так и не стал. 

 
То ли катастрофа при восхождении на Монблан помешала (снежная лавина накрыла экспедицию, три проводника погибли), то ли общеизвестное российское равнодушие к искателям и изобретателям. Гамель раздал свои находки, как Алиса из кэрролловской сказки раздала призы-леденцы – разнообразным участникам традиционного российского «бега по кругу». Но свою награду, пусть это был бы даже простой наперсток, Гамель, конечно, заслужил, тут мудрый Додо прав. 

 
Вот неполный список его заслуг: организация первых промышленных ярмарок в Москве, исследование истории провинциальных мануфактурных производств, написание истории тульских заводов, спуски в водолазном колоколе, разведение на Кавказе отечественной кошинили и изготовление красителя, пропаганда взаимного обучения по методу ланкастерской школы.
Кстати, если на всемирной ярмарке в Париже Гамель лишь снаружи любовался обилием нового мира наук и ремесел, то в Лондоне в 1851 году он стал полноправным адептом только что возведенного храма техницизма – знаменитого Хрустального дворца в Кенсингтоне. Гамель представлял в оргкомитете той всемирной выставки Россию. Конечно, Россия выставлялась более чем скромно: не будем забывать, еще не отменено крепостное право и мотивации к прогрессу возникают разве что у самой власти, в очень урезанном виде  да у просветителей и энтузиастов типа Гамеля. 

 
Но уже четверть века спустя Россия была представлена на международной выставке в Париже 1878 года электрической «свечой Яблочкова». Новая система освещения произвела фурор – наверняка в этом достижении есть доля вклада Гамеля, неустанного пропагандиста электричества (самостоятельно построившего электрическую машину еще в студенчестве), приятеля Гемфри Деви – первого учителя великого Фарадея. 

 
Адепт науки и техники 

 
Но многое из задуманного Гамель реализовать не сумел. Словно хрестоматийный Левша, он надорвался в состязании с англичанами, правда, не в пьянстве, как у Лескова, а в техницизме. Хотя внешне все выглядело очень успешно. 

 
В 1853 году академик отправляется в Североамериканские штаты, где остается на три года. Он присутствует при первой попытке укладки трансатлантического кабеля, посещает Гарвардский университет и фабрики в Бостоне и Массачусетсе. Одна из американских газет тех лет писала: «На всех наших ярмарках, выставках скота, школьных экзаменах, открытиях школ, пробных поездках, спусках судов на воду, а также… больших и маленьких праздниках… лицо доктора Гамеля стало узнаваемым». 

 
И вот, вернувшись ненадолго в Россию, в 1862 году Гамель вновь отправился в Англию. На очередную всемирную выставку. Для неутомимого странника, адепта всемирной ложи науки и техники, патриота и космополита это путешествие оказалось последним.
Мы так и видим его стоящим на причале, на лондонском ветерке – казалось, на минуту, а оказалось, навсегда покинувшего пароходную каюту. 

 
В углу каюты на полу остался дорожный саквояж доктора Гамеля. В саквояже все вперемежку и одновременно в образцовой системе: окаменелости рыб и моллюсков – и гипсовый слепок с кости ископаемой птицы. Проявленные фотопластинки – и выписки из истории русско-британской дипломатии XVII века. Чертежи безопасной горняцкой лампы Дэви – схемы подводного телеграфа. Описания металлургических производств – списки товаров от подмосковных мануфактур. Реликвии новой, еще не окрепшей веры под названием «технический прогресс».    

Нижний Новгород