Случай с Академией

Хотелось бы ошибиться, но мы думаем, что по прошествии некоторого времени придется в очередной раз вспоминать бессмертное mot Черномырдина: «хотели, как лучше…». И у нас есть для этого основания, которыми мы и поделимся с читателями. 

Век управления 

В отличие от классических русских вопросов «кто виноват?» и «что делать?» мы обсудим другую комбинацию. Виновных пусть ищут депутаты Госдумы с прокуратурой, а нас вместе с вопросом «что делать?» интересует вопрос «как?», не случайно выпавший из нашего общественно-политического дискурса. Более того, мы уверены, что именно исторически сложившееся в России пренебрежение вторым вопросом как раз и стоит за упомянутой фразой ЧВС: «…а получилось, как всегда». 

Чтобы забить гвоздь до шляпки, добавим еще, что первый вопрос конституирует профессию политика: это он, политик, говорит, строить ли нам коммунизм или переходить к рынку, быть миру или войне, получать губернаторов по назначению сверху или выбирать их на свой страх и риск снизу. А вокруг вопроса «как?» в последние сто лет сложилась и автономизировалась родственная, но все же другая профессия: организация и управление. И мы согласны с одним из ее отцов-основателей Питером Друкером: «Возникновение менеджмента… стало центральным событием в истории общества ХХ столетия». Или, как сказал Б.З. Мильнер, ХХ век – это век управления, а не космоса и не атомной энергии. 

Складывалась эта профессия вообще-то на Западе, а мы ее в советские времена в упор не видели или, может быть, точнее, видели очень по-своему. «Нет в мире таких крепостей, которых не могли бы взять трудящиеся, большевики», – учил наших отцов и дедов доныне почитаемый многими «эффективный менеджер». Большевики давно надорвались за этим непосильным занятием и сгинули, но сталинская наука как минимум в отечественной практике их явно пережила.
По этому поводу давно пора было бы заметить, что ее смысл ровно противоположен смыслу управления, по крайней мере в нашей трактовке. Мало ли что надумают политики: если реализовывать их замыслы придется управленцам, то брать все крепости подряд они точно не будут – себе дороже. Хотя такая стратегия органически чужда советско-российской практике, заметим, что иногда можно и в обход пойти, отступить или вовсе изменить направление удара. Вот выработка способа действия в каждом случае и есть задача управления. 

Только в сочетании с управлением политика превращается в искусство возможного. Политику ведь главное – добиться стратегической цели (без нее нет и политики как таковой), а уж какими средствами – это управленцу виднее. Естественно, вокруг такой сложной, многосоставной и – можно, наверное, специально не объяснять – важнейшей в нашей жизни практики формируются обслуживающие ее политико-управленческие науки. Между прочим к тому времени, когда большевики подустали брать на своем пути все крепости подряд, в СССР началось движение мысли в этом направлении и подросли свои версии осмысления оргуправленческой практики. Одну из них мы и представляем. 

Закон о полете на Марс 

Попробуем взглянуть на события вокруг реформы РАН с учетом этих соображений. Сразу можно сказать, что начинать реформу с законопроекта (не говоря уж о законе) – значит ставить телегу впереди лошади. И второе: разрабатывать законопроект без участия представителей заинтересованных позиций – ничем не лучше. У нас теперь даже закон о полиции обсуждается всем миром (другой вопрос, как), а Академию решили перестроить, не спрашивая ученых. Точно как в сталинские времена (кое-кто тут и раскулачивание вспоминает, хотя, на наш взгляд, это только одна сторона дела). Если же следовать более современным способам, то за двумя нашими тезисами выстраивается целая система работ, которые следовало бы выполнить, приступая к реформе и до предложения любых законопроектов. 

Еще лет 20 назад видный российский экономист Яков Паппэ говорил, что надо различать «законы-фиксации» и «законы-проекты». Первые призваны закрепить сложившуюся практику, вторые – изменить и обновить ее. Понятно, что способы подготовки и проработки законов этих двух типов тоже различны: первые требуют обобщения опыта, рефлексии, тщательного юридического анализа. Непросто, но неизмеримо проще, чем во втором случае, когда речь идет, по существу, о реформировании той или иной сферы и/или системы деятельности, как в случае РАН. Здесь центр тяжести переносится с законодательной на организационно-управленческую работу, а диалектика вопросов «что?» и «как?» становится особенно наглядной. 

Как же действовать во втором случае? Здесь есть одна прописная истина, которую никак не может (или не хочет?) освоить и усвоить наше начальство. Она состоит в том, что задача реформирования любых систем деятельности, тем более таких масштабных и ответственных, как РАН, создает ситуации, много более сложные, чем проектирование самых ответственных инженерных сооружений или космических полетов. 

Никому не приходит в голову подготовить законопроект о полете на Марс, все понимают, что это дело требует основательной подготовки и проработки. Но вот издать с бухты-барахты законопроект о реформе РАН – это у нас в порядке вещей. Попробуем хотя бы обозначить тот круг работ, которые остаются при этом несделанными, обеспечивая тем самым бессмертие черномырдинскому mot. 

Замысел еще не мысль 

Для начала хорошо было бы понять, в чем суть претензий государства к Академии: ведь эти претензии и задают политическую линию, на заключительном отрезке которой по идее может появиться законопроект. Но при ближайшем рассмотрении эти претензии сами по себе оказываются спорными. Правительство считает затраты на Академию неэффективными, ученые (хотя и они не едины в этом вопросе) возражают… 

Нам сейчас не важно, кто прав: достаточно того, что у правительства есть претензии, вполне осмысленные и имеющие право на существование. Их достаточно, чтобы породить замысел реформы. Но ведь замысел потому так и называется, что это еще не мысль, а намерение, прикидка, наметка возможных действий, порожденная неудовлетворенностью сложившимся положением дел. 

То есть даже само принятие такого политического ориентира, как реформа, уже требует проверки и уточнения исходной позиции. Если современный политик заинтересован в эффективности той системы деятельности, которую он собирается перестраивать, если он хочет свести к минимуму неизбежные потери и непредсказуемые последствия намечаемой реформы, первое, что он сделает в такой ситуации, – вступит в коммуникацию со своими потенциальными оппонентами, начнет разбираться, насколько основательны его претензии, и уточнять их. 

Если же политик априори уверен в своей правоте и соответственно настроен взять очередную крепость, ему это совершенно не нужно, как, впрочем, и все последующее, о чем мы будем говорить. Нужно, напротив, ввязаться в бой, а за ценой мы, как известно, не постоим. В крайнем случае, потом поправим, как сделали, например, с достопамятной монетизацией льгот.
Заметим между прочим, что, с нашей точки зрения, претензии по части эффективности научных исследований надо предъявлять не столько Академии наук, сколько системам употребления научных знаний. Но это отдельная тема: сейчас речь не об этом. 

Итак, уточнение политических планов и намерений – только первый шаг в системе «деятельности над деятельностью», как квалифицируется в представляемой нами школе предмет политико-управленческой науки. Собственно, здесь к работе и подключаются оргуправленцы, функции которых могут по идее выполнять те же политики. (Им для этого, правда, пришлось бы научиться менять тип осуществляемой работы, а желающих учиться политиков мы пока не встречали.)
Контуры оргпроекта 

Так или иначе, дальше инициатива переходит к управленцам, специализирующимся на оргпроектировании, и первая их задача – спроектировать такую новую организацию деятельности, которая позволяла бы решать поставленные политиками задачи. В обсуждаемом законопроекте место такого оргпроекта занимают очень сомнительные предложения о слиянии трех академий, о создании Агентства по управлению имуществом Академии и т.п. Как и каким образом такие новации могут (и могут ли) повысить эффективность работы Академии наук – дело, прямо скажем, темное. Однако при всех условиях организационные предложения должны быть согласованы с теми, кого они касаются, а не навязаны им «сверху». Пресловутая «вертикаль власти» понадобится нам позже. 

Совершенно другая работа нужна для того, чтобы наметить пути движения реформируемой системы к новой форме существования, предполагаемой оргпроектом. Собственно говоря, это и есть программа реформирования, а «пути движения системы» здесь не более чем метафора. Потому что, во-первых, как правило, перестраивать в такой ситуации надо не только непосредственно реформируемую, но и объемлющие ее системы, в том числе системы выработки научной политики и употребления научных знаний. Во-вторых, речь идет не о движении системы как целого, а о дифференцированных подвижках и переменах в разных ее элементах, которые будут разнонаправленными, разноскоростными и т.п. В-третьих, оргпроект неизбежно будет меняться по мере подключения к разработке программы тех, кому придется ее выполнять. Надо ли говорить, что программу без их активнейшего участия просто невозможно ни разработать, ни реализовать?
Заключительные этапы всей этой непростой работы включают нормоконтроль – проверку подготовленных рекомендаций на соответствие культурным нормам и действующему законодательству и, наконец, исполнение проработанных и апробированных таким образом решений. Вот теперь в связи с осуществлением нормоконтроля может выявиться и необходимость в нормотворчестве – разработке и принятии соответствующего закона. Вслед за чем – и ни минутой раньше – может вступить в работу вертикаль власти. Ее задача в противоположность политике и управлению – обеспечить стабильное функционирование реформируемой системы и ее «окрестностей» в процессе перемен и неукоснительное исполнение во всей этой полифонии действующего законодательства. 

Что же именно у нас «как всегда»? 

Важное дополнение к сказанному дает ход обсуждения законопроекта. Странное дело: почему-то в идущих дискуссиях первую скрипку играют физики, математики и даже океанологи с биологами, но не слышно голосов ученых, по идее специализирующихся на упоминавшихся уже политико-управленческих науках, да и просто философии и методологии науки. Разумеется, голоса естественников должны звучать и быть услышанными, но нам кажется, что отмеченный феномен более показательный и важный симптом непорядка в сфере науки, чем наличие отраслевых академий или неоптимальное управление имуществом РАН. В данном случае требуются ведь не столько научно-исследовательские, сколько проектные компетенции, в большей мере присущие социально-гуманитарной мысли. 

Мы не столь наивны, чтобы ждать реакции на эту статью со стороны властей предержащих, но что думают ученые коллеги из Института философии РАН, Института системного анализа РАН, Института истории науки и техники РАН, Российского НИИ экономики, политики и права в научно-технической сфере, из Московской высшей школы социальных и экономических наук, Российской академии народного хозяйства и госслужбы и НИУ Высшая школа экономики (всех не перечислим), было бы интересно знать. 

Между прочим, здесь возникает много интересных исследовательских тем. Ну, хоть такая: что же именно происходит у нас «как всегда» и какие последствия возникают, когда политические решения не прорабатываются и не реализуются должным образом (например, так, как описано выше), а исполняются посредством системы «поручений» и «ручного управления» в рамках вертикали власти. Когда указам придается форма законов, вместо того чтобы заменить их законами, как писал в свое время Василий Ключевский. 

Все это невесело, и чтобы закончить все же на оптимистической ноте, мы предложили бы научно-фантастическую трактовку происходящего: внесенный правительством законопроект вовсе не наезд на Академию, а грамотная управленческая провокация. Провокация, которая, слава богу, наконец-то расшевелила спящую академическую общественность и тем самым подготовила ее участие в предстоящей разработке политических целей и управленческих инструментов развития российской науки.