Искусством против дерзости

Художник изобразил императора в 1812 году, наверное, еще до его похода на Россию.
Жак-Луи Давид. Император Наполеон в 1812 году

Лет десять назад мне довелось редактировать переведенную на русский язык иллюстрированную книжку французского автора «Военная форма». Там были представлены рода войск и соответствующее обмундирование армий всех времен, народов и наций – кроме, естественно, России. Автор вспомнил о ней только в связи с войной 1812 года. Правда, из видов военной формы названы только зипуны и тулупы русских партизан. А наших солдат времен Великой Отечественной французский художник нарядил в такую срамоту, что мне пришлось, вспомнив опыт школьной изостудии, самому взяться за карандаш и акварельные краски. Заодно дорисовал и русских воинов 1812 года – гусара и уральских казаков.

Миф о двух «генералах»

Но больше всего удивила одна картинка: зима, метель, люди у костра. И подписано: «Отступление русских войск в 1812 году». Хотя отступали наши только летом – до оставления Москвы после Бородина. А потом всю осень, почти до зимы, отступали войска Наполеона. Чтобы восстановить историческую правду, слово «русских» я заменил на «французских».

С приближением очередной круглой даты, связанной с Отечественной войной 1812 года, снова разгораются страсти в среде историков и журналистов. Объясняя поражение Наполеона, либерально мыслящие авторы стараются найти причины, вроде бы не имеющие отношения к военному искусству российских военачальников. Одна из недавних публикаций под характерным названием «Генерал Понос» начинается такими словами: «Оправдывая неудачи русской кампании 1812 года, Наполеон и его полководцы не раз ссылались на суровый климат: мол, в отступлении и огромных потерях Великой армии виноват «генерал Мороз». Однако есть документальные свидетельства того, что бравые завоеватели стали жертвой еще и другого «полководца»: их подкосил массовый понос».

Миф о «генерале Морозе» присутствует даже в фильме «Гусарская баллада», где подвиги корнета Азарова и поручика Ржевского совершаются в условиях суровой зимы. Но давайте полистаем серьезные источники – например, книги Е.В.Тарле, статьи героя Отечественной войны Д.В.Давыдова, мемуары военного врача, главного хирурга 10-го кавалерийского корпуса Ф.Мерсье (по изданию И.Руа «Французы в России. Воспоминания о кампании 1812 г. и о двух годах плена в России», СПб., 1912), наконец, сборник «Россия первой половины ХIХ в. глазами иностранцев» (Лениздат, 1991), где есть глава «Французы в России. 1812 год по воспоминаниям современников-иностранцев».

Прежде всего вспомним, что Лев Толстой в романе «Война и мир» называл французскую армию войском объединенной Европы. Это подтверждает в своей книге Франсуа Мерсье: «В самом деле из 500 000 солдат на долю французов самое большое приходилось две пятых этой цифры. Среди 300 000 иностранцев, входивших в состав армии, пожалуй, одни лишь поляки┘ принимали участие в этой войне с большим пылом и энтузиазмом, чем сами французы. Пруссаки с затаенной болью в сердце становились под знамена человека, который принес им столько зла┘ Австрийцы, в течение 20 лет перед тем воевавшие с Францией, теперь краснели от стыда, будучи вынужденными стать в ряды ее союзников, и громко роптали┘» Разумеется, при таком состоянии боевого духа и первые осенние заморозки покажутся сибирской стужей.

Вот как вспоминает о погодной обстановке перед отступлением французский офицер Иелин: «Император выехал из Москвы 19 октября┘ Когда я выехал из Москвы, в ней уже показались казаки. Погода была великолепная, было так тепло, что мы обедали при открытых окнах┘» Другой наполеоновский офицер удивляется, что осень в России такая же теплая, «как в Фонтенбло». А Денис Давыдов приводит цитату из мемуаров французского офицера Гурго: «До 25-го октября, то есть на обратном пути около Дорогобужа, погода была хорошая и стужа умереннее той, которую мы переносили во время кампании в Пруссии и в Польше в 1807 году и даже в Испании среди Кастильских гор, в течение зимней кампании 1808 года, под предводительством самого императора...» Ясно, что из Москвы «великую армию» выгнал отнюдь не мороз.

Теперь – о «генерале Поносе», который наносил ущерб наполеоновским войскам еще в ходе их наступления. «Документальные свидетельства», упоминаемые в процитированном выше отрывке, объясняют массовые кишечные болезни в наполеоновских войсках несколькими причинами. Это отсутствие продовольствия и медицинской помощи (обозы и «амбулансы» не поспевают за войсками), плохая вода в российских болотах, жара несносная┘ Интервенты действительно страдали от голода и вынуждены были есть что попало. Но совсем не потому, что обозы не поспевали┘

Как свидетельствует французский офицер Дедем, пока армия шла по территории союзников, запрещалось грабить местное население. Начальство «┘удерживало солдат, говоря: «Когда мы будем на русской земле, вы будете брать все, что захотите┘» Но воинов «великой армии» ждало жестокое разочарование: на русской земле их встречали опустевшие деревни и села, где не было ни людей, ни скота, никаких пищевых продуктов. А там, где жители еще оставались, они были с «гостями» не очень приветливы. Посланный в деревню за провиантом французский унтер-офицер докладывал командиру: «Все против нас. Никто ничего не хотел давать┘ Мужики вооружены пиками, многие на конях; бабы готовы к бегству и ругали нас так же, как мужики┘» А дальше было еще хуже: казаки отбивали обозы с продовольствием, крестьяне засыпали колодцы, уходили в леса, сжигали то, что не смогли увезти с собой.

Перед вступлением в Россию генералы говорили солдатам: «Вы идете в страну, где едят лошадей!» Но вот воспоминания некоего Брандта: «Очень сильная жара сменялась довольно чувствительным холодом; вода в большинстве случаев была очень плоха, а порой ее и вовсе не было. Тогда солдатам приходилось жарить себе мясо на угольях, а мясо это почти всегда было лошадиное, потому что крестьяне уводили свой скот настолько далеко, что его никак невозможно было поймать».

Автор картины – француз Дезарно – был взят в плен русскими войсками в 1812 году и несколько десятилетий прожил в России. Но так и не смог привыкнуть к местным дорогам. А.О.Дезарно. Карета, застрявшая в снегу. 1833. Государственный Русский музей

Скифская война

Чтобы понять, почему интервенты были удивлены и возмущены таким отношением мирного населения, а также чем было вызвано это отношение, следует несколько подробнее представить себе ситуацию того времени.

Наполеон, обладая информацией о вооруженных силах России и будучи особенно талантливым в деле массового уничтожения людей, тем не менее плохо представлял себе страну и народ, против которых начал эту кампанию. Например, он верил придворным и советникам, которые утверждали, что русские – это фактически скифы, полудикий народ, управляемый европейски образованными царями. И его стремление во что бы то ни стало захватить Москву было продиктовано, наряду с другими соображениями, также мечтой поживиться «скифским золотом», которого, по словам консультантов, в подвалах Кремля видимо-невидимо┘

Конечно, никакого скифского золота Наполеон не нашел. Его профессиональные мародеры – от солдата до маршала – и без того награбили в Москве столько всякого добра, что перегруженные повозки с ним серьезно замедлили осеннее отступление. Но в начале кампании, при движении от Немана к Смоленску, а затем к Москве, им и в голову не могло прийти, что армия, не знавшая поражений в Европе, вынуждена будет спасаться бегством, отбиваясь от гусарских сабель и казачьих пик, от крестьянских вил и топоров┘

Однако с боевым наследием скифов «великая армия» все-таки столкнулась.

М.Б.Барклай де Толли и М.И.Кутузов хорошо знали методы Наполеона. В любой кампании ему было нужно генеральное сражение – и здесь его военный талант не знал себе равных. Во всех кампаниях победу ему приносила именно такая тактика.

Вполне естественно, что не в интересах наших военачальников было принимать правила ведения войны, навязываемые противником. План Барклая де Толли состоял в том, чтобы медленно отступать, ведя арьергардные бои, и увлекать вражеское войско в глубь страны. Он применял тактику, подобную той, какой искусно владели скифы и другие воины-кочевники. Скифы при нападении на них считали себя вправе применять в качестве оружия не только мечи и стрелы, но также природный ландшафт и погодные условия. Тактика их так и называлась в военных кругах – «скифская война».

Кутузов придерживался такой же позиции, но не высказывал ее столь прямо и откровенно. Была и разница в подходах к стратегии. Барклай все расчеты строил на том, что Наполеон, непомерно растянув линию сообщений в непривычных российских пространствах, ослабит и погубит себя.

Понимал необходимость «скифской войны» и русский император Александр I. Он говорил, что, если на стороне врага почти вся Европа и огромное превосходство живой силы, зато на стороне России – время и пространство. Согласно плану Барклая, русские войска, отступая, к началу зимы дошли бы до Волги, сохраняя армию и боеприпасы, а там оставалось бы только двигаться в обратном направлении, подбирая оружие и хороня замерзших солдат и офицеров противника. Гениальный план!

Не разбить, а обмануть

Однако генерал Барклай был честен и прям, но не имел обаяния, которое на Руси значит неизмеримо больше любых превосходных качеств. Фельдмаршал Кутузов, опытный разведчик и дипломат, умел без нажима подчинять людей, был хитер, лукав и чрезвычайно обаятелен. Солдаты и офицеры его боготворили. Провожая Кутузова из Петербурга в армию, любимый племянник спросил: «Неужели вы, дядюшка, надеетесь разбить Наполеона?» «Разбить? Нет, не надеюсь разбить! А обмануть – надеюсь!»

Русский аристократ М.И.Голенищев-Кутузов, князь Смоленский, знал свой народ лучше, чем офранцузившиеся помещики, которые боялись своих крепостных больше, чем французской армии. Им казалось, что крестьяне поверят прокламациям Наполеона с обещаниями свободы и примут его сторону. Однако русские мужики, наученные нелегкой жизнью, твердо усвоили заповедь Христа – судить о людях не по словам, а по делам. Нашествие европейских полчищ сопровождалось такими жестокими репрессиями, грабежами и насилием, что никакого доверия к завоевателям и быть не могло. Крестьяне в 1812 году доказали, что именно у них было правильное политическое сознание и подлинный патриотизм.

Кутузов, приняв командование, хотя и произнес историческое «Ну, разве можно отступать с такими молодцами?», все же не отказался от плана Барклая де Толли. Он был уверен: Наполеона погубит пустыня, в которую русский народ превратит свою страну, чтобы извести вторгшихся неприятелей. И продолжал планомерное отступление.

Как говорили французы, из России их гнали генералы Мороз и Понос. И.М.Прянишников. Отсупление французов в 1812 году. 1874. Государственный Русский музей

Но не все придворные Александра I разделяли взгляды старого фельдмаршала, да и сам царь недолюбливал Кутузова, считая его хитрым и скрытным, как все дипломаты и работники внешней разведки. Некоторые из ближнего окружения Александра даже умоляли царя сложить оружие и просить у Наполеона мира любой ценой. Другие, напротив, требовали устроить французам генеральное сражение.

И генеральное сражение было дано у Бородина. Наполеон привел под Москву 130 тыс. человек и 587 орудий. У Кутузова было 112 тыс. человек и 640 орудий. Каждая сторона потеряла более 50 тыс. человек. Остатки великих армий отошли на свои позиции. Никто не считал себя побежденным. Наполеон не сразу смог понять, что произошло. Уже в ссылке, на острове Святой Елены, он скажет: «Самое страшное из всех моих сражений – это то, которое я дал под Москвой. Французы в нем показали себя достойными одержать победу, а русские оказались достойными быть непобедимыми».

После Бородина

Вскоре после Бородина армия Наполеона вошла в Москву. Начались грабежи, в которых особенно отличались немцы, поляки и итальянцы. Пожар довершил дело. Армия объединенной Европы вынуждена была «повернуть оглобли» и двинулась к Калуге. Но Кутузов заставил противника отступать той же Смоленской дорогой, где его ждали села, разграбленные при наступлении, партизаны, вооруженные топорами и вилами, а еще «эскадроны гусар летучих», и казацкие отряды, в составе которых рядом с русскими сражались татары, башкиры, калмыки. Письма Наполеона к Александру I и Кутузову с предложениями мира оставались без ответа. Впереди победителей Европы ждали голод, холод, бегство императора, Березина...

Страдания отступающих войск подробно описаны в главе «Французы в России┘» вышеупомянутого сборника. Голод сводил людей с ума. Они дрались из-за куска хлеба. Сидящие у костра, не желая делиться теплом, отгоняли своих однополчан. Солдаты переставали подчиняться офицерам. Некоторые, надеясь найти спасение в плену, выходили с поднятыми руками навстречу казакам и крестьянам. Но те, отняв оружие и драгоценности, прогоняли их обратно┘

Так что «генералы Мороз и Понос» были для интервентов не случайными обстоятельствами и не стихийными бедствиями, а обычными, традиционными средствами ведения «скифской войны». Подвергшийся нападению вправе выбирать свое оружие, в том числе холод, голод и все с ними связанное.

Врагами вторгшихся в Россию войск объединенной Европы были также недомыслие Наполеона и его мания величия. Эта мания доводила Наполеона до того, что он объявлял своими личными врагами некоторых офицеров противника. Так, он с первой встречи (в Тильзите, при заключении мира в 1807 году) возненавидел Дениса Давыдова: как же, отважный гусар не опустил глаза под грозным взглядом Бонапарта и даже, хотя был ненамного выше ростом, смотрел на него свысока. А в 1812 году, при отступлении, Наполеон чудом избежал пленения партизанами Давыдова. Узнав ненавистного гусара, он послал двухтысячный отряд с приказом – найти его и расстрелять. У Давыдова людей было около тысячи, но они смогли окружить французов и взять в плен весь отряд.

Военные историки долго будут изучать кампанию 1812 года. А «дедушка» Крылов, не мудрствуя лукаво, напишет в басне «Ворона и Курица»: «Когда Смоленский князь, противу дерзости искусством вооружась, вандалам новым сеть поставил и на погибель им Москву оставил...»

В этом вся суть: против дерзости – искусством! Древним, проверенным тысячелетиями военным искусством скифов – хозяев бескрайных степей Евразии.