Андрей Ваганов
Публика, чаще всего, бывает беспощадна в своих решениях.
Художник Жан-Леон Жером, "Гладиатор", 1872. Музей искусства Финикса, Аризона, США
В программу VI Московского международного открытого книжного фестиваля, закончившегося на прошлой неделе, попал и круглый стол под названием «Общественная роль науки: между просвещением и диалогом». Организаторы вполне четко определили актуальность и цели дискуссии. «В современном обществе, при возрастании роли технологий и узкоспециализированного научного знания, усиливается также и тенденция к отстранению рядовых граждан от публичных дискуссий и принятия решений в сфере специфических «технополитических проблем» (атомная энергетика, генная инженерия и др.)... Круглый стол будет посвящен проблеме отношений между наукой и обществом, включающих, с одной стороны, преодоление информационной асимметрии в обществе, а с другой – рационализацию общественной и политической жизни».
«Зеленые» общественные организации, референдумы за запрещение генетически модифицированных организмов, активисты обществ так называемой доказательной медицины, массовое движение против атомной энергетики┘ На онтологическом уровне весь этот активизм выражает – как это правильно было отмечено ведущими круглого стола – «ужас обывателя перед научной проблематикой». Публика гневается. «Техно(кра)тизация политики, усиливающая информационную асимметрию в «обществе знания», была подвержена в западно-европейских обществах критике в терминах «узурпации демократии экспертами», – цитирую, опять-таки, абстракт круглого стола. Вообще гнев, как давно замечено, – очень демократическое чувство.
Между тем весь этот вроде бы демократический активизм (социолог, профессор Леонид Ионин называет это состояние общества «массовой демократией». См. его книгу «Апдейт консерватизма», 2010) не имеет никакого отношения к науке. «Активисты» совершают типическую методологическую ошибку.
В цепочке от замысла до реализации какого-либо проекта – историческая реконструкция, изыскания, экспертиза, система авторского надзора – ни одно из составляющих звеньев не имеет никакого отношения к науке. «Это все – практическая деятельность, аналитика для решения текущих задач, – утверждает известный методолог, профессор Марк Рац. – А наука особым образом связана со всеми этими аналитическими деятельностями. Она обеспечивает каждую из этих деятельностей новыми знаниями, причем безотносительно к цели проекта. Но критерием пригодности проекта не является истина. Истиной занимается наука».
Единственный позитивный момент от «вовлечения профанов в решение научных проблем» (термин Александра Бикбова) – это факт неявного признания когнитивной мощи науки. Ведь никто не предлагает, например, помощь публики в организации тренировочного процесса в сборной России по футболу. Хотя каждый, как известно, - специалист в этой игре.
Надо понять и принять, что наука по самой своей сути – недемократическая (вернее – неполиткорректная) сфера человеческой деятельности. Никакого равенства, но наоборот – принципиальное, неустранимое и специально культивируемое неравенство интеллектуальных способностей; никакого «демократического централизма» в организации научных исследований не может быть.
Оставьте в покое науку! Почему именно над наукой надо установить общественный контроль?! Ради какой такой надобности науке прописан этот самый консенсус с профанным большинством, которому придумали ничего не объясняющее название – общественное мнение! Этот загадочный, протеически неуловимый социологический конструкт, семиотический фантом – общественное мнение – лишен напрочь способности к саморефлексии. Наука же – насквозь рефлексивна. И этим двум социальным телам предлагают найти консенсус, то есть устраивающее все стороны решение?!
«Каждая теория и каждое высказывание в рамках науки должно быть либо истинным, либо неистинным, – сошлюсь еще раз на книгу Леонида Ионина. – Они не могут быть немножко истинными и даже частично истинными. Наука не может, оставаясь наукой, руководствоваться принципом терпимости. Суждения, которые можно терпеть, будучи с ними несогласным, – это не из области научных рассуждений». Между тем науку буквально вынуждают обсуждать если и не сам консенсус, то как минимум условия консенсуса с активистской публикой┘
Я не представляю себе пациента, который бы купил лекарство, на упаковке которого помещена надпись: «Данное лекарство разработано на основе консенсуса между молекулярными химиками компании «Х» и общественной экологической организацией «Y».
Здесь возникает интересный вопрос – о месте и роли научной популяризации. Зачем он, научпоп, вообще нужен, если, по выражению выдающегося матфизика, академика Людвига Фаддеева, «фундаментальная наука всегда элитарна»? А просвещенная публика между тем настойчиво требует, чтобы научное знание стало общим, требует «преодоления информационной асимметрии»┘
Опять же, в разговорах о роли и месте научпопа почти всегда и все попадают в методологическую ловушку, приписывая научной популяризации образовательную (вплоть до учебной) функцию. Это абсолютно неверно и не имеет никакого отношения к научпопу. В США 70% населения интересовались научными проблемами (1998). Но все те же 70% жителей США не способны понять статьи, которые публикует в разделе «Наука» газета New York Times (2007).
Все становится на свои места, если наконец-то понять, что задача научпопа не учить, не образовывать читателя/зрителя/слушателя, чтобы он мог «срезать» какого-нибудь очкарика-профессора, а интриговать публику. То, о чем говорил Тацит: «Все неизвестное представляется величественным». Миссия научпопа, если угодно, – создавать преднапряженное состояние мозгов, создавать интеллектуальную среду в обществе, в которой публика понимала бы, что она – дура и лучше довериться профессионалам – врачам, ученым, инженерам. И это нисколько не обидно, а, наоборот - полезно для здоровья.
