Мускулы евразийского мира

Евразия занята своей самоидентификацией. И тут важны не только метагеографические концепции. Конкурс «Мисс Евразия».
Фото с официального сайта конкурса «Мисс Евразия»

Сами термин и понятие Евразии по своей содержательной сути – метагеографические, опирающиеся на мощные геокультурные традиции воображения Европы и Азии в их давних и древних противопоставлениях. Евразия – материк, чей географический образ требует размещения, соотнесения с другими географическими образами именно на метауровне, в метагеографическом пространстве. Метагеография Евразии учитывает особенности ее географии – физической, культурной, политической, социально-экономической – однако прямого соответствия здесь нет. Существуют определенные автономные особенности и законы метагеографического развития Евразии.

Остров-материк

Осознание выходящей за рамки традиционной географии идеи Евразии происходит в эпоху позднего европейского/западного модерна. Здесь мы не будем подробно касаться историко-генетического пласта данной проблемы; наша задача – попытаться исследовать в первоначальном приближении некоторые структурные основания метагеографии Евразии – так, как они могут быть выявлены и/или явлены в контексте концепций и теорий локальных цивилизаций.

Главная метагеографическая идея Евразии – так, как она обнаружилась уже в геополитических штудиях первой половины XX века, – это идея «мирового острова» или острова-материка. С одной стороны, Евразия, наследуя собственно европоцентристской традиции, мыслилась центральной сушей, ядерным материком Земли, что оправдывалось развитием на ее географической территории большинства крупных и хорошо известных локальных цивилизаций. С другой – период завершения географических открытий, практически покончивший с terra incognita на карте Земли, содействовал пониманию относительности географических размеров Евразии на фоне пространственного преобладания океанов. Существенно, однако, и то, что Евразия уже не могла рассматриваться как фактически единственный, более или менее известный, огромный сухопутный мир, как это происходило в античности, Средневековье да и на стадии раннего модерна.

Другими словами, Евразия начинает конструироваться как амбивалентный географический образ: гигантский, самый большой материк Земли воображается как остров, остров-материк, некое «двупространство» или «бипространство» в онтологическом смысле; он выглядит как своего рода сама прерывистость пространства, явленная дискретно пульсирующим материковым континуумом.

На метагеографическом уровне пространство Евразии оказывается самоподобным, фрактальным: внутри острова-материка появляются образы отдельных островов, материков, иногда сцепляющихся друг с другом опять-таки в острова-материки. Можно говорить здесь о метафизических структурах евразийского пространства, ориентированных на достаточно протяженные в историческом времени цивилизации-образы (например, Китай, Индия, Европа, Россия).

Фрактальная география

Вне всякого сомнения, что такие структуры могут рассматриваться как когнитивный аналог современной физической картины мира, складывавшейся в течение последних 100–200 лет – физическое строение материи, принцип дополнительности Нильса Бора и квантово-корпускулярная теория света являются образными, ментальными «лекалами», которые могут служить исходными формами для анализа метагеографии Евразии.

Кроме того, конкретная физическая, политическая, социально-экономическая география отдельных районов Евразии может выступать как определенная метагеографическая «подложка», позволяющая в дальнейшем вырабатывать, представлять устойчивые образы-архетипы. Так, Англия на протяжении XIX – начала XX века становится, благодаря своим имперским достижениям, «мировым островом» на микроуровне, неким очевидным метагеографическим фракталом всей Евразии. Индия на протяжении как минимум трех тысячелетий воспринимается как отдельный «материк». Первоначально, конечно, вследствие своих размеров, сочетающихся с физико-географическими преградами, как бы охраняющими ее, а затем благодаря огромному этнокультурному и цивилизационному разнообразию, как бы воспроизводящему на среднем уровне подобное разнообразие самой Евразии.

Китай и Россия в метагеографическом смысле могут быть восприняты как острова-материки. Их масштабные цивилизационные целостности воображаются как большие пространства с мощной внутренней социокультурной и политической энергетикой. Наряду с этим обе эти страны-цивилизации периодически выступают как периферийные или пограничные пространства, отделенные от «большого» остального мира как внутренними центростремительными интенциями, так и стремлением изолироваться от остального или внешнего мира.

Цивилизационное самосознание и Китая, и России во многом можно назвать «центрально-пограничным». Метагеографическая амбивалентность данных цивилизационных целостностей в их диахронии, похоже, хорошо соответствует общей идее Евразии как острова-материка.

Осевые пространства Евразии

Если попытаться представить себе метагеографическую структуру Евразии исходя из образно-географической дихотомии остров-материк, то мы можем отчетливо увидеть две метагеографические оси, тянущиеся примерно параллельно друг другу с северо-запада на юго-восток.

Первая ось – евро-индийская (индоевропейская), начинающаяся на крайнем северо-западе Европы (Британские острова, Нидерланды), идущая далее через Южную Европу и Средиземноморье на Ближний Восток и заканчивающаяся собственно в Индии. Вторая ось – российско-китайская, начинающаяся на Кольском полуострове, продолжающаяся на Русском Севере, проходящая далее через Урал, юг Западной Сибири, частично Казахстан, Алтай, Центральную Азию и заканчивающуюся собственно в Китае.

Перефразируя известное выражение Уинстона Черчилля, можно назвать эти две метагеографические оси «мускулами евразийского мира». Другое возможное название – метагеографические водоразделы Евразии.

Понятно, что невозможно мыслить подобные оси как некие тонкие прямые линии, точно проведенные и обозначенные на обычной географической карте. По всей видимости, это осевые пространства, воображаемые «коридоры», задающие образно-географическую энергетику материка. Можно мыслить также евразийские «водоразделы» и как своего рода большие геократические пояса, воздействующие на геополитические и геокультурные ритмы Евразии, а возможно, и всего мира.

Как связаны эти «водоразделы» между собой? В первом приближении, обе оси как бы уравновешивают запад и восток Евразии в рамках общего географического воображения. В то же время эти метагеографические оси связываются между собой относительно небольшим цивилизационным ядром, тяготеющим к географическому центру Евразии – Ираном. Несомненная и протяженная во времени цивилизационная устойчивость Ирана является, с одной стороны, «крепким орешком» с точки зрения внешних цивилизационных влияний Европы, Индии, Китая. С другой – Иран, несомненно, выступает в качестве определенной цивилизационной перемычки, связующей две мощные осевые структуры.

Граница между Европой и Азией проходит по реке Урал. В Оренбурге, за 50 рублей, вас доставят в кабинке по канатной дороге из Азии – в Европу (на снимке – на том берегу) и обратно. Фото Владимира Захарина

«Кунсткамера» Евразии

На уровне историко-цивилизационного, этнокультурного, языкового генезиса роль Ирана как места цивилизационного транзита очевидна. Однако мы хотели бы обратить внимание на другое обстоятельство: хотя Иран не может претендовать в метагеографическом смысле на образ острова, материка или острова-материка – тем не менее ему можно отвести образное место плато, плоскогорья. Это пустынное возвышенное пространство, собирающее и сохраняющее, иногда и порождающее некоторые наиболее важные для Евразии в целом символы, знаки, архетипы, ментальные паттерны – довольно архаичные и в то же время онтологические. Иран, возможно, – метагеографическая «кунсткамера» Евразии.

Между тем Иран может рассматриваться и как определенный цивилизационный барьер или цивилизационное сито. В течение исторического времени он неоднократно выступал в качестве серьезного препятствия на пути мощных кочевых миграций и завоеваний; известная мифологическая оппозиция Ирана и Турана – одно из свидетельств подобного, одновременно и историко-географического, и метагеографического обстоятельства.

Наряду с этим географический образ Ирана может моделироваться, в терминах геоморфологии, как «бараний лоб» – возвышенное место, гора с выпуклой вершиной, на которую трудно забраться. Иначе говоря, на метагеографической карте Евразии Иран является в образном смысле цивилизационным «тормозом», как бы предохраняющим пространство Евразии от слишком опасных центробежных движений.

Геократические разломы

Выделенные нами метагеографические оси, или водоразделы, Евразии имеют свою внутреннюю структуру и ритмику. Существенное сходство между ними состоит в очевидных «разломах» – пространствах, находящихся образно-географически примерно посередине между концами этих осей и продуцирующих, инспирирующих, порождающих постоянные, в пределах исторического времени, сильные геокультурные, геоидеологические и геополитические флуктуации и турбулентности.

К таким пространствам или районам можно отнести, несомненно, Ближний и частично Средний Восток, включая восточную часть Малой Азии и практически всю Месопотамию (это – геократический «разлом» евро-индийской оси). Кроме того, как геократический «разлом» российско-китайской оси можно рассматривать в данном случае и пространство Центральной Азии, включающее Синьцзян и прилегающие к нему Тибет, Западную Монголию и, возможно, некоторые современные районы Казахстана, Киргизии и Афганистана (север и северо-восток).

Ведущим признаком для оконтуривания таких метагеографических разломов может служить наличие геоидеологического синкретизма: сочетание взаимно противоборствующих религиозных и культурных идей. Наверное, уместно будет назвать эти разломы, используя метеорологические образы, «глазом бури», концентрирующим всю отрицательную энергетику межцивилизационных взаимодействий в их геокультурном выражении, и взрывающимся периодически геополитическими и военными катаклизмами.

Если попытаться перевести эти метагеографические разломы в другую метафорическую систему, то можно говорить о них как о неких локтевых сгибах, локтевых «косточках», меняющих ориентацию всей метагеографической «руки». Внутри таких локтевых «косточек» можно обратить внимание на наиболее важные точки. Это – районы Ливана и Палестины на евро-индийской оси и территории Западного Синьцзяна и северо-востока Афганистана. По всей видимости, малейшее приведение в действие этих метагеографических «косточек»-узлов может иметь следствием существенные трансформации метагеографической карты всей Евразии.

Продолжительные межрелигиозные, межкультурные и международные взаимодействия, происходившие и происходящие в данных районах, ведут как бы к растяжению, расширению географического образа Евразии в целом. Со второй трети XX века Евразия уже стала ключевым элементом американоцентричных геополитических схем. В то же время ключевые точки метагеографических евразийских разломов оказываются масштабными общемировыми символами и знаками непрекращающейся и постоянно актуализируемой идеологической борьбы (между империализмом и третьим миром, коммунизмом и демократией, исламом и сионизмом, демократией и авторитарными режимами, мировым терроризмом и западными государствами и т.д.).

Параллельные пространства

Религиозные, народные или элитарные утопии домодерных эпох или раннего модерна могли проецировать свои образы в сферы очевидных тогда terra incognita. Но уже начиная со второй четверти XX века, когда закрытие практически всех «белых пятен» на географической карте мира стало бесспорным фактом, начинается формирование метагеографических проектов, ориентированных на «параллельные пространства», как бы надстраиваемые над уже достаточно хорошо известными территориями или районами.

Тем не менее в пределах Евразии это метагеографическое проектирование, базирующееся на понятии сопространственности, использует прежде всего географические образы территорий, обладающих мощной мифологической, геокультурной и идеологической аурой. Сюда, безусловно, можно отнести район Ближнего Востока, а по некотором размышлении – и территорию Центральной Азии в широком смысле.