Не в науке дело

Наука в точном значении этого слова не имеет прямого отношения к инновациям и переменам в нашей жизни. А только практическое воплощение ее результатов.
Плакат с выставки, посвященной Майклу Фарадею, Лондон, Музей науки

Рассказ об очередных идеях, посвященных решению проблемы повышения эффективности российской науки (см. «НГ-науку» от 14.10.09), Андрей Ваганов закончил многозначительным вопросом: «Так, может быть, дело не в науке, а в чем-то другом?» На протяжении последних 15 лет я в разных поворотах писал об этом «другом», в том числе и в «НГ-науке». Но речь идет о вещах слишком абстрактных, особенно для политиков и управленцев, которым в конечном счете все это нужно. А потому попробую изложить их еще раз по-новому.

О чем речь?

Как бы странно это ни звучало, наука в точном значении этого слова не имеет прямого отношения к инновациям и переменам в нашей жизни. Причем сказанное не противоречит техногенному характеру нашей цивилизации и тому факту, что в конечном счете ее достижения основаны на научных знаниях. Обратите внимание: в конечном счете. Говоря так, я подчеркиваю, что между познанием и преобразованием, получением новых научных знаний и их использованием есть некие посредствующие звенья, о существовании которых благодаря знаменитой «проблеме внедрения» хорошо известно с советских времен, но которые толком даже не названы и совершенно недостаточно изучены.

Почему-то обычно эти посредствующие звенья работают сами, что называется, в автоматическом режиме, так что о них никто и не вспоминает, а в СССР и в постсоветской России работать не хотят. И даже самое сильное государство (каким в некотором смысле было, бесспорно, советское государство) бессильно исправить положение. Как теперь выясняется, дело тут не в рыночной экономике или по крайней мере не только в ней: к рынку мы давно перешли, а проблема внедрения по-прежнему стоит во весь рост, если еще не усугубилась.

С этим связан мой первый тезис: если сложившаяся ситуация нас не устраивает и мы уже поняли, чего хотим, то очередной переход, на сей раз к инновационной экономике, прежде всего требует экспликации и анализа упомянутых посредствующих звеньев и механизмов. Однако их выявление и изучение – необходимый, но только первый и заведомо недостаточный шаг, который всего лишь обеспечит предстоящий нам переход необходимыми знаниями. А затем все же придется совершить сам этот переход, то есть задействовать полученные знания, осуществить пресловутое внедрение или инновацию здесь и теперь («Здесь Родос, здесь прыгай!»).

Это, в свою очередь, означает, что нам придется искусственно создать в реальности выявленные и изученные на первом шаге посредствующие звенья и механизмы, которых пока что у нас нет. Таков, если угодно, мой второй тезис, который задает и второй шаг требуемого – не президентами, заметил бы я теперь, а самой жизнью – перехода.

Но есть еще третий шаг (и соответственно третий тезис): осуществив означенный переход, придется озаботиться закреплением сделанного, придав сформированным механизмам статус институтов, обеспеченных необходимыми культурными и юридическими нормами.

Я таким образом, во-первых, предлагаю свою версию ответа на классический вопрос «Что делать?», а во-вторых, утверждаю смешную вещь: переход к инновационной экономике и есть первая, главная инновация, которую нам никак не удается совершить. Как писал когда-то Жак Превер: «Музыканты все говорили и говорили, а музыки все не было и не было┘»

Кому все это нужно?

Что касается обновления и инноваций, то спрашивается: можно ли представлять национальную инновационную систему (НИС) как некую локальную сферу деятельности, ответственную за инновации? В случае положительного ответа ее можно было бы встроить в стабильную общественную систему, как двигатель в автомобиль.

Но, возможно, это организованность другого типа, принципиально нелокализуемая, как социальные институты наподобие, скажем, семьи или выборной системы? Тогда еще и предметизация, задаваемая словами об инновационной экономике, неуместна: речь должна идти об инновационной организации не только экономики, но всей нашей жизни, о формировании непривычного нам инновационного уклада и выращивании открытого (к будущему) общества.

Что касается стабильности, то вообще не очень понятно, что имеется в виду, например, когда говорят о достижении стабильности в 2000-е годы. В данном контексте я бы предложил различать институциональную и морфологическую стабильность: одно дело, если мы сохраняем существующие институты, сложившуюся структуру мест в обществе, во власти и т.д.; совсем другое, если наша забота – положение людей, занимающих соответствующие места, «сохранение кресел» под ними.

По части инноваций мой ответ состоит в том, что локализовать это дело невозможно, и НИС надо выращивать (поскольку построить ее нельзя) именно как институт или своего рода деятельностную инфраструктуру. При этом, как подчеркнул В.М.Сергеев («Полития», 2008, №1), любое и всяческое обновление, в том числе и локальное, – дело очень чувствительное с точки зрения перераспределения власти и богатства. Поэтому сочетать его с морфологической стабильностью, с сохранением кресел, мягко говоря, проблематично. Ориентация на институциональную стабильность оказывается первым и необходимым условием перехода к инновационной экономике, или инновационному развитию.

После чего останется задаться сакраментальным вопросом: кому это (переход к инновационному развитию, перманентное обновление) выгодно?

То, что это выгодно и просто необходимо стране, народу и государству, кажется, сомнений не вызывает, но ответом на поставленный вопрос может служить только указание на конкретных субъектов действия. Государство, особенно в России, является важнейшим таким субъектом. Однако институциональные проекты не реализуются чисто административным путем: они требуют опоры в обществе.

В данном случае эта опора хорошо известна как минимум после классических работ Р.Акоффа: неудовлетворенцы, люди, не довольные сложившимся порядком вещей и положением дел, своим собственным положением, – вот специальная «опора России» при переходе к инновационному развитию. А опираясь только на людей, вросших в свои кресла, довольных жизнью и самими собой, можно лишь – до поры до времени – длить прошлое и продолжать разговоры об инновациях. Музыки так и не будет.

Инновация начинается с анализа ситуации на рынке. В этом случае самое важное – решить, устраивает ли нас сложившаяся система деятельности и ее продукты. Если мы довольны, то говорить не о чем. Фото Леонида Мокалева из альбома «Стальная рапсодия», М., 2008

Локальное обновление

Лозунг перехода к инновационной экономике, построения НИС, странным образом связывается в России с разговорами о «внедрении достижений науки в практику». Но если и объединять их, то под шапкой локального обновления, или (что то же) инновационной деятельности в широком значении. Отдавая себе отчет в том, что за словами об инновациях и внедрении скрываются две совершенно разные стратегии.

Даже специалисты часто не различают «тело новшества», артефакт и систему его принятия, задействования, освоения и распространения в обществе. (А это ведь категориально разные образования: одно дело – артефакт, неважно материальный или идеальный, совсем другое – деятельностные процессы его создания и последующего употребления.) Это главное: за словами о внедрении и инновациях стоят две принципиально разные модели обновления, две разные стратегии и даже идеологии.

Стратегия внедрения строится на представлении о том, что главное – это само новшество («тело новшества» – открытие, изобретение), с него все начинается. Если его нет, то и говорить не о чем; если оно есть, то все остальное – дело техники. Отсюда знаменитая триада: наука – техника – производство.

Однако если нечто новое начинает извне внедряться в сложившуюся систему деятельности, последняя должна либо перестроиться, либо отторгнуть новшество, причем (NB!) это не зависит от ее собственного устройства. Плановая она, рыночная или еще какая-нибудь – любая сложившаяся и исправно функционирующая система деятельности будет отторгать любую попытку ее перестроить.

Стратегия инноваций диаметрально противоположна внедренческой. Например, если внедрение начинается с разработки нового инструмента, то инновация – с анализа ситуации на рынке. В этом случае совершенно неважно, есть новшество или его нет, важно совершенно другое: устраивает ли нас сложившаяся система деятельности и ее продукты. Если мы довольны, то говорить не о чем.

А вот если нет, то все отсюда и начинается: с прорисовки и анализа ситуации, где выявляются узкие места, дисфункции, тромбы в сложившейся системе, ставятся проблемы и задачи, формируются программы и планы их решения.

Привычные для нас проблемы внедрения при такой организации дела вовсе не возникают, ибо обновляемая система деятельности готова к перестройке в целом. Место для новшества в ней готовится, а само новшество разрабатывается не вообще и не по другому поводу, а применительно к данному случаю, прицельно.

Уход от господства привычной советской стратегии внедрения достижений науки в практику к инновационной деятельности (в точном значении) – второе важнейшее условие успеха в построении инновационного жизненного уклада.

Среди прочего важно заметить, что стратегия внедрения (уже разработанных новшеств) точно соответствует господствующей у нас линии на модернизацию, которая как по смыслу слова, так и по сути обозначает движение вдогонку за лидерами, держателями образцов современности, модерна. В отличие от этого инновационная деятельность предполагает создание образцов современности и соответственно встраивается не в идеологию модернизации, а в идеологию развития.

Находясь в положении отстающего можно и нужно совмещать обе указанные стратегии, но по мере выхода на передовые рубежи модернизационно-внедренческая линия естественным образом отмирает, переходя в формы обмена опытом. Это хорошо видно на примере так называемых развитых стран, которые в рамках излагаемой концепции следовало бы называть развивающимися – в противоположность модернизирующимся (в лучшем случае) странам бывшего второго и третьего миров.

Инфраструктурное обеспечение

Наша деятельность, особенно инновационная, в силу известных причин приводит к возникновению непредсказуемых, а часто и неконтролируемых последствий. Практически это означает, что целенаправленные преобразования нередко превращаются в неконтролируемые, теряющие смысл перемены (об этом и сказано: «Хотели как лучше, а получилось как всегда»).

Если мы хотим свести эти негативные явления к минимуму, необходимо вплотную заняться регулятивами нашего мышления и деятельности, переосмыслением старых и/или даже выращиванием новых их (мышления и деятельности) типов, профессий. Центрируясь на преобразованиях, можно заметить, что на смену регулятивной идеи истинности приходит критерий реализуемости, а упомянутые типы деятельности можно объединить в три группы.

1. Прожективные, нацеленные на будущее – выработка идеалов, прогнозирование (естественного хода событий), конструирование, проектирование, программирование.

2. Аналитические, ориентированные на изучение существующего в настоящем положения дел – мониторинг, авторский надзор, изыскания и экспертиза.

3. Реконструктивные, направленные на воссоздание (и только после этого анализ) прошлого – история.

В данном контексте важно подчеркнуть, что все это НЕ науки, а особые типы практической деятельности, более или менее тесно связанные с наукой. Собственно, прямое назначение всех этих занятий – обеспечение необходимыми знаниями любой и всяческой преобразовательной, в том числе обновленческой, деятельности. Только знания эти носят не научный, а практико-методический характер, то есть относятся не к тому, как устроен мир «на самом деле» и не к законам жизни объектов, а призваны отвечать на вопрос, как нам следует действовать, чтобы добиться нужного результата, сведя при этом к минимуму негативные последствия.

Кажется очевидным, что такого рода занятия не менее важны для инноваций, чем научные исследования, о которых мы только и говорим.

Главное, что в интеллектуальном обеспечении инновационной деятельности, как и преобразований вообще, не меньшую роль, чем наука, играют проектирование и конструирование. На поверхности лежит фундаментальный факт: конструируют или проектируют то, чего нет, в то время как наука может изучать только то, что есть. Вероятно, именно по причине своей очевидности этот факт обычно остается за кадром, но наука и родилась в контексте преобразовательной, то есть в первую очередь проектно-конструкторской деятельности, а не наоборот, как часто думают: колесо и множество других технических приспособлений было создано задолго до рождения науки в любой ее трактовке.

Из сказанного, между прочим, следует, что если проектирование относится к ряду прожективных деятельностей, то наука примыкает к аналитическим. При этом проектно-конструкторская и деятельность образуют не менее значительную, самостоятельную и важную для общества сферу деятельности, чем наука. Это тем важнее подчеркнуть, что проектная мысль служит не только основным средством перевода научных знаний в практикосообразные формы, но важнейшим стимулом движения науки.

Что касается аналитики, то по недостатку места ограничусь ссылкой на то, что уже говорил о ней в упомянутой статье. Здесь также нет возможности обсудить методологические вопросы истории. Замечу только, что история – не наука или не только наука, ибо, прежде чем исследовать прошлое, его надо реконструировать и положить в качестве объекта – существующего не в прошлом, а в настоящем, – но это огромная конструктивно-аналитическая, а не научная работа (с чем связаны известные проблемы исторической политики).

Постановка на поток инновационной деятельности, как, вообще говоря, и любых контролируемых преобразований, требует формирования и задействования целой деятельностной инфраструктуры, которая, по-моему, только и достойна именоваться национальной инновационной (в широком значении) системой.