Сколько стоит научная статья

Руководству РАН приходится решать одну и ту же задачку: максимизировать выход научной продукции при минимизации расходов на науку. На снимке (слева направо): президент РАН Юрий Осипов, академики – Геннадий Месяц, Владимир Фортов, Жорес Алферов.
Фото Елены Фазлиуллиной (НГ-фото)

Академик Михаил Угрюмов из Института биологии развития РАН решил проверить цифрами устоявшееся мнение о том, что Российская академия наук работает неэффективно, и теперь утверждает, что развеял этот миф. Точней, не развеял, а как бы даже и подтвердил своими выкладками, но, по его утверждению, сумел доказать, что эта неэффективность к недостаткам самой академической структуры отношения не имеет, а объясняется в значительной степени внешними обстоятельствами.

– Михаил Вениаминович, какова, в самых общих чертах, методика ваших расчетов?

– Каждая структура, будь то фирма или ведомство, может при желании посчитать стоимость затрат на единицу своей продукции. Для этого достаточно разделить потраченные деньги на количество выпущенных продуктов. Я провел такие расчеты для академии. Продукт, выпускаемый исследовательскими лабораториями, – это статья, причем статья в международном рейтинговом журнале (российские журналы в основном не в счет – их практически не читают за рубежом).

Когда я разделил бюджет РАН на количество таких статей и привел в соответствие с общим числом исследователей, то результат совпал с результатами для аналогичных Академии наук структур в Европе – Общества Макса Планка (ОМП) и Национального центра научных исследований во Франции (CNRS). То есть эффективность академических работ, если вы ее будете оценивать этой цифрой, несмотря на все ужасы, которые творились в нашей науке последние два десятилетия, осталась на мировом уровне.

В то же время из стен академии в расчете на одного исследователя выходит в восемь раз меньше статей, чем у наших германских и французских коллег. Для меня поразительным и показательным оказалось то обстоятельство, что именно в восемь раз финансирование на одного исследователя там выше.

– То есть вы считаете, что финансирование нашей академии нужно повысить именно в восемь раз для того, чтобы она заработала как надо?

– Для начала надо договориться о том, что такое «как надо». Поставить задачу перед академией – прерогатива правительства. Когда эта задача поставлена, потребуется выполнить условия для ее решения – необходимое и достаточное. Необходимым условием как раз является соответствующее финансирование.

В принципе есть три варианта дальнейшего развития событий по этому пункту. Первый – «вариант Обамы» – резкое повышение финансирования науки в ответ на мировой кризис. Как мы знаем, именно так президент США поступил почти сразу же после первого обрушения биржи. Он поднял научный бюджет США до трех процентов от ВВП. Национальный институт здоровья – структура, занимающаяся в США медицинскими исследованиями, увеличил свой бюджет с 25 до 31 миллиарда долларов. Поначалу чиновники Национального фонда фундаментальных исследований, NSF, которому тоже досталось денег нешуточно, просто не знали, что делать со свалившимися на них миллиардами. И все это делается для того, чтобы при выходе из кризиса страна была готова к технологическим вызовам времени.

Второй вариант – ежегодно увеличивать научный бюджет лишь за счет индексирования.

Но, похоже, Россия сегодня живет по самому худшему, третьему варианту, когда даже индексирования не проводится. Фактически, бюджет академии на этот год упал на 40 процентов – за счет инфляции и падения общего бюджета. Если так пойдет дальше, академия в ближайшие годы может рухнуть. А вместе с ней рухнет и вся фундаментальная наука в России. И все придется начать сначала, как в период индустриализации. Что очень проблематично.

– Хорошо, то есть, конечно, плохо. Но давайте представим самый оптимистичный вариант – сможет ли академия при всех возможных деньгах и при эффективности, которая равна западной, соответствовать поставленной перед ней задаче, то есть участвовать в превращении России из сырьевой страны в высокотехнологичную? Какие, по вашему мнению, ей для этого нужны реформы? Ведь, простите, но по многим параметрам она все равно очень несовершенна.

– Никто и не говорит о совершенстве. Разумеется, ей нужны реформы. Это отдельный разговор, и главное здесь – понять, что единственным источником научного знания в Академии являются лаборатории, то есть научные коллективы, и все реформирование должно способствовать улучшению условий их работы. Нужно воссоздавать, но уже на новых принципах – в условиях открытого рынка, внутреннюю инфраструктуру институтов, которая обслуживала бы нужды лабораторий┘

Необходимо также восстанавливать вертикальные связи внутри Академии, они тоже очень ослабли, потому что в тяжелые годы институты часто были вынуждены выживать в одиночку. Нужно менять исследовательское оборудование, которое за прошедшие годы устарело не только морально, но и физически.

С 2002–2004 годов вместе с появлением финансируемых программ Академия начала, пусть даже и медленно, подниматься. Начала воссоздаваться инфраструктура. Появились лаборатории, пусть их и немного, оснащенные самым современным оборудованием.

Наряду с базовым финансированием, когда деньги выделяются не лаборатории, а институту, появилось конкурсное. Здесь тоже очень много проблем, но эта форма уже привилась и доказала свою эффективность.

– Но достаточно ли этого – реформ, достойного финансирования для того, чтобы академическая наука вышла на должный уровень? Ведь, как говорил кто-то из древних, все решают кадры, а лучшие наши кадры давным-давно за границей. Например, когда говорят о «китайском чуде», говорят прежде всего не о деньгах, вложенных Китаем в становление своей науки, а о людях, ученых, вернувшихся домой с Запада.

– Я знаю лишь несколько вернувшихся на родину отечественных ученых и не думаю, что в дальнейшем будет намного больше.

Если сравнивать нашу ситуацию с китайской, то начальные условия и там, и здесь были сходными. У них одновременно с нами тоже был свой кризис. Главное различие – в отношении к ученым. В Китае думали о своих ученых. Им сказали: «Мы сейчас бедная страна и не можем обеспечить вам условия для работы, так что придется вам поехать на Запад, кстати, и опыту наберетесь. А как только мы встанем на ноги, милости просим домой». Им готовили площадки на Западе, советовали, в какую лабораторию лучше устроиться, если мне не изменяет память, даже платили какие-то подъемные. А потом Китай «встал на ноги», ученые вернулись домой, и китайская наука сейчас на взлете.

Наших же ученых, образно говоря, просто вытолкали из страны. Им дали ясно понять не только то, что для них нет денег на родине, но и то, что они этой родине вообще не нужны.

Поэтому, бывая за границей, я порой сталкиваюсь со своими соотечественниками, которые не хотят говорить по-русски – они не забыли и не простили прошлого унижения. Конечно, это не обо всех, но и остальные тоже вряд ли вернутся, потому что для этого должны быть выполнены три непременных условия.

Первое – достойная зарплата, не меньшая, чем та, которую они получают на Западе (скажем, для постдока это 2,5 тысячи евро в месяц). При нынешнем финансировании подобные зарплаты просто немыслимы.

Второе – материально-техническая база, обеспечивающая эксперименты, должна быть на самом высоком уровне. В России очень мало лабораторий, удовлетворяющих этому условию.

Наконец, третье – многие молодые исследователи, стремясь сделать себе карьеру, стараются попасть в лабораторию к нобелевскому лауреату, к ученому с мировым именем, причем не только для того, чтобы набраться опыта, но и для того, чтобы получить хороший карьерный старт – в России ученых такого ранга практически не осталось.

Так что активного возврата мозгов с Запада я лично не ожидаю.

Это, конечно, осложняет задачу восстановления научного потенциала академии. Тем не менее совершенно очевидно, что не отменяет и не перечеркивает ее.