Судьба российской науки

То, что фундаментальные исследования занимают в инновационной деятельности хоть и важное, но вполне определенное место, стало понятно уже в 20-е годы прошлого века.
Художник Б.М.Кустодиев, "Портрет профессоров П.Л.Капицы и Н.Н.Семенова", 1921 год

В настоящее время на государственном уровне говорится о переходе России на рельсы инновационной экономики и ставится цель формирования национальной инновационной системы (НИС). Науке при этом очевидно принадлежит одна из важнейших, кажущаяся вполне прозрачной, но, с моей точки зрения, совершенно непроясненная роль. Об этом последнем свидетельствуют непрекращающиеся десятилетиями сетования на то, что наука не производит инноваций. Но это вообще не ее задача, а дело в том, что объявленная программа требует перехода от привычной для нас с советских времен лобовой линейной модели «внедрения» достижений науки к принципиально иной модели инновационной деятельности, организуемой в совершенно другой логике (подробнее об этом – в моей статье «Инновационная политика и наука», см. «НГ-наука», 11.06.08).

Из этого же, в свою очередь, вытекает необходимость не только осмысления роли науки в этой новой для нас деятельности, но и переосмысления ее места и функций в хозяйственной и в культурной жизни страны в целом. Собственно, на необходимость такого переосмысления наталкивают и бесконечные споры о судьбах отечественной науки, идущие уже много лет, в том числе и безотносительно к проблеме инноваций.

Три науки

Все эти споры, так или иначе, крутятся вокруг нашей (общества, государства да и самих ученых) неудовлетворенности ситуацией, сложившейся в силу разных причин в науке. Но, как свидетельствует опыт, обсуждать такие вопросы применительно к науке «вообще» – пустое занятие. Основная мораль, следующая из такого рода синкретических споров, состоит в том, что наука развивается под влиянием двух групп факторов: внешних, под которыми подразумеваются организационно-управленческие воздействия со стороны государства (а по идее, и общества), и внутренних – не слишком хорошо нам известных собственных законов развития науки.

Но это относится, вообще говоря, к любой сфере деятельности, будь то машиностроение или народное образование. Совсем уж бесполезны распространенные разговоры о науке как ценностно ориентированной деятельности: ценностно или целеориентированными могут быть те или иные конкретные действия, но никак не целые системы и сферы деятельности. Здесь опять же не схватывается специфика науки. (Если же имеется в виду, что наука призвана производить новые знания, то с этим я совершенно согласен, но почему бы так прямо и не сказать?)

В обсуждаемом контексте, на мой взгляд, важно и хотелось бы обратить особое внимание на то, что в результате действия двух указанных групп факторов и многообразных внешних и внутренних связей на протяжении трех-четырех столетий своей истории современная наука приобрела достаточно сложное внутреннее устройство.

Прежде всего надо иметь в виду, что в дискуссиях о науке неявным образом под наукой подразумеваются как минимум три совершенно разных объекта. Это, во-первых, наука как особый исторически сложившийся тип мышления и деятельности, который вряд ли можно «реформировать», «перестраивать» и т.п. Это, во-вторых, наука как особая сфера деятельности, объединяющая множество организаций и учреждений, целиком или частично занятых научной работой. Вот эта сфера может при разумном подходе (его-то и надо в первую очередь обсуждать) перестраиваться сообразно общественным и государственным надобностям. Это, в-третьих, наука как совокупность (а по идее, даже система) накопленных научных знаний, как существенный элемент культуры и основа нашей цивилизации. Здесь перемены тоже назрели, но это отдельная тема, требующая особого анализа и обсуждения.

Такое как минимум триединое представление науки отражает ее исторически сложившиеся функции в системе общественного разделения труда. Здесь выделяются внешние связи и функции науки, во-первых, в обществе и, во-вторых, в культуре. Первые теснейшим образом связаны с представлением о сфере науки, формах ее организации, научных работниках и т.д.; вторые – с представлением о системе и специфике научных знаний, о научной картине мира и соответствующем мировоззрении.

Конечно, первые связаны со вторыми, но, чтобы выявить подобные связи, нужно для начала отдельно обсуждать эти важнейшие, определяющие контексты жизни науки, которые можно обозначить как «Наука и общество», «Наука и культура».

Имея в виду соотнесение научной и инновационной деятельностей, мы должны сосредоточиться на первом контексте. Но вообще определяющую и важнейшую роль в триедином представлении науки играет, конечно, представление ее как особого типа мышления и деятельности, нацеленных на выработку новых знаний.

Система различений

Необходимо с полной определенностью сказать, что всякие привнесения типа производства инноваций или увеличения производительных сил страны – не более чем дань текущим идеологическим поветриям. Поскольку одно дело – выработка новых знаний, чем только и призвана заниматься наука, а совсем другое – те или иные способы их употребления за пределами самой науки: в обществе, народном хозяйстве и в культуре.

Если взглянуть на «ситуацию в науке» с учетом сказанного, то картина окажется довольно непривычной. С самой наукой в России дело обстоит сравнительно не так уж плохо, а витальные трудности и проблемы находятся за ее пределами и связаны, во-первых, с отсутствием системы употребления научных знаний, а во-вторых, с отсутствием научной политики (то есть политики в области науки). Конечно, эти «два отсутствия» влияют на положение дел в сфере науки самым негативным образом, но если мы не удовлетворены сложившейся ситуацией в целом, то восстанавливать надо прежде всего утраченные звенья. Тогда и с наукой, Бог даст, все наладится.

Наряду со сказанным необходимо иметь в виду неоднородность науки еще как минимум в двух отношениях:

– с точки зрения особенностей изучаемых ею объектов, а в связи с этим и методологии исследований. Традиционным делением на естественные, технические и социально-гуманитарные науки дело здесь далеко не исчерпывается;

– с точки зрения места и функций научных исследований в практике. Принятое в этом пункте деление на фундаментальные и прикладные науки требует коренного переосмысления. Этот поворот сюжета связан больше с образованием и культурой. Пока мы его отложим.

На мой взгляд, такова минимальная система различений, которая необходима для выработки разумной научной политики, с тем чтобы она, в свою очередь, могла бы быть увязана с инновационной политикой, как, впрочем, и с не менее важными образовательной и культурной политиками. Напомню, что в настоящей статье мы ограничимся инновационным контекстом.

Наука и инновации

Наука занимает в инновационной деятельности важное, но вполне определенное место. По идее, она должна разрабатывать необходимое для нее знаниевое обеспечение. Это несколько непривычная формулировка предполагает перенос внимания с производства новых научных знаний как таковых на вопросы, связанные со способами их употребления в дальнейшей (уже не научной) деятельности. При этом в отличие от привычной для нас ситуации «внедрения» рафинируются знания двух типов:

1. Традиционные, используемые для построения «тела новшества». По своему предметному содержанию это могут быть любые знания – от материаловедческих до психологических или филологических – все зависит от характера предполагаемого новшества. Объединяет их то, что они относятся к объектам, отчужденным от человека и его деятельности.

2. Непривычные, но необходимые для определения места и функций будущего новшества, а также для осуществления инноваций и для «внедрения» новшеств, разработанных в других местах. Эти знания в отличие от первых по своему предметному содержанию имеют вполне определенный характер, а именно – это знания о деятельности и тех системах деятельности, в которые предполагается встраивать или вживлять новшество.

(Важно подчеркнуть, что различение знаний и производящих их наук на деятельностно и объектно ориентированные отнюдь не совпадает с привычным делением наук на естественные и социогуманитарные. Здесь зарыта своя собака, но я для простоты пользуюсь далее стандартной терминологией.)

Если теперь с учетом этого различения взглянуть на российскую науку, то картина опять окажется непривычной. Наша прикладная наука всегда была и остается ориентированной преимущественно, если не исключительно, на технические (в узком смысле слова, связанные с «железками») новшества. Если воспользоваться привычной, хотя и неточной терминологией, можно сказать, что прикладной социальной и гуманитарной науки, вырабатывающей среди прочего деятельностно ориентированные знания, у нас до последнего времени почти не было, да и сейчас она недоразвита. Мы и до сих пор не в состоянии отладить давно известные и исправно функционирующие в иных странах системы деятельности вроде муниципального управления, судебной или страховой. Прямое отношение это имеет и к инновациям.

А наша фундаментальная наука с советских времен «заточена» на постижение истины, на производство новых знаний как таковых безо всякой мысли об их дальнейшем употреблении. На этом стоит Российская академия наук (РАН), и это вроде как вполне соответствует высокой миссии науки.

Действительно, соответствует, но только с одной стороны, потому что с другой, приземленной, на это никаких нефтедолларов не хватит. В своем сложившемся виде это, так сказать, некультурная работа на культуру, на «оптовое», недифференцированное приращение массы уже накопленных научных знаний. Дело в том, что ни в одной стране мира фундаментальная и прикладная науки не разгорожены такой китайской стеной, как в России, и стоящие перед другими странами и государствами задачи прямо или косвенным образом, опосредованно через прикладную науку влияют на направления фундаментальных исследований. (Да и какая конечному потребителю разница, откуда взялись знания, использованные при создании нужного ему новшества: из прикладной науки или из фундаментальной?)

Осуществляется такое влияние двумя способами: квазиестественно – с помощью рыночных механизмов и искусственно – для этого и предназначена научная политика, в данном случае прежде всего государственная.

Я считаю, что здесь жизненно необходим коренной поворот. В связи с этим следует подчеркнуть одно обстоятельство общего характера.

Как правило, становление и развитие тех или иных направлений науки шло параллельно с формированием соответствующих «техник», или практик. Горное дело и геология, машиностроение и теория машин и механизмов, психотехника и психология, политтехнологии и политология – характерные примеры такого рода. Инновационная деятельность как раз и есть та сфера практики, та техника и технология, которая требует опережающего развития деятельностно ориентированной науки.

Субъективация научного сообщества

Почему нельзя положиться на «невидимую руку» рынка в деле становления НИС? Это заняло бы слишком много времени: рынок у нас недоразвитый, неконкурентный, а потому в некотором смысле пассивный. Западный рынок, конкурентный и обеспеченный мониторингом, «заказывает» и сам (в лице специализированных подразделений крупных компаний и, наоборот, венчурных предприятий) производит необходимые новшества. Наши же компании при отсутствии конкуренции и избытке нефтедолларов пока обеспечивают себе высокие прибыли без всяких инноваций.

Поэтому «естественное» формирование и становление НИС в России – дело долгое, а при наметившейся тенденции огосударствления рынка и вовсе бесперспективное. Но, с одной стороны, времени-то как раз и нет, а с другой – есть большая вероятность того, что вмешательство государства в эту достаточно тонкую и деликатную сферу пойдет по обычной схеме, характеризуемой post factum по Черномырдину: «Хотели как лучше, а получилось, как всегда». Освоение космоса или развитие нанотехнологий в качестве основных путей и средств формирования НИС – многообещающие начинания, ровно из этой традиции.

Сложившаяся в этом деле ситуация из числа тех, где надо поспешать медленно и лучше семь раз отмерить, чем один раз отрезать, тем более, как это у нас принято, без примерки. Собственно, сказанное и заставляет меня (и не только меня: в одной «НГ» накоплен изрядный запас предложений такого рода) писать в тщетной – как всегда – надежде на квалифицированное обсуждение. Ибо – ровно в соответствии со сказанным – не видно, чтобы где-то подобные предложения собирались, анализировались и, если они того достойны, доводились до практики.

Да и где бы, действительно, это могло происходить? Ведь наша «вертикаль» по определению глуха: иначе она была бы не властной вертикалью, а обычной системой управления. Поэтому упомянутые предложения оказываются такими же бесхозными разработками, как большинство делавшихся в СССР и делаемых в России открытий и изобретений. В таких условиях не приходится удивляться требованию премьер-министра повысить «отдачу» науки: что же ему остается делать?

России первым делом нужна не бессмысленная «реформа науки», а субъективация научного сообщества, которое могло бы взаимодействовать с вертикалью, способствуя выращиванию у нее горизонтальных органов. Научная политика (как и всякая иная) вырабатывается только во взаимодействии заинтересованных позиций. Пока что собственно политика (politics) у нас отсутствует, а политическая линия (policy), если считать, что она есть, вырабатывается и проводится Министерством образования и науки РФ с оглядкой разве что на РАН. Но первое является полномочным представителем государства, а вторая, в лучшем случае, представляет часть научного сообщества, объединенного в учрежденческой форме Академии наук. Вряд ли эту часть можно считать представительной для сферы науки в целом.

В годы перестройки были попытки организовать Союз ученых, но они так ни к чему и не привели. Между тем при отсутствии субъекта, вырабатывающего и выражающего интересы сферы науки (включающей не только академическую, но также вузовскую и отраслевую науку), трудно говорить о научной политике, которая в таких условиях превращается в очень странное государственное руководство наукой.

Это сильно напоминает советскую систему, но руководство в некотором смысле – антоним политики, а упомянутая «вертикаль» здесь уместна еще меньше, чем в других сферах деятельности: чересчур сложен, специфичен, да и, попросту говоря, капризен «объект». Можно, конечно, продолжать делать вид, что у государства есть какая-то научно-техническая политика, но смысла в этом много меньше, чем в декоративной демократии: ведь и инновационная система может в итоге получиться декоративной.