Правительства ученых и экспертов

Министерство образования и науки РФ, ведомство, которое по идее и должно отвечать за формирование государственной научно-технической политики, опять в строительных лесах. Опять перестройка.
Фото Виктора Мордвинцев (НГ-фото)

«Если мы понимаем, что нельзя помешать науке и технике изменить мир, мы можем по крайней мере попытаться сделать так, чтобы эти изменения шли в правильном направлении». Слова эти, принадлежащие английскому физику-теоретику Стивену Хокингу, сами по себе вроде бы не вызывают возражения и дополнительных вопросов. Вопросы вызывают реальные методы, механизмы и способы, с помощью которых государства пытаются направить эти изменения «в правильном направлении». Обычно джентльменский набор этих мероприятий принято называть государственной научно-технической политикой (ГНТП). Совсем уж упрощая ситуацию, можно говорить, что главный инструмент ГНТП – финансирование научно-технической сферы.

Экономические последствия

«Важнейшей целью научно-технической и структурно-инвестиционной политики второй половины 90-х годов явится создание мощного и мобильного инновационного потенциала, который должен охватить и взаимоувязать крупные звенья сферы НИОКР, высшего образования и инвестиционного комплекса, прежде всего машиностроения. Его задача – генерировать и воплощать в технике и технологиях нововведения, обеспечивать их ускоренную реализацию в народном хозяйстве.

К концу этого периода в результате экономической нормализации производства, возникновения устойчивого спроса на нововведения и укрепления в этой связи прикладной науки государственная научно-техническая политика сконцентрируется прежде всего на обеспечении широкого фронта фундаментальных исследований и поддержке долгосрочных, ресурсоемких и рискованных направлениях совершенствования технологий».

Сегодня нам с вами легко судить, насколько оправдался этот прогноз, сделанный в 1990 году, в коллективной монографии – «Научно-техническая политика: проблемы формирования и реализации» (Фонотов А.Г., Блохин А.А., Соболев Н.А. и др.; Ин-т экономики и прогнозирования науч.-техн. прогресса. – М.: Наука, 1990. – 190 с.).

Вообще надо отметить, что как раз в это время, середина и конец 80-х – начало 90-х годов прошлого века, в СССР, а затем в России начался настоящий бум публикаций, посвященных вопросам формирования и реализации государственной научно-технической политики. Отчетливо проявился повышенный интерес отечественных ученых (прежде всего экономистов, слабее обществоведов) к вопросам институализации и разработки понятийного аппарата ГНТП. И это не случайно. Страна к тому времени – а на самом деле и еще раньше! – буквально истосковалась по высоким технологиям.

Известно, например, что в США в период с середины 80-х до середины 90-х годов прошлого века энергоемкость единицы ВНП снизилась на 25%. За этот же период потребление материалов и сырья на единицу ВНП упало на 20%. В Японии в 1984 году было потреблено 60% сырья для производства того же объема промышленного производства, что и в 1973 году. В СССР же, по некоторым подсчетам, на единицу конечной продукции расходовалось исходного сырья в 10 раз больше, чем в США и странах Западной Европы.

После этого вполне логичным и закономерным кажется интерес, проявленный еще на излете существования СССР, к вопросам формирования и реализации ГНТП.

Предельно обостряя постановку вопроса, можно утверждать: государственная научно-техническая политика и есть, по существу, в том аспекте, в каком мы ее рассматриваем, политика, то есть «совокупность социальных практик и дискурсов, направленных на формирование, развитие, проектирование и исследование 1) правовых и моральных норм, 2) структуры государственно-административных институтов, 3) форм государственного управления, 4) отношений и институтов власти» (Новая философская энциклопедия: В 4 т./ М., 2001).

Техногенная «затравка»

Социолог Поль Дракер утверждает: «Единственная вещь, имеющая значение (does matter), – это инновации». Возможно, это и преувеличение, но несомненно, что в начале XX века основным двигателем прогресса человеческого общества стала технология.

Мы можем говорить о том, что уже сама антропология дает нам основания для утверждения о безальтернативности техногенного пути развития человеческой цивилизации. Или, другими словами, создание технологических систем на основе научных исследований – это антропологическое, внутренне присущее человеку свойство.

Авторитетный итальянский африканист Детальмо Пирцио-Бироли удивительно точно подметил в своей монографии 1978 года: «Необходимость биологической приспособляемости, или, иными словами, высвобождения от зависимости от природы, ставит две первейшие биологические проблемы, которые на уровне животного мира являются инстинктами и основными нуждами, но в любом человеческом обществе, напротив, дают основание для ряда институциализованных решений. Речь идет о проблемах выживания и воспроизводства <┘> эту деятельность можно расценивать как «матрицу культуры» (выделено мною – А.В.) в том смысле, что она в основных чертах определяет подлинный процесс культурной приспособляемости <┘>. Интересно также мимоходом отметить, что в наших индустриальных, так называемых развитых обществах ныне впервые появились проблемы высвобождения от природных условий, созданных не как обычно – самой природой, а человеком (различные виды загрязнения окружающей среды)».

Директор Института философии РАН, академик Вячеслав Степин связывает этот феномен с постепенным формированием, начиная с XVII века, культурной матрицы техногенной цивилизации: «Она проходит три стадии: сначала – прединдустриальную, потом – индустриальную и, наконец, постиндустриальную. Важнейшей основой ее жизнедеятельности становится прежде всего развитие техники, технологии, причем не только путем стихийно протекающих инноваций в сфере самого производства, но и за счет генерации все новых научных знаний и их внедрения в технико-технологические процессы. Так возникает тип развития, основанный на ускоряющемся изменении природной среды, предметного мира, в котором живет человек. Изменение этого мира приводит к активным трансформациям социальных связей людей <┘>. Везде культурная матрица техногенной цивилизации трансформирует традиционные культуры, преобразуя их смысложизненные установки, заменяя их новыми мировоззренческими доминантами».

Заметим: используемое академиком Степиным понятие «культурная матрица» техногенной цивилизации имеет много пересечений с концепцией социально-экономического генотипа (СЭГ), разработанной еще в середине 60-х годов прошлого века отечественным экономистом Ефремом Майминасом. «Социально-экономический генотип – это информационный механизм социального наследования и социальных изменений, обеспечивающий воспроизведение структуры, принципов функционирования, процессов регламентации и обучения (отбора, запоминания и распространения позитивного опыта) в определенной общественной системе, – подчеркивает Майминас. – СЭГ предстает как механизм социальной эволюции, совмещающий основные характеристики трех ее сторон: наследственность, изменчивость и селекцию».

Казалось бы, именно здесь и возникает непреодолимое противоречие с тем, что принято называть учетом национальных (а шире – социокультурных) особенностей той или иной страны, региона. Однако противоречие это только кажущееся. Так, Майминас, анализируя развитие России с точки зрения концепции социально-экономического генотипа, приходит к выводу, что «вопрос об ином, особом пути развития для России <┘> представляется беспредметным. Постиндустриальная модернизация делает следование по пути мировой цивилизации категорическим императивом. Идти не туда, куда идет весь остальной мир, значит, идти в никуда!

Иное дело – специфика движения по общему пути. Вот здесь-то и проявляются все особенности российского СЭГ, как, собственно, и в любой другой стране. Поэтому в этом и только в этом смысле правомерно говорить об особом пути».

И действительно, если до середины ХVIII века национальный доход на душу населения почти на всей территории Земли не очень отличался от местности к местности, то в ходе промышленной революции, начавшейся в Англии, ситуация кардинально меняется.

По оценкам историка мировой экономики Ангуса Мэддисона, в течение первых полутора тысячелетий новой эры объемы ВВП в расчете на душу населения в странах Запада (Западная Европа, Канада, США, Австралия, Япония) и во всех остальных были весьма близки и составляли (в долларах 1990 года) в 0 году новой эры 440 и 400 долл., а в 1500 году – 624 и 545 долл. соответственно.

В 1750 году территории, которые сегодня традиционно относят к «третьему миру», произвели валовой национальный продукт, оцениваемый в 112 млрд. долл., а нынешние развитые страны – всего 35 млрд. долл. (в долларах США 1960 года). Но уже к 1913 году объем производства ВВП соответственно составил 217 и 430 млрд. долл.

По подсчетам, произведенным в начале 60-х годов американским социологом Питиримом А.Сорокиным, «с 800-го по 1600-й Италия сделала примерно от 25 до 41% всех научных открытий и изобретений в Европе; с 1726 года до настоящего времени этот вклад Италии снизился приблизительно до 2–4%. Вклад Соединенных Штатов составил только 1,1% всех открытий и изобретений за период с 1726 по 1750 год; эта доля увеличилась до 25,3% за период 1900–1908 годов; в настоящее время она еще более возросла».

Тот же Мэддисон так объясняет произошедшую за исторически малый срок метаморфозу: «Исследовательский аспект в экспериментальной науке имел для Запада исключительное значение и стал главным условием ускорения технического прогресса, проявившего себя в полную силу в XIX–XX веках. Структурные перемены, устранившие ограничения на рынках, свободная купля-продажа собственности, успехи в создании корпораций и бухгалтерской отчетности и формирование надежных финансовых институтов – все это способствовало снижению рисков и развитию предпринимательства».

Из объекта – в субъекты

Именно подобного рода объективные реалии заставляют с такой если и не тщательностью, то несомненной пристрастностью подходить к формированию своих ГНТП правительства самых различных стран мира: от США до Ирана, от Японии до Эстонии.

В прикладной политологии давно известно эмпирическое правило: средство политики, доказавшее свою эффективность, само становится субъектом политики. Применительно к рассматриваемой нами теме это позволяет перефразировать знаменитый афоризм германского стратега ХIХ века Карла фон Клаузевица о том, что «война является продолжением политики другими, насильственными средствами» (1832): сегодня уже очевидно, что политика сама по себе – это только продолжение научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ.

«Многие из высших руководителей существующих правительств, корпораций и профсоюзов в значительной степени уже скорее номинальные фигуры, чем самостоятельные, энергичные правители, – отмечал в 1963 году Питирим А.Сорокин. – Политика, которую они проводят, свидетельствует о том, что значительная их часть стала просто исполнителями «безмолвных предписаний» современных научных открытий и изобретений. До 1940 года ни администрация Трумэна, ни Сталина, ни Эйзенхауэра, ни Хрущева, ни генералы и адмиралы, ни кто-либо из современных руководящих государственных и политических деятелей не имели ни малейшего представления об «атомных», «водородных» и «космических» политиках, которые сейчас проводят все современные высшие руководители. В этом смысле современные руководящие государственные и политические деятели все более становятся просто номинальными фигурами исполнителей «безмолвных приказов» науки и технологии, передав им свои права распоряжаться научными экспертами, советниками и членами комиссий.

Такая тенденция знаменует угасание существующих в настоящее время правительств политиков, посредством политиков и для политиков и их замену в конечном счете «правительствами ученых и экспертов».

Этот же автор цитирует высказывание Ч.Берда (1928): «Если когда-нибудь Восток сокрушит Запад на поле сражения, то это произойдет из-за того, что Восток полностью овладеет западной технологией». Волей-неволей возникают ассоциации с событиями 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке и Вашингтоне.

В этом – вся современная и политика, и геополитика.

Сейчас уже не выглядит шуткой высказывание одного из американских сенаторов, который, узнав, что система СОИ требует мгновенно действующих компьютеров для принятия решения – а это фактически исключает вмешательство Белого дома в данный процесс, – предложил во время предстоявших тогда президентских выборов 1984 года избрать на пост главы государства... компьютер системы управления Вооруженными силами США.

* * *

Казалось бы, все это должно было бы подтолкнуть к тщательному анализу самого понятия «государственная научно-техническая политика». Анализу методологическому, философскому, экономическому, науковедческому и собственно политическому. Однако, повторяю, на мой взгляд, в России этой проблемой более или менее систематически занимаются пока только экономисты.

В итоге «плавает» даже определение понятия ГНТП. Экономический «флюс» при этом вполне ощутим. Зачастую, например, происходит просто отождествление научно-технической и промышленной политик. Потрясающе характерный пример формирования такой «политики» дает уже цитировавшийся выше Ефрем Майминас. «Я вспоминаю разговор двух госплановцев (рангом не выше главных специалистов), стоявших передо мной в очереди в госплановской столовой. Один говорит другому: «Петр Петрович обещал дочку мою устроить в институт и не сделал – провалилась она. Так вот теперь он хер получит дибензолтрамтарам». Этот трамтарам был, видать, сильно дефицитным продуктом малотоннажной химии. И я подумал, что присутствую при зарождении новой диспропорции в народном хозяйстве┘»

Как бы там ни было, но в России до сих пор не сформировался подход к государственной научно-технической политике именно как к государственной политике, а не просто как к научно-технической деятельности. В итоге «┘потенциал такой политики не был реализован, страна не смогла укрепить свои конкурентные позиции в новейших технологических областях, выработать стратегию развития передовых рубежей <┘>. В дискуссии относительно проблем государственной научной политики в современной России в центре внимания и политиков, и научной общественности обычно оказываются исключительно вопросы бюджетного финансирования┘ Но этими аспектами не исчерпывается весь комплекс сложнейших взаимоотношений государства и науки», – отмечали авторы работы «Инновационная экономика» (Под общ. ред. членкора РАН А.А.Дынкина и д.э.н. Н.И.Ивановой. – РАН, Ин-т мировой эк. и межд. отношений, М., Наука, 2001).

Пора, давно пора бы уже определиться России с тем, какой должна быть ее государственная научно-техническая политика┘ Ведь подсчитано, что после 2000 года до 70% всей продукции в мире будет производиться за счет наукоемких отраслей. А по прогнозу на 2015 год внешний рынок наукоемкой продукции должен достичь 6 трлн. долл. в год.