Игорь Андреев Что такое время для африканца? Оказавшись в Танзании или Кении, попробуйте побеседовать на эту тему с воинственным масаем в неизменно оранжевых домотканых одеждах и неразлучным с копьем-ассегаем, которое гордый сын саванны никогда не позволит себе поставить острием на землю, дабы не причинить ей - праматери всего живого - боль. Виртуозно жонглируя своим оружием, полуденный пастух выполняет замысловатые па одному ему ведомого экваториального танца с вдохновением и самоотдачей, достойными сделать честь сцене Большого театра. Дитя природы, он широко улыбается радующему его солнцу, от которого я не знаю, как укрыться, и самозабвенно напевает что-то очень душевное и заунывное. А вокруг на многие километры - ни краалей, ни соплеменников. Лишь перед ним несколько жалких коровенок, больше похожих на коз, да путник, из-за неисправности автомобиля застрявший в знойной саванне вблизи "затерянного мира" - уникального кратера Нгоронгоро.
В состоянии экзальтации и глубокого транса слияния с природой масай возник среди бескрайней саванны как призрак ушедших тысячелетий, когда все было так же, как сейчас, кроме моего присутствия и автомобиля. Он будто вырвался из тривиального "сейчас", оказался вне времени и вместе с тем внутри него, в какой-то невидимой снаружи ауре временной невесомости, где нет точек отсчета, вех, границ, где все едино и всеобъемлюще. Одинокий масай буквально растворен в расплавленном воздухе и затерян в жухлой растительности сухого сезона с неуклюжими бутылями редких баобабовых стволов среди островков акаций. Под их зелено-желтыми зонтиками, украшенными игриво свисающими сережками крупных стручков, - прибежище изящных жирафов. Издали они напоминают томных длинношеих дам в пятнистых камуфляжах.
Экваториальная жара растапливает приятное воспоминание о влажной петербургской прохладе. К стрелкам часов будто привязали невидимые гири, а циферблат смазали вязким клеем. Мучительно тянулись минуты и часы тягостного ожидания дорожной оказии - встречного, а лучше попутного автомобиля - в раскаленной, как кастрюля в духовке, машине, выйти из которой даже по физиологической надобности рискованно: поблизости мог оказаться лев-симба, а ведь у меня не было ассегая...
Рядом со мной, взмокшим и несчастным, будто за толстым стеклом, отделяющим меня от параллельного мира, пел, плясал, радовался солнечному теплу и свету человек, который живет в другой эпохе и принадлежит "соседней" цивилизации, более адекватной его образу жизни, представлениям о времени и самом себе. Наверно, Альберт Эйнштейн, увидев нашу нелепую пару, подумал бы о каком-то цивилизационном варианте теории относительности. Мысленно сопоставляя ее с представлениями первозданно-наивного масая, я абсолютно не уверен, кому из них отдать предпочтение. Скорее всего каждый прав по-своему!
Я не согласен с немецким философом Карлом Ясперсом, который в качестве критерия цивилизованности предложил рассматривать так называемое "осевое время" исторических событий. Поставьте себя на место масая. Как он истолкует в обыденных происшествиях и житейских представлениях время, нанизанное на ось. Как буддийское колесо жизни? Чем-то вроде шампура в ночном костре, где то, что сжарилось, никогда не станет сырым. Хотя принятые в теоретической физике в качестве умозрительной модели петли времени чем-то созвучны масайской картине жизни. В отличие от античной стрелы времени, они ближе к образу австралийского бумеранга. Да, к тому же стрела, как упорно утверждал великий грек Зенон, покоится даже тогда, когда она движется, находится в полете. Значит, время, в котором она (стрела) существует и функционирует, неоднородно, неоднозначно, слоисто?!
Масаю это трудно уяснить. К тому же в отличие от бушмена или пигмея он луку со стрелами предпочитает ассегай, ставший как бы органом его тела, продолжением правой руки. Движения тандема "рука-копье" в боевых плясках описывает дугу или петлю времени. Будучи многократно повторенной, она имитирует модель накручивания однородных событий, виртуальный цилиндр, изоморфный вращению Земли и вместе с тем напоминающий ствол пальмы их архаической жизни. Сотканная из ритуалов, символов и суровых табу, нить первозданного бытия, вращаясь вокруг некоего невидимого столба, как бы закручивается в узелки памятных дат и событий. Пласты времени могут наезжать друг на друга, ломаться, вздыбливаться, подобно тектоническим плитам во время землетрясений. Оно может представляться смутным и ясным, призрачным и прозрачным, быстро или медленно текущим относительно каких-то жизненно важных процессов. То, как устремившийся за верной добычей гепард или разъяренный носорог, оно набирает бешеную скорость, то резко тормозит, будто угодивший в болото гиппопотам.
Словом, время - оно и в Африке - время, хотя отношение к нему, обращение с ним и использование его там иное, отличное от евро-американских стереотипов. Другое дело - идея туннеля времени. Он может связать напрямую людей, оказавшихся в различных исторических эпохах. Это - возможный фундамент для запуска диалога разделенных веками и тысячелетиями, глобусными параллелями и меридианами, горами и океанами ареалов различных цивилизаций, культур, менталитетов - ключа к планетарному гуманистическому уважению и сотрудничеству.
Ведь по большому счету оба переживаемых нами восприятия времени сосуществуют в одном астрономическом интервале экваториального полдня. Как рельсы железной дороги на громадной равнине, незаметно сливающиеся вдали. В принципе между нашими хронотопами может быть проложен психологический туннель взаимопонимания и взаимодействия. Вроде как под Ла-Маншем. Но ведь и его строительство - дело долгое, дорогое и обязательно обоюдное. А пока? Я нужен масаю еще меньше, чем он мне. Может быть, напишу о нечаянной встрече эссе или новеллу. Он-то и писать не умеет. Да разве ему в новинку эти вечно куда-то спешащие, суетящиеся, такие нелепые в своих затеях, одеждах и поступках европейцы? Абсолютно неинтересны!
...Я не отрываю залитых потом глаз от циферблата. Распухшим от жажды языком пытаюсь считать секунды и минуты, будто это хоть как-то сокращает время. Масаю же часы ни к чему. Лишняя тяжесть и помеха. Время для него спонтанно, как эта песня, как его танец, случайно, как наша встреча, и необходимо, как дыхание. Оно, будто собственная тень, неизменно рядом, да в руки не дается. Его нельзя сохранить, засушить, заключить в калебас (древний сосуд из высушенной тыквы), потрогать, понюхать, попробовать на вкус, увидеть, услышать. Оно - в движении звезд и смене времен года, в фазах Луны, круговороте дня и ночи, чередовании сухих и дождливых сезонов, рождении и взрослении детей, смене поколений, возвращающей родившимся освободившиеся имена ушедших в тень абстракций предков. Время - это то, что сейчас. То, что было, и то, что будет, прошло и/или пройдет через непосредственно переживаемое сейчас. Как метафорически тонко заметил поэт-песенник, жизнь - это миг между прошлым и будущим.
Время для масая вроде воздуха. Жить без него нельзя. Но иногда, например, ныряя в воду, человек приостанавливает дыхание, чтобы потом оно стало более интенсивным. Время безбрежно, безмерно и безразмерно. Ему нет цены. Оно выше вещей, настроений, утрат. И только глупые европейцы, вроде меня, вместо того, чтобы безоглядно наслаждаться жизнью, безжалостно подстегивают его: часто смотрят на часы, вечно куда-то мчатся, считают деньги, ругаются, завидуют, ссорятся, хотят урвать у другого и вообще обогнать время, не понимая, что оно-то и есть - сама жизнь.
Услышав гудок автомобиля, масай изменил траекторию своего пути. Приблизившись, гордый обитатель саванны невозмутимо позировал перед объективом избавившегося от львиной осады экипажа. Через короткое время, облюбовав мой пестрый, модный в ту пору галстук, масай принял боевую стойку и твердо дал понять, что ему в этой жизни только галстука и не хватает. Робкие возражения насчет лекции в столичном университете впечатления не произвели. Возможно, эти слова он слышал впервые или истолковал на свой лад, предложив в обмен одну из крохотных коровенок. В конце концов среди моих вещей он выбрал еще ковбойку оранжево-охристого, привычного ему цвета, гармонировавшего с традиционной накидкой.
Таким замысловатым способом мы начали поиск общего языка. Я огорчился насчет поломки автомобиля и неминуемого опоздания на важную встречу. Он без тени сочувствия насчет безвозвратно (с моей точки зрения) пропавшего времени сказал: "Зато мы встретились и поговорили. Значит, все идет хорошо, как раньше и как должно быть". По его мнению, поломка мотора в солнечный день, когда недавно пролившиеся дожди умыли и оживили обычно жухлую саванну, - неслыханная удача: "Какая красота вокруг! Сколько света, тепла и зелени! А спешить вообще никуда и никогда не надо. Спешить - плохо! И тем, кто спешит, нервничает, ошибается из-за этого. И тем, к кому спешат: они ведь не только стойко переносят тяготы ожидания, но и чувствуют переживания спешащих, стремящихся не опоздать на встречу. Нам видеть эту сутолоку грустно, и за вас, европейцев, даже обидно: до чего же вы бестолковые и суетливые! Ведь искусственно подгоняя время, совсем не считаясь с ним, вы даже не думаете о том, что можете причинить ему боль и страдания".
Наше общение было неожиданно прервано. На дороге появился джип с эмблемой Красного Креста и молоденькими монахинями на борту. Одна из них, узнав о причине аварии, лихо стянула с себя колготки и ловко пристроила их на место, предназначенное для приводного ремня. Как ни странно, наша застоявшаяся, будто сросшаяся с красной почвой саванны, машина сдвинулась с места. Позже попутчицы сообразили подцепить ее тросом к вездеходу, и мы покатили в сторону Нгоронгоро. Там я особенно остро прочувствовал аналогию между этим законсервированным фрагментом зоологического мира и малым социумом масаев как сколом Африки первозданной, как остановленных в пространстве времени истоков бытия и мирочувствования.
